Вольфганг Хольбайн - От часа тьмы до рассвета
Это был я.
А ты ожидал чего-то другого, сказал я про себя. Зэнгер решил тебя прикончить. Он хочет видеть твои страдания до самого конца. Последние минуты твоей жизни он хочет превратить в ад, ведь на моей совести эта проклятая школа. Ты же сам прекрасно знаешь, где ты был, и тем более, где тебя не было.
В этом фильме у меня в руке был кинжал Наполы. Стефан все еще с трудом шел вперед. Все его силы уходили на то, чтобы просто оставаться на ногах. Я видел, как я поднял клинок. Меньше метра отделяло меня от спортсмена. Я не хотел видеть, что произойдет, не хотел спорить с этим фильмом ужасов, который смонтировал сумасшедший профессор. Но моя голова была так крепко привязана к каталке, что даже кровь с трудом проходила в сосуды, и я не мог повернуть ее ни на миллиметр, а мои веки не могли закрыться даже наполовину, даже на четверть, даже на чуть-чуть. И мне пришлось увидеть, как клинок в моей поднятой руке сзади вонзился в спину Стефана и застрял между лопаток. Словно пораженный молнией, Стефан упал на пол. Темная кровь вытекла из раны, и за короткое время возле него на бетонном полу образовалось большое пятно. Мои губы зашевелились, но не было звука, поэтому я не мог разобрать слов. Потом я исчез в темноте неосвещенного коридора.
Камера все еще смотрела на лицо Стефана, потом наехала на лицо, показав его крупным планом. Это была гримаса смерти. Бодибилдер вздрогнул, как будто у него случилась судорога. Но его правая рука вдруг потянулась к стене, ощупала ее, оперлась и он снова поднялся. С трудом передвигая ноги, кашляя, он снова направился по коридору, а изо рта у него вытекала тоненькая струйка крови.
На миг картинка на мониторе затемнилась, потом появилась другая сцена. Я узнал кухню, на которой, если верить Зэнгеру, мы все могли бы умереть, но краски на изображении были сильно искажены. Все было в зеленовато-серых тонах. Я узнал Карла, который испуганно скрючился в углу рядом со стулом, на котором сидел Эд, при этом хозяин гостиницы казался просто большой серой тенью. Должно быть, это камера ночного видения, подумал я. Ведь во время убийства Эда выключился свет. Вот поэтому и такие странные цвета на видео.
Камера «отъехала» назад, и я увидел поникшую фигуру нашего ковбоя Эда, сидящего на стуле. Я знал, что сейчас произойдет. Я снова попытался повернуть голову и закрыть глаза, но и в этот раз у меня ничего не вышло. Кожаные ремни держали меня крепко. Зажимы для век больно давили на глаза. У меня не было другого выхода, кроме как смотреть дальше с широко раскрытыми глазами на весь этот ужас. Третья фигура вошла на кухню, по широкой дуге обогнула фигуру Карла, как будто она хотела выяснить, видит ли что-нибудь Карл. Но так как Карл на нее не отреагировал, она подошла к нему немного ближе.
Да это может быть кто угодно, мысленно уговаривал я себя, стараясь отстраниться от того, что я видел. Фигура без контуров в зеленом свете. Ну и о чем это говорит?
«Это фигура твоего роста, а движется она точно так же, как ты, — прошептал голос в моем затылке. — То, что сказал Зэнгер, правда, ты и есть убийца!»
Незваный гость встал сзади Эда. Я не хотел ничего видеть, ничего на свете я не хотел так, как посмотреть в сторону, но у меня не было никакого шанса. Очень медленно, как будто преступник наслаждался своим могуществом, клинок приблизился к горлу Эда. Потом он произвел быстрый, нацеленный разрез. Эд еще двигался. Я видел, как наш самодовольный ковбой схватился за горло и отчаянно попытался остановить кровотечение. Зеленый призрак подошел еще ближе и схватил его за вихор, чтобы рвануть голову книзу и что-то сделать острым ножом у него на лбу, затем он отложил кинжал в сторону и покинул кухню. Через несколько секунд зажегся свет, и монитор залило ярким светом. Но камера быстро приспособилась к новым условиям освещения. В мельчайших деталях она зафиксировала весь ужас, произошедший на кухне. Левая рука Эда свисала вниз, а правая все еще оставалась у горла. Казалось, что Карл кричал, но я ничего не слышал, потому что и в этой записи отсутствовал звук. Кровь все еще брызгала хозяину гостиницы в лицо, но его охватил такой сильный ужас, что он был не в силах встать и выбежать вон, а только пронзительно кричал и жался спиной к кухонному шкафу. Наконец голова Эда опустилась вниз, а кровь сочилась из раны, которая протянулась от горла до затылка, уже все более и более медленными толчками.
Я заплакал. В один миг весь протест, которым я пытался защититься, растаял. Не было никакого смысла закрывать глаза на действительность. Зэнгер был изверг, нелюдь, но он не был лжецом. Убийца — это я. И я безумен. Я не мог вспомнить ни об одном преступлении, которое я только что увидел на экране, но я увидел холодную логику хорошо продуманной мести, а, кроме того, я знал, что оба убийства пришлись на тот промежуток, когда я, как я думал, лежал на полу без сознания. Я вновь вспомнил тот момент, когда очнулся в учительском общежитии — сидя на кресле, хотя я прекрасно помнил, что потерял сознание на полу. Потом обвал в погребе: я был засыпан штукатуркой и строительным мусором, по крайней мере, частично, иначе просто не могло быть. Но я очнулся в стороне от кучи мусора и на мне не было щебня. Я что, двигался во сне? Пока я в моих снах пытался спасти девочку по имени Мириам, а потом видел, как по команде Марии она падает с зубьев башни, я мстил за давно прошедшую часть моей жизни. Я мстил за жизнь Мириам. Я убивал, пока спал. Изверг внутри меня использовал мой обморок, чтобы принудить мое тело творить самосуд.
Все было так, как сказал профессор Зэнгер: сначала должны были умереть те, кто держал меня тогда, когда была убита Мириам.
Вид на мониторе снова сменился, и я увидел узкую лестничную клетку, на верхней площадке которой я увидел Марию. Ее рот был раскрыт в безмолвном крике, а в ее глазах отражались ужас, отчаяние, паника, истерика и смертельный страх. Она подняла пистолет и выстрелила на лестницу, хотя не видела там ничего, во что следовало бы стрелять. Потом она исчезла из кадра, и кадр сменился. Теперь было видно башню со стороны учительского общежития. Должно быть, прошло немного времени, потому что Мария теперь стояла на зубьях и танцевала свой гротескный танец.
Но ведь я не присутствовал при этом, смущенно подумал я. Я здесь ни при чем. Это был не я! Хотя бы здесь не я!
Но все было бесполезно, потому что я уже знал правду. Я отчетливо припомнил, как я смотрел из чердачного окна на башню, с помутненным сознанием, на грани обморока. Если Зэнгер был прав, то мне не нужен был нож, чтобы убивать. Все, что показывали мне эти записи, подтверждало слова профессора. Я, Франк Горресберг, заключал в себе безжалостного изверга, который скрывался глубоко в моем мозге и замышлял убийства.
Мария подняла пистолет. В следующий момент она вздрогнула и упала с башни. Зум беспощадно увеличил вид разбитого тела на мостовой крепостного двора, а потом начался другой отрывок. Это был вид моей больничной палаты, и на этот раз я уже совершенно точно знал, что сейчас произойдет. Я знал этот отрывок фильма, Зэнгер мне его уже показывал. В комнату вошли молодой доктор и рыжеволосая медсестра.
Как долго я просматривал эти записи? Минут десять?
Хорошо. Тогда мне оставалось жить еще мифических двадцать минут. Лучше всего мне сейчас расслабиться и попытаться сконцентрироваться на этом потаенном Я, которое прячется где-то внутри меня и которое в данный момент я признавал виновным в пяти убийствах. Может быть, это было безумие, потому что я был кем-то вроде лунатика, а как возможно в полном сознании пробиться к этой странной части личности, в которую я, по всей видимости, превращался, когда спал? Но ничего более осмысленного, чем я бы мог заняться в эти последние минуты моей жизни, я не нашел. И я был готов цепляться за любую ниточку надежды, которая мне представится. Оставалось только одно.
Это было совершеннейшим абсурдом, то, что утверждал профессор Зэнгер, что я какой-то доктор Джекил и мистер Хайд. Если все, что он говорил, правда, то это было лучшее, что я мог пожелать в данный момент. Нужно быть гениальным артистом, одним из тех, кто показывают трюки в цирке по освобождению от цепей, чтобы освободиться от этих широких кожаных ремней, которыми я привязан к каталке и которые больно врезались в мою кожу. Но если эти душевные силы, которыми я, как предполагалось, обладаю, на самом деле столь мощные, как утверждал старик, то, может быть, с их помощью я мог бы справиться с этим. Что случится, если я добровольно высвобожу этого мстительного ребенка, который повинен в смерти пяти взрослых человек?
Пульсирующая боль забилась у меня во лбу, едва мне стоило попытаться сконцентрироваться. Я изо всех сил постарался представить, что я погружаюсь в свое сознание. Где же может быть скрыт ключ ото всех этих лет, которые стерлись из моей памяти?
Я снова подумал о тех фотографиях, которые я нашел в письменном столе. О фотографии Мириам… Мириам, девочка из моих снов, девочка, упавшая с башни, — моя первая настоящая любовь?
