Джон Гришэм - Апелляция
— Предлагаю начать с дел со смертельным исходом и разобраться с ними.
Двух одинаковых дел с точки зрения компенсации не было. Дети «стоили» намного меньше взрослых, потому что ничего не зарабатывали. Молодые отцы «стоили» больше, ввиду упущенной выгоды в форме их будущей зарплаты. Некоторые из умерших страдали долгие годы, другие отошли в мир иной относительно быстро. Медицинские счета у всех были на разную сумму. Судья Розенталь представил еще один критерий, пусть произвольный, но такой, от которого хотя бы можно было оттолкнуться. Он предлагал оценивать каждое дело, исходя из его «стоимости». Самые дорогостоящие дела получат пять баллов, а самые дешевые (дети) — один. Пока юристы истцов спорили по этому поводу, несколько раз успели объявить перерыв. Когда наконец список был согласован, начали с Дженет Бейкер. Ей дали 10 баллов. Следующее дело касалось смерти пятидесятичетырехлетней женщины, которая на полставки работала в булочной и умерла после трехлетней борьбы с лейкемией. Этому делу присудили три балла.
Во время обсуждения списка каждый юрист мог представить свое отдельное дело и ходатайствовать о присвоении более высокого рейтинга. И тем не менее Джаред Кертин никак не давал понять, сколько готов заплатить за любое из дел со смертельным исходом. Мэри-Грейс внимательно наблюдала за ним, пока выступали другие юристы. Выражение его лица и жесты не выдавали ничего, кроме глубокой сосредоточенности.
В 14.30 они закончили с делами первого класса и перешли к более длинному списку истцов, которые еще были живы, но боролись с раком. Оценить их дела было еще сложнее. Никто не знал, как долго проживет каждый из них или насколько сильны будут их страдания. Никто не мог предсказать вероятность смертельного исхода. Счастливчики выживут и излечатся от рака. Дискуссия распалась на несколько жарких споров, и порой даже судья Розенталь демонстрировал беспокойство и не мог предложить компромисс. Позднее днем Джаред Кертин начал проявлять признаки усталости и фрустрации.
Когда время подошло к 19.00 и заседание, к счастью, приблизилось к концу, Стерлинг Бинц не смог удержать себя в руках.
— Не знаю, сколько еще я могу сидеть здесь и наблюдать за этим маленьким спектаклем, — грубо объявил он, подходя к столу в дальнем конце от судьи Розенталя. — Я хочу сказать, что просидел здесь два дня, и мне даже не дали слова. А это значит, что моих клиентов просто игнорируют. С меня хватит. Я представляю коллективный иск более чем трех сотен пострадавших, а вы все, похоже, хотите оставить их без единого цента.
Уэс хотел было возразить, но передумал. Пусть говорит. Все равно скоро объявят, что встреча закончилась.
— Моих клиентов игнорировать нельзя! — выкрикнул Бинц, и все затихли. В его голосе слышались нотки безумия, оно проскальзывало и в его взгляде, так что, быть может, стоило дать ему выговориться. — Мои клиенты сильно пострадали и все еще страдают. Но вам на них наплевать. Я не могу болтаться здесь вечно. Завтра днем меня ждут в Сан-Франциско для заключения другого мирового соглашения. У меня восемьсот исков против Шмельцера по поводу их слабительных таблеток. А поскольку здесь всем очень нравится сидеть и болтать о чем угодно, кроме денег, позвольте рассказать вам, что я думаю по этому вопросу.
Он привлек всеобщее внимание. Джаред Кертин и ребята-денежные мешки подняли головы и немного напряглись. Мэри-Грейс изучала каждую морщинку на лице Кертина. Если этот сумасшедший назовет сумму, то она должна увидеть, как отреагирует ее противник.
— Я подпишу мировое соглашение, только если получу не меньше сотни тысяч долларов за каждое дело, — сказал Бинц с презрительной усмешкой. — Может, и больше, в зависимости от конкретного клиента.
На лице Кертина не дрогнул ни единый мускул, но, впрочем, так было всегда. Один из его младших юристов покачал головой, другой улыбнулся глупой улыбкой, полной изумления. Два руководителя из «Крейн» нахмурились и сменили позы, очевидно, посчитав такое заявление абсурдным.
Пока зал переваривал сумму в 30 миллионов долларов, Уэс подсчитал все в уме. Бинц, возможно, заберет треть, потом поделится крохами с Ф.Клайдом Хардином и быстренько переключится на другую золотую жилу коллективных исков.
Ф.Клайд съежился в дальнем углу, он просидел там уже много часов. В руке он держал бумажный стакан с апельсиновым соком, колотым льдом и четырьмя унциями водки. В конце концов, ведь был уже вечер субботы. Столь простые расчеты он мог бы провести даже во сне. Его доля составляла 5 процентов всего гонорара, или 500 тысяч долларов при условии успешной реализации вполне разумной схемы, которую только что так дерзко обнародовал его партнер. По их договору Ф.Клайду также доставалось 500 долларов с каждого клиента, так что с трехсот клиентов он уже должен был получить 150 тысяч. Но не получил. Бинц выдал ему около трети этой суммы и, похоже, пока не собирался обсуждать остальное. Он был очень занятым юристом, до которого трудно дозвониться. И разумеется, он сделает все, как обещал.
Ф.Клайд залпом выпил напиток, пока все в зале обсуждали заявление Бинца.
— Мы не согласимся на жалкие крохи, — угрожал он. — На каком-то этапе переговоров, и чем скорее, тем лучше, дела моих клиентов должны оказаться на этом столе.
— Завтра утром в девять! — вдруг рявкнул судья Розенталь. — А пока заседание объявляется закрытым.
«Жалкая кампания» — под таким заголовком вышла передовица в воскресном выпуске «Кларион леджер» в Джексоне. Использовав материал отчета Ната Лестера, редакторы раскритиковали кампанию Рона Фиска за использование грязной рекламы. Они обвинили Фиска в том, что он взял миллионы у крупного бизнеса и использовал их для обмана людей. Его объявления пестрили полуправдивыми заявлениями и фразами, вырванными из контекста. Его оружием был страх: страх перед гомосексуалистами, страх перед законами, ужесточающими контроль над оружием, страх перед сексуальными маньяками. Его осудили и за то, что он называл Шейлу Маккарти «либералкой», хотя по результатам ее работы, тщательно изученной коллегией редакторов, ее можно было причислить лишь к представителям весьма умеренных взглядов. Они заклеймили Фиска за обещания голосовать тем или иным образом по делам, которые ему предстояло рассмотреть как члену суда.
В статье также осуждался весь процесс. Обоими кандидатами было собрано и потрачено столько денег, что честные и справедливые выборы ставились под угрозу. Неужели Шейла Маккарти, получившая более 1,5 миллиона долларов от юристов-судебников, проигнорирует эти деньги, когда те же самые юристы появятся в Верховном суде?
Заканчивался текст призывом отменить выборы в суд как таковые и ввести назначение судей беспристрастной комиссией.
«Сан гералд» из Билокси опубликовала еще более неприятную статью. Они обвинили компанию Фиска в откровенной лжи, подкрепив заявление примером рассылки с упоминанием Даррелла Сакетта. Сакетт умер, а не разгуливал на свободе в поисках новых жертв. Он умер еще четыре года назад, и Нат Лестер выяснил это, сделав лишь пару телефонных звонков.
«Хаттисберг американ» предложила кампании Фиска прекратить вводящую в заблуждение негативную рекламу и до дня выборов раскрыть тот факт, что они получили огромные пожертвования от спонсоров за пределами штата. Газета призывала обоих кандидатов соблюдать приличие и не позорить честь Верховного суда.
На третьей странице раздела «А» в «Нью-Йорк таймс», в репортаже Гилберта появились фотографии Мейерчека и Спано, а также Фиска и Маккарти. Там в общих чертах описывались сами предвыборные гонки, а затем уже более подробно поднималась проблема однополых браков, которую искусственно создали и внедрили в гонку двое мужчин из Иллинойса. Гилберт потратил массу времени на сбор и изучение доказательств того, что эти двое уже давно жили в Чикаго и практически не имели никакого отношения к Миссисипи. Он не рассуждал о том, что их использовали консервативные политические агенты, чтобы подорвать авторитет Маккарти. Этого просто не требовалось. Самая убийственная фраза размещалась в последнем абзаце. Там цитировались слова Ната Лестера: «Эти парни — лишь парочка клоунов, которых Рон Фиск и те, кто за ним стоит, использовали, чтобы создать несуществующую проблему. Их цель — разозлить правых христиан и отправить их стройными рядами на выборы».
Рон и Дорин Фиск сидели за кухонным столом, не обращая внимания на утренний кофе; они читали передовицу в газете из Джексона и курили. А ведь все шло так гладко. Они лидировали по всем опросам. Осталось всего девять дней, и они уже предвкушали победу. Почему же тогда вдруг Рона заклеймили «лжецом» и «обманщиком» в самой крупной газете штата? Это был болезненный и унизительный удар, которого они совершенно не ждали. И уж конечно, не заслужили. Они были честными, достойными уважения христианами. Почему с ними так поступили?
