Я — ярость - Делайла Доусон
Она включает заднюю, чтобы выехать на подъездную дорожку. Фары не зажигает, чтобы яркий свет за окном не привлек отца. Машина медленно катится назад, двигатель едва слышно гудит, а она посматривает в зеркало заднего вида, чтобы не врезаться в почтовый ящик. Как жаль, что у нее нет машины поновее, оборудованной полноценной камерой заднего вида.
— Элла!
Она резко поворачивает голову и видит отца: он стоит на крыльце в боксерах и майке, за спиной — свет из холла, пробивающийся через открытую входную дверь. В руке зажата пивная бутылка. Должно быть, он услышал ее, хоть она и старалась вести себя осторожно. Отец выглядит худым и больным; их взгляды встречаются — а потом Элла дает по газам. Машина с ревом сдает назад, шина на что-то наезжает, когда она выруливает на дорогу. Элла переключает рычаг на коробке, не отрывая взгляда от отца: он бежит босиком, лицо исказила знакомая гримаса ярости. Замахнувшись, он со всей силы швыряет пивную бутылку, Элла снова давит на газ, машина трогается, виляя задом, боковое зеркало с хрустом проезжает по почтовому ящику. Бутылка разбивается, ударившись в машину, но по крайней мере все стекла целы.
В своем районе Элла хорошо ориентируется, ей знакомы все крутые повороты, а еще она избегает смотреть в зеркало заднего вида: не хочет проверять, преследует ли ее отец на своих двоих. Она проезжает короткой дорогой с максимальной скоростью, минуя все знаки «Стоп», и тормозит перед воротами, потому что сперва они должны открыться.
В лучшие дни это занимает примерно вечность.
В худшие дни — когда Элла опаздывает в школу или на работу, или вот сегодня — они открываются так медленно, что она слышит скрип собственных зубов. Элла смотрит в зеркало заднего вида, на телефон в подстаканнике, на ворота. Наконец, когда ей кажется, что приоткрывшегося расстояния уже достаточно, она медленно проезжает, подталкивая ворота собственной машиной. Вряд ли ее ждут неприятности, ведь хонде уже лет десять, — и к тому же отец сам швырнул в ее бутылкой.
Она сворачивает с главной дороги на небольшую площадку для остановки. Телефон в подстаканнике жужжит.
«Немедленно возвращайся, или я заявлю, что машину угнали».
Он явно выпил куда больше, чем кружку пива.
Выпил так много, что даже не собирается преследовать ее, — просто потому, что это выше его сил.
Ну и хорошо.
Она выдвигается, и хотя есть соблазн выжать из движка максимум, Элла строго соблюдает скоростной режим. Полиции в последнее время не до того, чтоб тормозить за превышение, но в такой тишине стремительная езда вызовет подозрения. Каждый светофор показывает ей красный. Телефон молчит. Элла представляет, как отец звонит дяде Чеду и как его злобные маленькие свиные глазки еще сильнее сужаются, пока он рассказывает коллегам про угнанную машину. Как было бы классно, будь папино сообщение блефом, — но он пьян, а значит, недостаточно умен, чтобы блефовать. Элла постоянно посматривает, не появятся ли за спиной красно-синие полицейские огни.
Трудно поверить, но она без проблем добирается до бабушкиного квартала. Туда она шла пешком больше часа, а на машине проехала меньше чем за десять минут. Она подъезжает к будке охраны: какой-то парень (не Гомер) светит ей в глаза фонариком.
— Имя?
— Элла Мартин. Я внучка Патрисии Лейн.
Пожилой лысый мужчина, увешанный поясными кобурами, будто он живет в магазине армейских принадлежностей, перелистывает страницы на планшете.
— Тебя нет в списке.
Элла оглядывает машину, желая, чтобы у нее была нормальная бабушка, которая делает селфи или отправляет поздравительные открытки — в общем, оставляет какие-то доказательства того, что она в самом деле бабушка Эллы.
— Мою маму зовут Челси Мартин, а папу — Дэвид Мартин. Они в списке?
Он снова листает, а потом смотрит на Эллу так, будто перед ним враг.
— Их имена убрали из списка.
Элла чувствует отчаяние, которое подступает к горлу, как кислота.
— Моя бабушка Патрисия Лейн, а дедушку зовут Рэндалл Лейн, он судья. Они живут на Чатсфилд-драйв, 2305. Охранника, который здесь обычно сидит, зовут Гомер.
Мужчина убирает планшет в будку и цепляется большим пальцем за пояс, возле кобуры с пистолетом.
— Все это ничего не значит, если твоего имени нет в списке. Почему бы тебе не позвонить бабушке и узнать, ждет ли она тебя?
Элла просматривает контакты в телефоне, но, конечно, номера бабушки там нет. Бабушка никогда не собиралась с ней общаться, да и зачем это самой Элле?
— Это новый телефон, — врет она. — Можете ей позвонить?
Охранник качает головой, будто современная молодежь его окончательно разочаровала, потом идет в будку и снимает трубку с телефона. Набирая номер, он не отрывает взгляда от Эллы. И потом долго ничего не происходит. Он не говорит ни слова, наконец вешает трубку и выходит на улицу.
— Не отвечают. Почему бы тебе не приехать с утра?
Глаза щиплет от слез, и хотя обычно Элла ощутила бы неловкость, но сейчас она хватается за эти эмоции как за соломинку. Пусть увидит, что она напугана и расстроена. Пусть попробует посмотреть в глаза плачущей девочке, которая хочет к бабушке, — и не пропустить ее.
— Пожалуйста! У меня родители на карантине, я живу с бабушкой, там моя младшая сестра, и я ей очень нужна! Я ненадолго уехала за лекарствами, и мне очень-очень надо назад! Пожалуйста!
Охранник вздыхает и потирает голову, как будто ему удалили железу жалости и теперь шрам немного зудит. Он стоит на обочине, буквально на расстоянии удара, пистолет все еще в кобуре, а промежность — на уровне глаз Эллы.
— Слушай, малышка, это очень грустная история, я понимаю. В наше время происходит много грустного. Но моя работа заключается в том, чтобы не пускать на частную территорию тех, кому здесь не место. — Он скрещивает руки на груди и смотрит на нее: на
