Дьявол сказал «бах» (ЛП) - Ричард Кадри
Я опускаюсь на колени и приподнимаю веки Люка, чтобы взглянуть на его зрачки. Они размером с остриё булавки. Едва различимы.
— Вы понимаете, что в Даунтауне существуют традиции и процедуры? Полагаю, что для настолько раздутого от греха, я мало что могу для него сделать. В конечном итоге он окажется в шлюпке на огненной реке. Или в Пещере Презренных, с острыми как бритва кристаллами и плотоядными пауками. Как полагаете, Мамочка, что он предпочёл бы?
Бакенбарды смотрят на парня. Достает серебряную монету и кладут на язык парня. По её аверсу расползается чёрное пятно. За считанные секунды она приобретает вид столетней. Он глядит на Аманду.
— Он говорит правду. Я никогда прежде не видел столько греха в одном теле.
Он поворачивается ко мне и склоняет голову.
— Простите нас, Люцифер. Ваш внешний вид сделал нас слепыми, и мы не смогли разглядеть настоящего вас.
— У вас будет уйма времени полировать носом мне задницу в Даунтауне. Сейчас же я хочу получить ответы на свои вопросы.
— А мой сын? — спрашивает Аманда.
— Ответьте на мои вопросы, и я посмотрю, что смогу сделать для Маленького Лорда Долбоёба.
— Хвала вам, милорд.
— Он хочет, чтобы к нему обращались только как к Люциферу, — говорит Бакенбардам Аманда.
— Простите меня.
Люк открывает глаза и пытается оттолкнуть Аманду, но он слишком слаб. Она с Бакенбардами помогают ему добраться до дивана и оставляют его обмякшим, словно медуза, в кресле-качалке.
— Вы спрашивали о Голубых Небесах, — говорят Бакенбарды.
Он достаёт из внутреннего кармана пиджака клочок бумаги.
— У этого места много названий, но настоящее переводится приблизительно как «Дневной». Оно не существует в каком-либо определённом месте. Оно существует во времени. Говорят, что в 1582 году, когда папа Григорий перешёл со старого юлианского на христианский календарь, были потеряны пятнадцать дней. Эти пятнадцать дней, существующие вне нашего пространства и времени, и являются тем самым Дневным. Голубыми Небесами.
— И как туда попасть?
— Я не смог этого выяснить, Люцифер.
— Не очень хорошее начало, Лемми[161]. Как насчёт той маленькой девочки?
Аманда касается тыльной стороной руки лба Люка. Откидывает назад прядь волос, упавшую ему на лицо.
— У нас нет её истинного имени, но мы полагаем, что её живым воплощением был ребёнок, известный как Мадридский Бесёнок. На самом деле она жила в Сангре-де-Сан-Жоан, торговой деревне за пределами города. История гласит, что она убивала и калечила странников на близлежащей дороге. Когда люди перестали по ней путешествовать, она убила жителей близлежащего городка. Когда для защиты призвали священников и охотников на волков, она убила их и ополчилась на свой народ. После того, как она убила и искалечила половину деревни, людям удалось загнать её в угол сарая и запереть там. Они сожгли её заживо. Когда нашли её тело, священник расчленил его вплоть до отдельных костей. Они верили, что если оставить тела, в которые вселились злые духи, целыми, то они смогут вернуться к жизни. В теле ребёнка двести восемь костей. Они похоронили каждую в отдельной могиле. Тело Мадридского Бесёнка заняло целое кладбище. Больше там никого и никогда не хоронили, и это место остаётся неосвящённым.
— То есть, типичная девушка из Долины[162].
Никто не смеётся. Даже Травен не одаривает меня вежливой улыбкой. Стариканы.
— Вы когда-нибудь слышали о том, что называется Комрама Ом Йа.
— Нет, — отвечает Аманда.
— Как насчёт тебя, Россомаха?
Бакенбарды качают головой.
— Мне жаль, Люцифер.
Я подхожу к шведскому столу и беру кусок румаки[163]. Поднимаю его высоко, чтобы все видели.
— Налетайте. Здесь хватит на всех.
Аманда бросает взгляд на Люка.
— Благодарю, но нет.
Я откусываю румаки и говорю с набитым ртом.
— Как насчёт вас, Отец? У вас только что была тренировка.
Травен подходит, наливает минеральной воды и садится у окна.
— Вы слышали когда-нибудь о парне по имени Тедди Остерберг? — спрашиваю я.
Аманда светлеет.
— Да. Тедди часть нашей семьи. То есть, он является частью твоей церкви в Лос-Анджелесе. Не слишком рьяный, но его семья чтит тебя уже три поколения.
— Как насчёт короля Каира? Кто-нибудь из вас знает его?
Люк перекатывается в своём кресле и дрыгает ногами, пытаясь поставить их ровно на пол.
— Каир, — говорит он.
Конечно, этот маленький говнюк его знает. Богатые детишки вроде него обожают якшаться с преступниками. Посещение трущоб для богатеев, это как НАСКАР для любителей жевательного табака.
— Напиши его адрес и номер телефона.
Люк достаёт телефон из внутреннего кармана пиджака. Неуклюже вертит в руках и роняет. Садится ровно и охлопывает карманы в поисках бумаги и ручки. Я выхватываю телефон из его руки и набираю в адресной книге «КОРОЛЬ КАИР». На экране появляется телефонный номер и адрес. Я переписываю их на бланк гостиницы. Бросаю телефон Люку на колени. Он приходит в себя. Всё такой же обсидианово-чёрный. Всё так же заилен грехом.
— Аманда, Тедди знает, кто такой мистер Макхит?
— Я так не думаю, Люцифер.
— Хорошо. Я хочу, чтобы ты сказала Тедди, что мистер Макхит, важная шишка из загородного храма, хочет с ним встретиться, но больше ничего не говори ему обо мне.
— Вам следует знать, что Тедди всегда был немного затворником, и стал ещё большим с тех пор, как его ограбили на улице несколько месяцев назад. Он практически ни с кем не встречается.
— Я обещаю не прикасаться к его игрушкам. Аманда, ты позвонишь ему ради меня?
— Да, Люцифер.
Она улыбается. Наконец-то она может что-то сделать без полной комнаты приспешников.
— Отлично. Ладно. Думаю, на данный момент мы здесь закончили.
— Люцифер, как насчёт Люка? — спрашивает Аманда.
— А что насчёт него? С ним всё будет в порядке.
— А как насчёт его души? После всего, что он сделал во имя тебя, несправедливо, что он должен подвергаться пыткам в Аду, а не стоять подле тебя.
— Какая часть моего резюме навела вас на мысль о моей справедливости?
— Пожалуйста, — умоляет Аманда.
Она закрывает рот руками из-за того, что осмелилась просить Люцифера об одолжении. Я киваю на принесённый бакенбардами атташе-кейс.
— Это оружие?
— Да, — отвечает он.
— Патроны вы тоже принесли?
— Конечно.
Я подхожу к столу и наливаю два стакана Царской водки. Один ставлю на стол, а тот, что поменьше, даю Люку. Он делает глоток и сплёвывает, словно набрал полный рот горячих углей. Он не в восторге, но может стоять, и его зрачки расширились примерно до нормального размера.
— Вот что я вам скажу, — говорю я, — Оставляйте пистолеты, узнайте всё,
