Кэтрин Нэвилл - Магический круг
— Но мы же говорили о вере, а не о поведении, — напомнила я. — Когда люди спускаются с небес на землю, результаты обычно оказываются не совсем такими, как ожидалось. К примеру, тебе идея танца духов показалась заманчивой, но посмотри, что получилось в реальности. Этот танец, соединивший так много райских элементов, быстро восприняли индейцы аропахо, оглала и шошоны, а больше всего лакота, которые в итоге из-за него погибли.
— Что значит погибли? — озадаченно спросил Вольфганг.
— Как это что? — изумилась я. Мне с трудом верилось, что кто-то может не знать эту историю. — Они были убиты. Это один из ужаснейших моментов в истории коренного населения Америки, в основе его лежат религиозные противоречия. Индейцам не разрешалось охотиться; их согнали в резервации и заставили заниматься земледелием. И вот в конце прошлого века наступил великий голод. Тысячи голодающих без конца исполняли священные танцы. Их танцы стали дикими и исступленными; люди вошли в транс, в отчаянии пытаясь вернуть идиллию, ту древнюю счастливую Аркадию, когда земля и ее дети жили в единстве. Они верили, что надетые ими ритуальные одежды волшебным образом защитят их от солдатских пуль. Белых поселенцев испугали незнакомые религиозные ритуалы, они восприняли их как военный танец. Поэтому танец духов был объявлен вне закона, задействованные правительственные войска вырезали целые семьи, расстреливали и безжалостно убивали индейцев: мужчин, женщин, детей, даже грудных младенцев. Ты ведь слышал о массовом убийстве в тысяча восемьсот девяностом году в Южной Дакоте, на берегах Вундид-Ни?
— Массовое убийство? — сказал Вольфганг, ужасаясь и не веря. — Из-за танцев?!
— Да, видимо, это трудно представить, — согласилась я и добавила с сарказмом: — Но федеральные власти частенько выбирали трудные пути для разрешения религиозных конфликтов.
Мне тут же захотелось влепить себе оплеуху за наигранную легкость, с которой я рассуждала о том, что стало для Сэма и большинства коренных американцев их собственным пониманием холокоста и апокалипсиса, вместе взятых.
— Поистине потрясающая история, — сказал Вольфганг. — И главные злодеи в ней — потомки цивилизованных белых европейцев?
— Вот именно, — подтвердила я. — Но ты спросил, во что я верю. Так вот, я признаюсь, что готова согласиться с традиционной племенной мудростью: мне хочется верить в существование некого танца духов, способного возродить гармонию между нами и нашей старушкой-Землей, или Прародительницей, как называют ее коренные американцы. Правда, самой мне вряд ли удастся приобщиться к этому танцу: я не слишком хорошая плясунья.
Вольфганг улыбнулся.
— Не может быть, — сказал он. — Ведь твоя тетя Зоя была одной из величайших танцовщиц нашего столетия! И на мой взгляд, у вас много сходных качеств. Ты просто создана для танцев: твое телосложение, движения, твои лыжные экзерсисы, к примеру…
— Однако я боюсь кататься на лыжах по рыхлому снегу, — напомнила я. — Я выхожу из себя, когда не могу контролировать ситуацию. Те, кто помешан на контроле, не бывают по-настоящему хорошими танцорами. Мать Сэма, которую я никогда не видела, была коренной индианкой из племени «Проколотые носы». В детстве мы с Сэмом прошли обряд и стали «братьями по крови». Я хотела вступить в племя, чтобы стать их законной соплеменницей, но дедушка Сэма не разрешил, потому что я отказалась танцевать. Каждый вступающий в племя должен приобщиться к тому, что на языке хопи называется «хойя» — так называется священный танец. Это слово означает «готовность вылететь из гнезда».
— Но я же видел, как ты прыгнула со скалы, — сказал Вольфганг, все еще улыбаясь. — Тебе только кажется, что ты не осмелишься прокатиться по целине. Ты ведь понимаешь, какое могущество может придать вера. В сущности, разве не ты сама решаешь, способна ли ты на тот или иной поступок?
— По крайней мере, я понимаю, почему так поступил дедушка Сэма, — сказала я, уклоняясь в сторону от замечания Вольфганга. — Я думаю, что ему хотелось сохранить известную дистанцию между нашей семьей и его единственным внуком. У нас действительно странная семейка. Но по мнению Серого Медведя, у меня с Сэмом могла возникнуть слишком близкая связь. «Проколотые носы» придерживаются строгих ограничений на родовые отношения. Как двоюродная сестра Сэма я была бы неким запретным плодом: у индейцев брак запрещен даже между более дальними родственниками.
— Брак? — перебил меня Вольфганг. — Но ты говорила, что в то время вы были детьми.
Черт! Я почувствовала, как начинают пламенеть мои щеки, и попыталась спрятать лицо. Вольфганг взял меня за подбородок и повернул лицом к себе.
— У меня тоже есть одно личное мнение, моя милая, — сказал он. — Если бы твой кузен не был преждевременно выведен из строя, то меня сильно обеспокоило бы столь пылкое признание.
И в этот момент — хвала небесам — объявили начало посадки на наш самолет.
Во время долгого перелета до Нью-Йорка Вольфганг старательно посвящал меня в подробности предстоящей миссии в Советском Союзе, возложенной на нас Международным агентством по атомной энергии. Впрочем, о деятельности МАГАТЭ я и сама знала довольно много.
Людей, трудившихся, как и я, в ядерной области, неофициально называли «ядерщиками» и почти повсеместно относились к ним с презрением и отвращением. Популярными считались, к примеру, такие слоганы: «Не бывает хороших ядерщиков» или «Хороший ядерщик — это мертвый ядерщик» — глубинная мудрость философии приветственных стикеров, налепленных на бамперах.
Основная задача, порученная нам с Вольфгангом его начальством из МАГАТЭ, состояла в том, чтобы постараться направить использование ядерных веществ на мирные и позитивные цели. К ним относились: диагностика и лечение болезней, отказ от допотопных способов борьбы с насекомыми с помощью ядовитых пестицидов и развитие атомной энергетики, которая ныне обеспечивала семьдесят процентов мировой электроэнергии, значительно снижая при этом загрязнение от применения устаревших видов топлива и сокращая истощение запасов полезных ископаемых и вырубку лесов. Все вышеперечисленное давало этому агентству необходимую политическую силу для контроля над ядерным вооружением. А недавние сбои в работе атомных станций, возможно, даже расширили сферу его влияния.
Спустя шесть месяцев после аварии 1986 года на Украине МАГАТЭ начало требовать сведения обо всех прежних авариях, которые представляли опасность «трансграничного загрязнения» — как, например, в случае с аварией на Чернобыльской АЭС, которую Советы поначалу пытались отрицать, пока не были проведены замеры радиации по всей Северной Европе. Через год Совет управляющих МАГАТЭ выработал международную программу действий по безопасному захоронению ядерных отходов, что как раз и представляет смысл нашей с Оливером повседневной работы. А всего пару месяцев назад это агентство ужесточило меры безопасности в отношении нелегальной перевозки и захоронения ядерных отходов. Конечно, многие из этих перемен вызвала чернобыльская катастрофа, но для широкой публики причины ее так и остались непонятными.
В Чернобыле работал бридерный реактор — тот вид реактора, который пользовался поддержкой у правительств СССР и США, как и у многих других. Но в народе все его интуитивно боялись. И вероятно, на то были основательные причины. Как предполагает само название, бридерный[42] реактор действительно производит больше топлива, чем потребляет. У нас подобная технология применялась в районе знаменитой горы Мен в Скалистых горах, о чем я когда-то рассказала Оливеру, сравнив начальные запасы топлива с закваской, например с дрожжами, используемыми при выпечке хлеба. Берется немного ядерной закваски, то есть ядерное топливо типа плутоний-239, и туда подмешивается обычное сырье типа урана-238, который сам по себе в качестве топлива не пригоден. В итоге получается большое количество новой закваски — увеличенная масса плутония, — и ее можно повторно использовать в качестве ядерного топлива или превратить в начинку для ядерных бомб.
Поскольку бридерные реакторы практически выгодны, то русские, так же как и мы, пользовались ими не одно десятилетие. Куда же подевался весь этот плутоний? Конечно, во времена холодной войны в США из этого не делали особой тайны: его повторно использовали в боеголовках, выпускаемых в количествах, достаточных для того, чтобы каждый американец разместил по паре таких штуковин у себя в гараже. Но о российских сильнорадиоактивных отходах я надеялась хоть что-то выяснить, когда мы доберемся до Вены.
Центральный офис Международного агентства по атомной энергии находится на Ваграмерштрассе, в парковой зоне на островке, омываемом рукавами старых и новых развилок Дуная. За блестящей водной гладью на другом берегу реки раскинулся Пратер с его знаменитым гигантским чертовым колесом — тот самый парк отдыха, где семьдесят пять лет назад моя бабушка Пандора провела утро, катая на карусели моего дядю Лафа и Адольфа Гитлера.
