Леонид Могилев - Тройное Дно
Так и работали они вместе. Зверев на грани психопатологии и интуиции, а Вакулин на земле, в мусорных урнах, с бумажками, и все у него отлажено было и запротоколировано. Но никакого парения духа. А совместные их усилия давали результат. И в первый же раз работы в одиночку Юрий Иванович Зверев обкакался жидко и неприятно. Не смог толком осмотреть дипломат, принятый из рук убитого своего товарища. Вечный позор и ненависть. К самому себе. Только вот что общего у Бухтоярова с ракетами? А впрочем, почему нет? Пожалуй, только ракетой, такой вот, и можно расстрелять «Праздничный». А почему нет?
Зверев в холодном поту перелистывал паспорт этот военный. Дальность поражения шестьдесят километров. Блок управления. Вот еще книжечка. Подробное техническое описание. Дата приемки представителем заказчика. Свежее изделие. И, насколько мог понять Зверев, серьезное. С электронной начинкой. До концерта оставалось совсем немного времени. Но там же фанатов будут тысячи! С ними-то как? Ведь это же война! И тут всплыли в мозгу, раскалившемся и заболевающем, слова Хоттабыча о Телепине и Третьей мировой войне…
* * *— А что, Леша, может, нам водки выпить? Устал я ждать Охотоведа.
— Вообще-то я не хочу. Вообще-то я на просушке.
— Леша, давай выпьем. Тоска мне в вашем подземелье.
— Терпи, мужик. Охотоведыч приедет, повеселимся. Пока он хозяйство свое обсмотрит…
— Да ты не пей, мне выдели стопку. Чо жмешься-то?
— Да не жмусь я. Уху холодную будешь?
— Достали вы меня вашей ухой.
— Тушенка еще есть.
— Давай тушенку.
Леша порылся в шкафчиках, достал огромную какую-то банку. На этикетке — кенгуру.
— Это что? — поинтересовался Зверев.
— Что видишь. Австралийская. Охотоведыч привез от вояк. Лучше нашей.
— Иди ты. Лучше нашей не бывает.
— Австралия страна уникальная. Попробуй! — Леша протянул на ложке мясо, симпатичное на вид.
— Ты мне выпить дашь? Обезьяну еще нашинкуй!
Леша ушел в радиоузел, вернулся с бутылкой без этикетки, заткнутой бумажной пробкой.
— Это что?
— Это спирт. Чистый. Пищевой. Меняли три к одному на технический. Поэма.
— А технический где взяли?
— На аэродроме. У летунов.
— И что? Всем дают?
— У нас парники. Бартер. Думаешь, одни торфа и бункер?
— Ничего я не думаю. Он неразведенный?
— Нет, конечно. Я чистого скушаю. А ты?
— А я плесну водички. Немного.
Тушенка оказалась необыкновенно вкусной. Они выпили полбутылки спирта, размякли. Леша затеял чай.
— А Иван чего?
— Он не будет. Можешь не приглашать. Да и я-то не хотел.
Из разговора с благодушным Лешей Зверев понял, что Бухтояров имел обширные и разветвленные знакомства в области, в основном на побережье и немного вглубь, со многими воинскими частями. Поставлял им овощи. Они расплачивались когда деньгами, когда списанным обмундированием, когда и кое-чем из техники. Катерок этот, например, был на балансе одной из частей в районе Приморска. Это уже далеко не озеро. Это вообще Балтика. Но коммерсант Бухтояров катерок получил и пригнал сюда. И если бы Зверев знал, что еще являлось предметом его сделок… Упоминал Леша и ракетчиков. Якобы с ними плотно работал Охотоведыч.
В последнее время здесь находились два ракетчика в запасе. Кадровый Офицер и Пуляев. И может быть, это и послужило ему в конечном итоге пропуском сюда. Ведь ракету купить и вывезти, скажем, реально. Примеров тому масса. Но стрелять по родному городу военные не станут. Может быть, и станут, если начнется настоящий убойный переворот. Тогда они сорвутся с болтов. Сейчас нет. Значит, отставники-наемники. И возможно, Пуляев сейчас присутствует, сам того не понимая, на тренинге. Где-нибудь на опушке военно-исторический клуб работает ради разминки с оперативно-тактической установкой. Якобы с болванкой на направляющей. Имитация пуска.
Частоту, на которой работал приемник их пульта в родной конторе, Зверев знал. Приходилось участвовать в деле, когда выходил на свое родное учреждение через радиостанцию, и именно армейскую. Те, что в городе, на машинах, далековато. Мал у них радиус. Говорить с незнакомыми мужиками из Приозерска — губить дело. В конторе-то Зверева услышат. Но ему не нужен был монолог. Ему нужен был разговор с генералом, если тот еще жив. Или с тем, кто сидит сейчас в его кресле. Для того чтобы выйти в эфир, нужно отключить Лешу и Ивана. Это нетрудно. Почему же Охотовед оставил его одного с мужиками, которых он может завалить просто и непринужденно? Или Охотовед хочет, чтобы он так поступил, или он действительно отлучился ненадолго, но сгинул. Это вероятней. Не стал бы он рисковать так. Все-таки бункер — надежное место. Такими помещениями не бросаются. А если решено бросить? А если Охотовед вообще не имеет отношения к убийствам? Если это глумление такое искусное? А вот идет ракета по направляющей, сначала медленно, потом быстрее и быстрее, еще быстрее, и вот она в небе, поводит умным рылом, ищет цель. Вспомнив глаза Офицера, Зверев решил, что, тот не промахнется. Уложит этот снаряд точно в парадный вход «Праздничного».
* * *Валить своих нестрогих сторожей Звереву не пришлось. Ночью, когда он, тихо ступая босыми ногами, по коридору бункера добрался до комнаты радиста, то обнаружил дверь незапертой и обрадовался. Чего от него запирать эту дверь? Нет никакого Юрия Ивановича Зверева. Он убит и кремирован. Хоть SOS шли, хоть подсос. И никакого генерала с этого ящика не вызвонить. Будет только недоумение и испуг.
Сексот Онуфриенко баловался рацией, сидел по ночам, ловил чужие голоса и места проживания. Потом, записав в журнал время и позывные, высылал открытку. Получал в ответ аналогичную. Относил в спорткомитет или куда там они их носят, повышал показатели. Имел первый разряд по этому смешному спорту. Жив ли он сейчас, сидит ли возле своего ящичка, где морзянка и хрипы? Да не добраться ему до Онуфриенко. Оставался только призрачный вариант с генералом.
Зверев осторожно прикрыл дверь, включил ночничок над аппаратурой, сообразил, какие ручки повернуть. Зажглась зеленая панель, ожил эфир. Потом включил передатчик. Пощелкал переключателем, освоился. Антенна над бункером была, как он запомнил, основательная. Интересно, с кем беседовал отсюда Охотовед, он же Бухтояров, он же некто, спустившийся из своего рая в их преисподнюю. У каждого свой ад, рай, свои транзитные станции и нет никакого всеобщего конца света. Для каждого человека, дома, города грядет свой час, и длится это от сотворения мира. Вот в чем дело.
Зверев выставил нужную частоту, немного поправил тумблер. Пульт был на месте. Началась скороговорка дежурного, Стрепетова, раскладки по экипажам и группам. Частоту эту знали, несомненно, и в бандах, офисах, банках. Она менялась регулярно, без определенной системы, но снова найти ее было делом техники. Сейчас на многих аппаратах сидели специалисты самого высокого класса, слушали переговоры их конторы, анализировали, вели записи в журналах. Обычная оперативная работа. Разведка и контрразведка. Важно было в пылу и на бегу не говорить лишнего в открытом эфире. Такое случалось нередко и становилось предметом въедливых разборок. Иногда случались вещи и похуже. Были и сокровенные частоты для узкого круга лиц и обстоятельств не совсем простых. Но и Юрий Иванович Зверев был не совсем простым работником. И контора его вынуждена была давно, как черепаха в панцирь, прятать самое важное и необходимое для своего выживания. Не было уверенности в соседе справа, слева, в начальнике сверху и сотруднике там, где предполагался низ. Они выживали на рефлексе, на инстинкте.
* * *— Я Кинолог. Прошу связь. Как слышите? Прием. Я Кинолог, прошу связь.
Там, на секретном от большинства сотрудников его конторы пульте, который и расположен-то даже в другом помещении, на спецквартире, осторожное молчание.
— Повторите. Я не понял.
— Кинолог просит связь с Океаном.
— Не понимаю. На каком вы объекте?
— Я жив и захвачен в плен. Я на одном из островов в Ладожском озере. Прошу срочно связь с Океаном.
— Вас нет в списке.
— Я есть. Пусть он сам решит. Он разберется.
— Выходите на связь через пятнадцать минут.
— Я не могу ждать так долго. В любое время меня могут отключить от передатчика. Дайте Океан.
— Ждите… Я попробую…
Дверь в радиорубку Зверев запер изнутри. Но можно ведь просто антенну сверху порушить — и вся недолга. Но никто не ломится, не бежит по коридору. Тишина. И оттого страшно и обреченно светится зеленая панель передатчика.
— Кинолог, ответьте. Океан на связи.
— Спасибо… — И уже открытым текстом: — Я — Зверев, Юрий Иванович. Я жив. Важное сообщение.
— Юра, я слушаю. Где ты?
— Остров на севере Ладоги. Примерно сто километров от Валаама. Точное место определить нельзя. Затруднительно. Есть зацепка. Здесь был финский командный бункер, потом испытательная лаборатория после войны. Остаточная радиация. Кто-то должен быстро сообразить. Местные зовут этот остров Поганым.
