Майкл Коннелли - «Линкольн» для адвоката
– Эй, мужик, мне тоже нужен адвокат. У тебя есть визитка?
– Не для тебя, приятель. Тебе дадут государственного защитника.
Я снова посмотрел на Руле и подождал секунду, чтобы наркоман отошел. Но тот не уходил. Я опять посмотрел на него.
– Послушай, приятель, у нас частный разговор. Не мог бы ты нас оставить наедине?
Наркоман опять сделал какое-то движение руками и зашаркал обратно в угол. Я вновь перевел взгляд на Руле.
– Как насчет благотворительных организаций? – спросил я.
– Что вы имеете в виду? – вздрогнул Руле.
– Вы занимаетесь благотворительностью? Делаете взносы, пожертвования?
– Да, фирма в этом участвует. Мы жертвуем в «Загадай желание»[9] и на приют для беспризорников в Голливуде. Мне кажется, он называется «Дом друга» или как-то так.
– Хорошо.
– Вы меня вытащите?
– Постараюсь. Против вас выдвинуто несколько тяжких обвинений – я специально уточнил это перед приходом сюда, – и у меня такое чувство, что прокурор будет ходатайствовать об отказе в поручительстве. То есть против освобождения вас под залог. Но это не так страшно. Я смог бы это уладить.
– Против освобождения под залог?! – воскликнул он в панике.
Все в камере посмотрели в его сторону, потому что это стало их коллективным кошмаром. Отказ в освобождении на поруки.
– Успокойтесь, – произнес я. – Я сказал, что она собирается выступить с таким ходатайством. Я не говорил, что вопрос решен. Когда вас в последний раз арестовывали?
Я всегда бросаю этот вопрос, чтобы иметь возможность понаблюдать за реакцией. Проверить, не ждет ли меня в суде сюрприз.
– Никогда. Меня никогда не арестовывали. Вся эта история просто…
– Знаю, знаю, но мы не будем беседовать об этом здесь, помните о чем я вам сказал?
Он послушно кивнул. Я посмотрел на часы. Заседание суда должно было вот-вот начаться, а меня еще ждал разговор с Мэгги Макфиерс.
– Мне уже пора идти. Увидимся через несколько минут в зале суда, а потом подумаем, как вас вызволить. Там не говорите ничего, пока не посоветуетесь со мной. Даже если судья спросит вас, как вы поживаете, не отвечайте, пока я не дам «добро». О'кей?
– А разве мне не надо будет сказать, что я невиновен?
– Нет, вас даже не станут об этом спрашивать. Сегодня просто зачитают то, что вам инкриминируется, поговорят об освобождении под залог и назначат дату предъявления обвинения. Вот тогда мы и будем заявлять о невиновности. Так что сегодня молчите. Никаких выступлений. Вы поняли?
Он нахмурился, но согласился.
– Вы справитесь, Льюис?
Он угрюмо кивнул.
– Теперь просто для сведения. За такое судебное слушание – где происходит первое появление арестованного в суде и обсуждается поручительство – я беру две пятьсот. У вас будут с этим проблемы?
Он отрицательно покачал головой. Мне понравилось, что он не болтлив. Большинство моих клиентов слишком разговорчивы. Обычно они добалтываются прямиком до тюрьмы.
– Прекрасно. Остальное мы сможем обсудить, когда вы выйдете отсюда, при встрече в приватной обстановке.
Я захлопнул свою кожаную папку, надеясь, что он ее заметил и остался под должным впечатлением.
– И последнее, – сказал я, вставая. – Почему ваш выбор пал на меня? Есть множество других адвокатов. Почему именно я?
Этот вопрос не имел большого значения для наших взаимоотношений, но я хотел проверить правдивость слов Валенсуэлы.
– Не знаю, – пожал плечами Руле. – Я вспомнил ваше имя по каким-то сообщениям в газетах.
– Что именно вы читали?
– Заметку о судебном процессе, где вам удалось исключить из дела улики против какого-то человека. Мне кажется, дело касалось наркотиков или что-то в этом роде. Вы выиграли, потому что в итоге не осталось ни одной улики.
– Дело Хендрикса?
Насколько я помнил, за последние несколько месяцев газеты писали только об этом деле. Хендрикс был еще одним клиентом из шайки «Ангелы дорог», и ведомство шерифа поставило на его «харлее» «жучок» системы «Джи-пи-эс», чтобы проследить за поставками наркотиков. Когда это проделывается на дорогах, тут все в порядке, но когда ночью он парковал мотоцикл в кухне своего дома, «жучок» представлял собой противоправное вторжение со стороны полиции. Судья закрыл дело в ходе предварительного слушания. Оно вызвало неплохой резонанс в «Лос-Анджелес таймс».
– Не помню, как звали клиента, – сказал Руле. – Просто вспомнил ваше имя. Точнее, вашу фамилию. Когда я звонил сегодня по поводу залога, то назвал фамилию Холлер, просил связаться с вами и позвонить моему поверенному. А что?
– Ничего. Простое любопытство. Я ценю то, что вы мне позвонили. Увидимся в зале суда.
Я мысленно отметил расхождения в показаниях Руле и Валенсуэлы о том, как я получил это дело, и, оставив их для последующего рассмотрения, направился обратно, в зал суда. Там я увидел Мэгги, сидящую за столом обвинения с краю. Кроме нее, за ним сидели еще пять прокуроров. Стол был большой, в форме буквы «Г», за ним могло поместиться все множество сменяющих друг друга юристов, сидя тем не менее лицом к судье. Как правило, большинством рутинных слушаний, связанных с первой явкой в суд или предъявлением обвинения, занимался прокурор, прикрепленный к данному конкретному залу. В особых случаях появлялись шишки вроде Мэгги – из канцелярии окружного прокурора, со второго этажа соседнего здания. Подобный же эффект имели и телекамеры.
Пройдя за барьер, я увидел человека, прилаживающего видеокамеру на штатив рядом со столом судебного пристава. Ни на камере, ни на одежде мужчины не наблюдалось никаких опознавательных знаков той или иной телевизионной компании. Просто какой-то журналист учуял громкое дело и намеревался потом продать видеоматериал. Когда ранее я справлялся у судебного пристава, под каким номером будет рассматриваться дело, он также сообщил мне, что судья уже санкционировал съемку.
Мэгги рассматривала фотографии в досье. На ней прекрасно сидел темно-синий костюм в тонкую серую полоску, а волосы цвета воронова крыла были перевязаны сзади серой лентой, в тон полосе. Мне нравилось, когда она забирала волосы вот так, назад. Я подошел к своей бывшей жене и, наклонившись через плечо, шепнул на ухо:
– Это вы бывший обвинитель по делу Руле?
Она подняла голову, не разобрав, кто к ней обращается. Увидев меня, нахмурилась и резко захлопнула папку.
– Нет! Только не это! – воскликнула она, прекрасно поняв, что я имел в виду.
– Извини. Ему понравилось, как я выиграл дело Хендрикса, и он позвонил мне.
– Этот сукин сын! Мне очень важно вести это дело, Холлер. Уже второй раз ты подкладываешь мне такую свинью.
– Видимо, этот город недостаточно велик для нас обоих, – сказал я, скверно имитируя героя популярного телесериала.
Мэгги лишь застонала в отчаянии.
– Ну хорошо, – сказала она, сдаваясь. – Я мирно удалюсь после этого слушания. Если ты не возражаешь и против этого.
– Мог бы и возразить. Ты ведь собираешься помешать его освобождению под залог?
– Верно. Но мое отстранение ничего не изменит. Это была директива со второго этажа.
Я понял. Это означало, что человек из ведомства окружного прокурора, контролирующий ход дела, видимо, дал команду воспрепятствовать освобождению этого арестованного на поруки.
– У него положение и вес в обществе. И он никогда не привлекался.
Я изучал ее реакцию, поскольку ранее не имел возможности проверить истинность утверждения Руле, что его прежде не арестовывали. Всегда достойно изумления, до чего же много клиентов врут о своих прежних взаимоотношениях с законом, хотя эта ложь не имеет никакого смысла.
Но Мэгги никак не показала, что располагает какими-то другими сведениями. Возможно, мой подзащитный был действительно кристально чист.
– Не имеет значения, совершал ли он что-либо ранее, – сказала Мэгги. – Важно только то, что он совершил минувшей ночью.
Она открыла досье и стала быстро пролистывать фотографии, пока не нашла нужную.
– Вот что твой столп общества натворил вчера вечером. Так что меня совершенно не интересует его социальный статус. Я просто должна быть уверена, что он не выйдет и не сделает это вновь.
Фото размером восемь на десять дюймов изображало женское лицо крупным планом. Опухоль вокруг правого глаза была такой огромной, что он совсем заплыл. Нос сломан и свернут на сторону. Из каждой ноздри торчал пропитанный кровью марлевый тампон. Шов в девять стежков крест-накрест покрывал глубокую рану над правой бровью. Нижняя губа была рассечена и тоже раздулась. Страшнее всего выглядел глаз, что остался неповрежденным. Женщина смотрела в объектив камеры с испугом, болью и унижением, отчетливо читаемыми в этом одном, наполненном слезами глазу.
