Джорджо Фалетти - Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда)
Но тут произошла накладка.
Какой-то лысый толстяк, входя в здание и беседуя со своим спутником, задел выходящего плечом и на миг развернул к телекамере.
Джордан поставил диск на «паузу» и включил режим «стоп-кадра», пока лицо человека не оказалось в центре экрана.
Он поискал увеличение в панели инструментов и вывел нужную ему фигуру на первый план. Несмотря на некоторую размытость изображения, он узнал это лицо.
И у него захолонуло сердце.
Если все было так, как он предполагает, то этот человек всю ночь простоял на лестнице, чтобы утром выйти незамеченным в людском потоке. На Джордана обрушился целый каскад несоответствий и пропущенных деталей; кто-то словно смазал шестеренки у него в голове, и механизм заработал четко, выдавая все новые мысли.
Чтобы окончательно убедиться в их правильности, ему надо было проверить еще кое-что в квартире Шандели Стюарт.
Он вышел к стойке, глянул на ряд мониторов, почти точно повторяющих только что виденное изображение.
– Бартон, квартира Стюарт до сих пор опечатана?
– Нет, пломбы сняли два дня назад.
– Ты знаешь код?
– Да.
– Мне нужно туда подняться. Если не доверяешь, пошли со мной охранника. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.
Бартон взял со стойки блокнот, написав номер, оторвал листок и протянул Джордану.
– Мистер Фаули сказал «помогать во всем». А код есть в списке, так что неприятностей не будет.
– Спасибо тебе, ты славный малый, Бартон.
Лифт без промедления доставил его в квартиру Шандели Стюарт. В гостиной ему бросились в глаза очерченные мелом контуры трупа.
Патологоанатом был прав: похоже на шоу мистера Бина.
Впервые на месте преступления он видел, чтобы меловая линия захватывала рояль. Джордан огляделся. В доме все на тех же местах, разве что нет атмосферы напряженного ожидания. На мебели появился легкий слой пыли, который будет становиться все толще, пока квартиру не выставят на аукцион и доход от ее продажи не поступит в Фонд Стюарта.
Не удостоив вниманием Жерико, Джордан направился сразу в кабинет и спальню.
На сей раз ему опять довелось искать обычную вещь, которую никому не придет в голову прятать, наоборот, она должна быть где-нибудь под рукой. Он начал с ванной, перешел в спальню, потом в кабинет, осмотрев каждый предмет обстановки, имевший ящики.
Ничего.
Однако ища то, чего не находил, он нашел то, чего не искал.
В ящике письменного стола обнаружилась стопка медицинских карточек. Он остановил на них взгляд, затем выложил на стол и начал просматривать по одной. В основном это были регулярные обследования, но ему попалась одна, которая многое могла расставить по местам.
Он вспомнил, что на студенческой фотографии Шандель была в очках, а в доме ни очков, ни контейнеров с контактными линзами, ни флакона с физраствором для их промывания он не нашел.
На карточке же было указано, что пациентке проведена операция по уменьшению близорукости с помощью лазерной хирургии в больнице Святой Веры.
Чтобы в мозгах окончательно прояснилось, ему бы надо потолковать с человеком, который покинул Стюарт-Билдинг наутро после убийства Шандели. Быть может, это лишь стечение обстоятельств, чего на свете не бывает, и все же надо узнать, что он делал в здании в тот день и в тот час.
На этот вопрос может ответить только ироничный денди Уильям Роско. А еще неплохо бы узнать, не он ли приобрел в банке «Чейз Манхэттен» целый набор чеков на имя Джона Ридли Эвенджа. Не исключено, что и это случайность, но если вместо второго имени написать инициал, как принято в Америке, то получится Джон Р. Эвендж.
Revenge.
Месть.
48
– Месть. Вот единственная причина. Тебе этот мотив знаком лучше, чем кому бы то ни было. Верно, Морин?
Морин промолчала, стараясь не смотреть в черный глаз пистолета и не поддаваться его гипнозу.
В голосе Уильяма Роско зазвучало вкрадчивое коварство.
– Скажи мне, Морин, когда тот убийца застрелил Коннора у тебя на глазах, разве вместе с болью не родилась у тебя в душе жгучая ненависть, неутолимая жажда мести? Разве ты сейчас не хочешь, чтобы он очутился здесь, перед тобой, и ты могла бы отплатить ему за все, что пережила по его вине, за те муки, которые будешь терпеть до конца жизни?
Хочу, больше всего на свете.
– Хочу, но это не моя привилегия, – солгала она.
– Ты не умеешь лгать, Морин. Не умеешь прятать огонь ненависти в глазах. Этот огонь никто не распознает лучше меня, во-первых, потому что мы на «ты» с ненавистью, во-вторых, потому что эти глаза дал тебе я.
Уильям Роско на несколько секунд замолчал – то ли размышляя, что ему делать дальше, то ли чтобы дать Морин время подняться с пола.
– Как самочувствие?
Как бы ни складывались обстоятельства, в голосе его поневоле звучала забота врача. Морин лишь кивнула; ее собственный голос застрял в саднящих складках гортани.
Когда она встала на ноги, Роско стволом пистолета указал ей на штору за спиной.
– Туда.
Морин приподняла штору и увидела, что за ней тянется длинный коридор. Ствол оружия уперся ей меж лопаток. В глубине коридора она разглядела еще одну чуть поблескивающую застекленную дверь – должно быть, на веранду. Но Роско не дал ей удостовериться в этом, приказав остановиться слева, перед другой дверью, похоже бронированной.
Вытянув свободную руку, он приложил раскрытую ладонь к индикатору сбоку от двери, и та плавно отошла внутрь. Автоматически загорелся свет, открыв перед ними ведущую вниз лестницу.
Все так же резко он скомандовал:
– Вниз.
Они спустились по ступенькам в просторный полуподвал, отделанный белой плиткой. На этом большом пространстве перилами была выгорожена площадка, перед которой Морин остановилась, пораженная. Ей предстала настоящая научная лаборатория, освещенная вмонтированными в потолок плафонами и оборудованная по последнему слову техники. У стены справа разместилась стойка с компьютерами, мониторами и огромным электронным микроскопом. В центре располагался еще один стерильный рабочий островок. А левая стена была по всей длине забрана матовым стеклом, за которым в голубоватом неоновом свете угадывалась холодильная камера.
– Моя личная лаборатория – обитель Фауста. Впечатляет, не правда ли?
Сойдя с последней ступеньки, Роско широким жестом левой руки обвел представшее им пространство; правая же, как подметила Морин, на ни миллиметр не сместилась от выбранной мишени.
– Вот в таких местах и вершатся научные революции. Хотя порой они скорее пускают пыль в глаза.
Затем он указал на матовое стекло, подсвеченное застывшим неоном.
– А там, как ты, наверное, догадалась, современный холодильник, где в жидком азоте, при температуре двести градусов ниже нуля хранятся человеческие зародыши. Роза в такую стужу остекленеет, а человек, сделав один вдох, не доживет до выдоха.
Сбоку от холодильной камеры Морин рассмотрела пузатые баллоны с манометрами; от них отходили внутрь толстые кабели, поддерживающие постоянную температуру. Продолжая свои объяснения, Роско довел ее до противоположной стены и указал на вращающееся кресло перед столиком компьютера. На время исчез из вида, приказав завести руки за спину. Морин почувствовала, как он накрепко связал ей запястья липкой лентой.
Затем появился вновь, и на лице его она прочла презрительное сочувствие к ничтожности мира.
– Все ученые впадают в одну и ту же ошибку. Стремясь к познанию, они рассчитывают рано или поздно уподобиться Богу. Дураки!
Роско вперил в нее взгляд, и Морин впервые увидела в его глазах ледяной огонь безумия.
– Всякое приобретение в области знаний ставит нас перед новым невежеством. Бесконечная спираль. Единственное, что способно возвысить нас над Богом, – это правосудие.
Морин возразила ему, тут же осознав бессмысленность каких бы то ни было возражений.
– К сожалению, это лишь человеческое правосудие. Божественное нам не дано.
– Человеческое правосудие записано в законах. А они далеко не всегда справедливы.
Роско небрежно облокотился на облицованную кафелем стойку и, держа пистолет в правой руке, посмотрел на него так, словно это какая-то статуэтка или вазочка, а не смертельное оружие. И когда Морин спросила его о причине всех этих нелепых убийств, его ответ прозвучал сухо и лапидарно, как выстрел.
Месть.
Теперь настал момент истины, время открыть карты и дать друг другу исчерпывающий ответ.
Но вопросы у них были разные: Морин хотела знать – зачем, Роско хотел знать – как.
Он заговорил первым, но как-то рассеянно, почти равнодушно:
– Кто знает, что ты здесь?
– Никто.
– Так я тебе и поверил.
