Возвращение не гарантируется - Данил Корецкий
Громобой распахнул дверь и замер: зал был пуст, в нем шел ремонт, пахло цементом, смолой и опасностью. Что тут может делать Барышникова? Штукатурить стены? Это ловушка!
— Заходи, заходи, потренируемся, — раздался знакомый голос. Перед ним стоял Карнаух. Громобой резко развернулся, но сзади уже подпирали двое, которых он видел с Круглым. Это низшая категория, расходный материал, «мясо». У одного прозвище Мирон, второй ходил с ним в паре, но его кличку Громобой никогда не слышал, да ею и не интересовался. Сильным толчком его втолкнули в зал, бойцы вошли следом и закрыли дверь. Четко щелкнул замок.
— Вы что, бычье! — возмутился он. — Знаете, кто я?!
— Знают, знают! — ответил Карнаух, нехорошо улыбаясь. — Какими судьбами тебя сюда занесло?
— Ищу свидетельницу, — пояснил Громобой и посмотрел на Карнауха. Так смотрит пойманный карманник, успевший выбросить украденный кошелек: ему самому кажется, что честно, а выходит — просто нагло.
— Понятно. — Карнаух вынул из кармана белый «айфон». — Его хозяйка тебе нужна?
— Ну, если это телефон Барышниковой, то да, — сказал Громобой. — А как он у вас оказался?
— Это не важно! Лучше скажи, зачем ты разрабатываешь «Комплекс»? Зачем Круглого ссучил и сам ссучился? Зачем ты, сука, меня сегодня сдал с потрохами? Почему полную раскладку дал этим беспредельщикам, которые тебя схватили и обезоружили? Ты же хвастаешься, что крутой опер?! А на самом деле — сявка позорная, которая под всех ложится!
— Откуда вы знае… — Громобой потупился, но тут же вскинул голову. — Легко говорить, когда ты в стороне, а я в бороне! Если бы на тебя трое спецназовцев налетели, ласты закрутили и сказали, что закопают, что бы ты сделал?
— Да уж не то, что ты, не кололся бы до самой задницы, — криво улыбался Карнаух. — Да и ласты закрутить мне не так просто…
— И что, никогда не было, чтобы ты струсил? А? Ты ведь тоже крутого из себя разыгрываешь! Но я не верю, что у тебя не было таких моментов!
Карнаух помрачнел.
— Не твое дело, что было, а чего не было! Ты по жизни крыса, ты своих сдаешь!
— А ты?! Ты же не из бандосов? Почему тогда к бандосам пришел? Значит, своих сдал! Кто бы они ни были, эти «свои»! Не так, что ли, Валерий Петрович?
Начальник СБ был вне себя от ярости, но сдерживался и говорил спокойно, хотя в душе бушевал вулкан.
— Сейчас не обо мне речь, а о тебе! Какой же ты опер, если за тобой даже гоняться не нужно, нажал кнопочку, и ты сам заявился!
— Бывает. Я сразу понял, что ты спецом меня сюда заманил… Зачем?
— Да чтобы узнать, чего ты стоишь!
— И что, узнал?
— Пока нет. Но сейчас узнаю, — сказал Карнаух. — Оружие тебе же вернули? Правда, вначале в дерьме вываляли, а потом вернули…
— Не в дерьме, а в пыли…
— Неважно! Отобранное личное оружие всегда дерьмом воняет!
— И что? Будешь мне морали читать? Так я и сам все знаю!
— А ты разобрался, почему Рыбак не смог никого застрелить?
— Ну, говорил мне Круглый, что из-за хитрых прихватов спецназовских… Мне до этого дела нет.
— А вот мы сейчас и испытаем друг друга…
— Че мне тебя испытывать? Мне и до тебя дела нет. А тем более не тебе меня испытывать! Не забывай — я представитель власти!
— Ты продажный полицейский, они нигде не ценятся. И закон их не защищает, — презрительно скривился Карнаух и достал из-под пиджака пистолет.
— Вот, глянь, — он чуть оттянул затвор и показал высунувшийся из патронника желтый цилиндрик. — А теперь смотри внимательно: берешь за затвор, удерживаешь его вот так — и стреляешь…
И он действительно выстрелил в стоящее неподалеку ведро. Резкий звук ударил по ушам, ведро качнулось, из аккуратной дырочки посыпался песок.
— Ты что? С ума сошел? — воскликнул Громобой. — Сейчас сюда все сбегутся, полицию вызовут!
— Не бойся, это наш объект, и здесь все будет по-нашему! А теперь смотри, — Карнаух приставил пистолет к виску и нажал на спуск. Раздался щелчок.
— Хочешь, еще раз? — Он повторил то, что выглядело как покушение на самоубийство, и снова раздался безвредный металлический звук.
— Хочешь, третий? — И снова впустую щелкнул курок. — А теперь доставай свой. Проверим, чего ты стоишь!
— Не собираюсь я ничего проверять! Я не умею делать такие штуки, Круглый говорил — этому в спецназе учат. Может, и ты этому там научился? Я всегда считал тебя темной лошадкой. Может, ты из той стаи, в которой Скат обитает?
— Доставай, не болтай! — это был приказ. — Сам не сделаешь, ребята помогут!
Мирон с напарником, улыбаясь, кивнули. Громобой понял, что это испытание на крутость. Как в камерных играх: новичку завязывают глаза и предлагают прыгнуть со второй шпонки головой вниз в лежащую на цементном полу шапку. Стопроцентное самоубийство! Но кто прыгнул, того ловят в растянутое одеяло, и он становится авторитетным пацаном! А кто отказался, получает клеймо труса, со всеми вытекающими последствиями… Так что выхода у него нет — надо выполнять команду! Делают же это спецназовцы, вот и Карнаух сделал! И он сделает! А тогда от него отстанут… Тем более, пистолет нечищеный, он и без всяких ухищрений может давать осечки…
— Ну, сам или помочь?
— Не кипешуй! — От волнения опер перешел на блатной жаргон. — Что ты сделал, то и я сделаю!
Громобой достал свой «ПМ». Он тоже носил патрон в патроннике и показал это Карнаухову.
— Ну, давай! — подбодрил тот. — Только держи крепко!
Громобой схватился за затвор и выстрелил в то же самое ведро, но промахнулся, пуля скользнула по полу и срикошетировала в дальнюю стену.
— Так держать неудобно, — вроде оправдываясь, объяснил опер. Но звук выстрела и острый запах пороха отрезвили его, и недавняя решимость исчезла.
— А теперь давай пробуй, как я. Я нажимал три раза, а ты всего один!
— Да не собираюсь я этого делать, — ответил Громобой. Он вдруг отчетливо понял, что стоит на краю могилы. — С чего вдруг рисковать жизнью?
— Вот ты как запел! Значит, очко не железное, — засмеялся Карнаух. — Выходит, обосрался? А почему? Ты же знаешь, что Рыбак, как ни старался, так и не смог выстрелить! Да и я тебе только что показал! Давай, нажми разок!
— Не буду, — покачал головой опер. — Своими быками командуй!
— Фильтруй базар, мусор! — прищурился Кузьма. — А то за «быков» ответить придется!
— И скомандую! — начальник СБ уже не веселился. И взгляд, и голос у него стали другими, как у того
