Андерс Рослунд - Три секунды
— Вам приказали? Кто?
Оскарссон вяло улыбнулся.
— Мне приказали проследить, чтобы ни Гренс, ни любой другой полицейский и близко не подошел к Хоффманну. Я стоял там, в комнате для свиданий, смотрел на Гренса, говорил, что интересующий его заключенный находится в больнице, что его можно будет допросить дня через три-четыре.
— Кто вам приказал?
Та же бессильная улыбка.
— Мне приказали перевести Хоффманна. В отделение, откуда его доставили. Хотя тех заключенных, которым угрожают, никогда не переводят обратно.
Херманссон уже кричала:
— Кто вам приказал?!
Улыбка.
— И мне только что приказали, что, если Хоффманн потребует открыть ворота тюрьмы… я не должен его выпускать.
— Оскарссон, нам необходимо знать, кто вам…
— Я не хочу, чтобы Мартин умер.
Мариана посмотрела в глаза, которые так долго прятались от ее взгляда, на часы над столом.
Осталось семь минут.
Она повернулась, выбежала, голос директора догнал ее уже в коридоре.
— Херманссон?
Она не остановилась.
— Херманссон…
Слова отскакивали от холодных стен.
— …кто-то хочет, чтобы Хоффманн погиб.
* * *Ноги связаны, руки связаны. Тряпка во рту. Ковер на голове.
Нитроглицерин на коже. Детонирующий шнур вокруг груди, живота, ног.
— Угол возвышения — тридцать два.
Он подтащил тяжелое тело к окну, пнул, принуждая встать и стоять там.
— Три вправо.
— Повторите.
— Взять три вправо.
Они приготовились. Диалог между стрелком и наблюдателем будет продолжаться до момента выстрела.
Ему нужно больше времени.
Хоффманн пробежал через мастерскую до склада, к второму заложнику, бледному инспектору.
— А ну кричи.
— Лента так режет…
— Кричи!
Пожилой человек был измучен, задыхался, голова свесилась набок, словно ему не хватало сил ее удерживать.
— Я не понял.
— Да кричи же!
— Что…
— Любую херню. Осталось пять минут. Вот это и кричи.
Испуганные глаза смотрели на него.
— Ну!
— Осталось пять минут.
— Громче!
— Осталось пять минут!
— Громче!
— Осталось пять минут!
Хоффманн сидел неподвижно, прислушивался, осторожные звуки за дверью.
Они услышали.
Услышали, что заложник жив, и не войдут. Пока не войдут.
Пит зашел в кабинет, к телефону, гудок, два гудка, три, четыре, пять, шесть, семь, он схватил пустую фарфоровую чашку, швырнул о стену, осколки посыпались на письменный стол, потом подставку для ручек, в ту же стену, она не ответила, ее там больше нет, она…
— Объект не виден полторы минуты.
Его плохо видно.
— Повторите.
— Объект не виден уже полторы минуты. Не могу определить местонахождение объекта и заложников.
Хоффманн выбежал из кабинета. На крыше снова зашевелились, они готовятся, выбирают позицию. Он остановился у окна, с силой потянул на себя ковер, заложник должен быть рядом, слышно, как тот стонет — пластиковая лента врезалась в раны на лодыжках.
— Объект снова в поле зрения.
Он стоял там, ждал, пора, прекратите, черт вас возьми.
— Прекратить. Прекратить подготовку к штурму.
Медленно выдохнуть. Пит подождал, потом снова побежал в кабинет к телефону, еще раз набрал номер, гудки, он не в состоянии сосчитать их, проклятые гудки, проклятые, проклятые гудки, проклятые…
Гудки прервались.
Кто-то снял трубку, но молчал.
Машина. Машина едет. Тот, кто взял трубку, сидит в машине, машина едет. Чуть тише, как будто сидят на заднем сиденье (он почти уверен) — голоса двух мальчишек.
— Ты сделала то, о чем мы договаривались?
Расслышать было трудно, но Хоффманн был уверен — это Софья.
— Да.
Он положил трубку.
Да.
Ему хотелось засмеяться, запрыгать, но вместо этого он набрал следующий номер.
— Центральный пост.
— Соедини с руководителем полицейской операции.
— С руководителем полицейской операции?
— Сию минуту!
— Ты вообще кто?
— Кто у тебя на одном из мониторов. Наверное, на том, который черный.
Щелчок, несколько секунд тишины, потом — голос. Пит уже слышал этот голос — голос того, кто принимает решения. Звонок Пита перевели дальше, на колокольню.
— Я убью их через три минуты.
— Чего ты хочешь?
— Я убью их через три минуты.
— Еще раз… чего ты хочешь?
— Убить их.
* * *Три минуты.
Две минуты пятьдесят секунд.
Две минуты сорок секунд.
Эверт Гренс стоял на колокольне, чувствуя себя невообразимо одиноким. Через какие-то мгновения ему придется решить, будет человек жить или умрет. Его ответственность. А Гренс больше не был уверен, что ему достанет мужества принять решение о чьей-то смерти — и потом с этим жить.
Ветер утих. Во всяком случае, лоб и щеки больше не чувствовали его.
— Свен!
— Что?
— Я хочу еще раз послушать. Кто он. На что способен.
— Тут больше ничего нет.
— Читай!
Свен Сундквист держал в руках личное дело. Времени хватало только на несколько строчек.
— Грубое антисоциальное расстройство личности. Неспособность считаться с чувствами других. В ходе неоднократных обследований отмечена крайняя импульсивность, агрессивность, склонность к риску без учета безопасности, своей или окружающих. Неспособность испытывать чувство вины. — Свен посмотрел на шефа, но не получил ни ответа, ни даже взгляда в ответ. — При нападении на полицейского в Сёдермальме, на газоне в центре города, он…
— Достаточно. — Гренс наклонился к лежащему на полу балкона снайперу. — Две минуты. Готовьтесь к выстрелу.
Он указал на дверь, ведущую в башню, и на алюминиевую лестницу на краю люка. Пора было спускаться в каморку с деревянным алтарем, чтобы не мешать стрелку. На полпути вниз Гренс включил рацию и поднес ее к губам.
— С этой минуты — канал между мной и стрелком. Отключить мобильные телефоны. До выстрела переговариваться будем только я и снайпер.
Поскрипывали деревянные ступеньки; оперативная группа спускалась в свой импровизированный штаб. Комиссар выйдет оттуда, когда все будет кончено.
Мариана Херманссон ударила по заляпаному стеклу, по изучавшей ее камере перед четвертой запертой дверью в длинном подземном коридоре. Когда дверь открылась, Мариана бегом кинулась к центральной вахте, к выходу.
Мартин Якобсон не понимал, что происходит, но чувствовал: развязка близится. Хоффманн, тяжело дыша, бегал по мастерской, крича о времени и смерти. Якобсон хотел пошевелить ногами, руками, он хотел выбраться отсюда. Ему было страшно. Якобсон не хотел оставаться здесь; он хотел встать, пойти домой, пообедать, посмотреть телевизор, выпить стаканчик канадского виски — того, с мягким вкусом.
Мартин заплакал.
Он плакал и тогда, когда Хоффманн вошел в тесное складское помещение, прижал его к стене, прошептал, что сейчас будет адский грохот, так что пусть он, Якобсон, сидит здесь. Что если он останется здесь, то будет под прикрытием и не погибнет.
Обоими локтями он уперся в деревянный пол балкончика. Места ногам хватало. Исходное положение было удобным, и он сосредоточился на прицеле и на окне.
Скоро.
Никогда еще на шведской земле не было такого, чтобы в мирное время снайпер стрелял в человека на поражение. Здесь вообще не стреляли, чтобы убить. Но террорист угрожал убить заложников, отказывался идти на контакт, снова угрожал и наконец вынудил полицию выбирать между жизнью и тем, другим.
Один выстрел, одно попадание.
Он сможет. Даже на таком расстоянии он чувствует себя уверенно. Один выстрел, одно попадание.
Но он не увидит последствий выстрела — кусков человека. Он помнил тот день на стрельбище, помнил остатки живых свиней — учебных объектов. И смотреть на человека, разорванного, как те свиньи, у него не хватит сил.
Стернер чуть-чуть выдвинулся вперед. Так ему было лучше видно окно.
Она выскочила в открытые ворота тюрьмы, промчалась через забитую машинами парковку, второй раз набрала номер Эверта — и опять безуспешно. Мариана подбежала к машине и попыталась выйти на связь по рации, но ни Свен, ни Эдвардсон не принимали сигнал. Она завела машину и поехала прямо через лужайку и цветы, не сводя глаз с колокольни и дороги. В эту минуту кто-то лежал там, на башне, и ждал.
Эверт снял наушники. Хотелось избавиться от переговаривавшихся в них людей, которым он сам приказал быть на башне, за которых он сейчас отвечал и у которых было одно-единственное задание.
