Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира
Мы молча воззрились друг на друга.
— Боже правый, — оробев, произнес Мэттью, — даты-то я и не сопоставил!
— Но зачем Шекспиру понадобилось дразнить Говардов? — размышляла Атенаида. — Почему так важно было сыграть «Карденио» в «Глобусе»?
— Затем же, зачем он вообще его написал, — сказала я. — Все, что я говорила, остается в силе. Аллегории его не волновали. И, насколько я знаю, у него были причины для нелюбви к Говардам.
— Может, он вовсе не собирался им угождать, — сказала Атенаида. — Может, было совсем иначе. Ты сама говорила, что кто-то из Говардов послал Уильяма Шелтона в Вальядолид, чтобы тот стал священником. — Она оперлась на расставленные ладони. — Если так, Шекспир имел все основания их уничтожить.
«Но лета твоего нетленны дни…» Я вспомнила, как эти строки читал сэр Генри, и вздрогнула.
— Мы обязаны отыскать эту пьесу, — с нажимом произнес Мэттью.
Я перевернула страницу. Цвет чернил снова переменился, под стать дате.
«Август 1881
Дорогой Фрэнсис…»
«Стоп, — сказала я себе. — Фрэнсис? Кто такой Фрэнсис»?
«Ты хотел, чтобы я закончила рассказ, и я выполню обещание — хотя бы одно из данных тебе».
Итак, Офелия тем летом приехала в Томбстон, но застала лишь пустой номер в пансионе — с исчезновения Джема прошел целый месяц. Хозяйка дома передала ей записку — все, что он оставил жене.
«Знай, я бы горы сдвинул, чтобы увидеть тебя снова. Если ты это читаешь, значит, горы оказались сильнее.
PS. Чтобы развеять твои сомнения, скажу: загляни в наш яковианский magnum opus. Координаты зашифрованы там — 1623, страница с подписью».
Меня окатило жаркой волной. Неудивительно, что первое фолио так ценно. Джем записал в нем, где находится сокровище!
Я наклонилась вперед, к Атенаиде.
— Фермеры, у которых вы купили письмо Офелии… у них, случайно, не осталось каких-нибудь книг?
Она посмотрела мне в глаза.
— Остались.
— Среди них было первое фолио?
— Не первоиздание. Раннее факсимиле.
«То самое, что послала ему Офелия, сомнений нет». Меня снова бросило в жар.
— Вы его видели?
— Не только видела, но и купила.
Я вскочила из кресла.
— Купили? И оно все это время было у вас? Почему же вы не сказали? — Я схватилась за голову. Мальчишеский «ежик» непривычно колол пальцы.
— Ты не спрашивала.
— Я…
— Тебя интересовали документы, — сухо сказала Атенаида, — и ты их увидела. Про книги разговора не было, хотя я и упоминала о них. — Она сложила руки на груди. — Я — коллекционер, Катарина. В таких делах не грех проявить осторожность. И я умею заглаживать вину. Мы на всех парах мчим к разгадке. А пока не прилетели, будь добра, дочитай этот несчастный дневник!
Я больше не могла сидеть. Сердито взяла дневник и стала читать, бродя взад-вперед по кабине. Офелия была на грани истерики. Она требовала, чтобы ее отвели к Джему в дом, но никто за это не брался. Ей даже не говорили адреса. В конце концов хозяйка пансиона отправила мужа принести его книги.
Офелия сидела у себя в комнате, держа фолио — свой свадебный подарок — над пламенем свечи, раскрыв на указанной странице, когда в дверь ворвалась женщина с обесцвеченными волосами и немыслимым декольте, требуя на ломаном английском вернуть ее собственность. Книги, лежавшие на столе, она схватила в охапку, а фолио Офелия не отдала, показав ей свою подпись на форзаце: О.Ф. Гренуилл. Незнакомка побледнела.
— Может, вам и досталась его фамилия, — произнесла она тоном, задевшим Офелию до глубины души, — но любовь свою он делил со мной.
Вот так, в одночасье, ее мир рухнул. Офелия в беспамятстве вышла из дома на задний двор с садом и побрела к забору, пока не остановилась перед беседкой, плотно увитой побегами розы — уже отцветшей, хотя кое-где в гуще листьев еще виднелись засохшие белые цветы.
— Позвольте предложить вам женское общество, — произнес кто-то невидимый.
«Поначалу Вы показались мне каким-то лесным духом, и только потом я разглядела, какое доброе у Вас под бородой лицо. «Уведите ее», — сказала я, а Вы поклонились и ушли. Потом вернулись. «Все, ее уже нет». Что еще было сказано Вами в тот вечер, я не помню, кроме одного: что роза «Леди Банкс» способна вынести холод, жару и засуху, от которой все прочие давно бы погибли, и при этом регулярно, обильно цвести, источая сладчайший из ароматов».
— Фрэнсис, — вдруг произнесла я. — Фрэнсис Чайлд — вот кто был ее лесным духом!
— Тот самый, в чью честь назвали библиотеку?
— У него в жизни были две страсти — розы и Шекспир, — сказала я.
— «Мой дорогой Фрэнсис», — проговорила Атенаида. — Так было в ее письме.
Офелия приняла его дружбу. Вдвоем они часами сидели над злополучным фолио, но так ничего и не нашли. В конце концов, отчаявшись узнать координаты из книги, они наняли лошадей и четырех стрелков в сопроводители, чтобы отправиться в пустыню для осмотра участков, заявленных Гренуиллом к разработке.
— Его участков! — подхватил Мэттью, барабаня пальцами по столу. — Все сходится! То, что он находил, помечалось его именем.
— Я побывала на каждом из них, — сказала Атенаида. — Там нечего искать. Ни шахт, ни могил, ни зданий. Я не знала, на что обращать внимание, но могу сказать точно: никаких «маяков», сигналящих, что священник семнадцатого века зарыл где-то рядом свое добро, там нет.
«Я кое-что нашел», — писал Джем профессору Чайлду. «Не всякое золото блестит», — добавил он. Значит, участки он помечал не просто так.
— Глядите-ка: Офелия напала на след, — ухмыльнулся Мэттью.
— Какой? — спросила я, но он только кивнул на дневник.
Я стала читать дальше.
«Знал бы ты, что я испытала в те дни — дни жаркого солнца и радости. Помнишь, как мы устроились в степной лощине на пикник: над головой кружит орел, люди смеются и плещутся в речке за излучиной… Так в один вечер я поняла, что значит любить и быть любимой.
Позволь же рассказать тебе, как это помню я. Знаю, звучит невероятно, но мне все виделось снегопадом из белых роз».
Возвращаясь обратно в город, они встретили другую поисковую партию, вооруженную до зубов. Как оказалось, предыдущей ночью вождь апачей сбежал из резервации, уведя с собой всех мужчин, женщин и детей. Еще один такой бунтарь в походе из Соноры на север опустошил на своем пути полштата Нью-Мексико.
Оставался последний непроверенный участок — «Клеопатра», но за ночь мир успел перемениться. Теперь никто не решался вывезти их за милю от города, не то что в горы. Им даже лошадей отказались давать — нечего зря скотину переводить.
На этом их поиски прекратились.
После тихого ужина Офелия всю ночь пролежала в кровати, не сомкнув глаз. Перед рассветом она встала, оделась и написала записку «Беловолосой женщине», которую вместе с книгой оставила на видном месте. Перед дверью профессора Чайлда Офелия положила одну засохшую розу. И ушла.
Здесь поток записей прерывался, оставляя свободными полстраницы. Только в самом низу была маленькая приписка. Последнее предложение.
«Будет ребенок».
Я оторопело уставилась на строку.
Атенаида встала и, подойдя ко мне, перевернула страницу. С изнанки обнаружилось короткое продолжение, датированное тысяча девятьсот двадцать девятым.
«Я бы не вынесла, если бы на меня смотрели так, как я — на ту женщину. Не пожелаю твоей жене испытать к тебе то же чувство, какое вызвал у меня Джем в первый томбстонский вечер».
Офелия вернулась в Англию, но только затем, чтобы подготовиться к уходу. Она взяла новое имя и начала ездить по стране с лекциями, как когда-то Делия. Точно так же добилась некоторого признания.
«Я, конечно же, могла вернуться к участкам Джема и продолжить поиски, но почему-то не сделала этого. Все, чего я хотела, в чем могла нуждаться, у меня было, а потом появились свои заботы и радости.
Моя девочка выросла замечательной женщиной. Когда она спрашивает об отце, я отвечаю ей: «Ты — дочь Шекспира».
Неудивительно, что она выбрала театр. Ее встречали овациями в Бостоне, Нью-Йорке и даже Лондоне. Я порой думала — если бы тебе случилось ее увидеть, ощутил бы ты тот сердечный трепет, который не объяснишь словами?
Я назвала ее в память о Шекспире и твоих любимых розах: Розалинда.
Розалинда Катарина Говард».
— Да ведь так звали Роз, — сказала я, ощутив пустоту в груди.
— Да, дорогая, — ответила Атенаида.
На странице оставалось еще одно, последнее предложение:
«Все пути приводят к встрече, это знает стар и млад»[46].
Мэттью обнял меня, и я разрыдалась ему в плечо.
