Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира
Мы очутились снаружи.
Мэттью! Я повернула было обратно, но Атенаида закрыла дверь и повлекла меня прочь по церковному кладбищу. Петляя между надгробий и клочьев тумана, мы неслись на восток, за угол церкви. Добежав туда, я остановилась как вкопанная: шаг — и земля обрывалась. Мы очутились на берегу. Атенаида, впрочем, не останавливалась, а пошла вдоль реки, разгребая руками камыши.
Дверь церкви распахнулась, луч света ударил в темноту.
— Кэт! — лютовал в ночи Бен.
Я кинулась за Атенаидой и увидела впереди лодку — она покачивалась на воде, полускрытая камышом. Мы юркнули в нее и упали плашмя на дно.
Мэттью… Я старалась не думать о том, как он истекает кровью на каменном полу. Приехал меня вызволить, а сам… Меня затрясло, и я снова зажала себе рот, чтобы не разрыдаться.
Бен возмущался, разыскивая нас среди могил, пока не обошел церковь с другой стороны. Однако Атенаида не спешила отчаливать.
Минута — и у самого берега раздались тихие шаги. Кто-то остановился у зарослей камыша. Мы насторожились. Атенаида выставила пистолет.
— «Vero», — прошептал знакомый голос.
— «Nihil verius», — ответила Атенаида.
Камыш заскрипел, зашелестел, и в лодку соскользнул Мэттью. Опершись на мое плечо, он порывисто сжал его, пока Атенаида отвязывала чал, потом взял весло и начал грести против течения.
Мэттью вел лодку под берегом, который едва угадывался под нависающими деревьями и зарослями травы. Стук дождя по листве скрывал плеск весел и рябь кильватерной струи. Вскоре мы миновали парк и подошли к канатному парому. Там Мэттью быстро причалил, и мы выбрались в прибрежный ивняк.
Выше на улицу выехала машина. Поравнявшись с нами, — водитель распахнул двери. Не дожидаясь остановки, Атенаида нырнула на заднее сиденье. Я — за ней. Мэттью запрыгнул последним.
— В Ковентри, — сказала Атенаида. Водитель кивнул.
Я оглянулась: ни топота погони, ни машин. Деревья стояли, как прежде, безмолвно.
— Могила, — прошептала я. — Вот почему они отстали!
— Может быть, — ответила Атенаида, доставая из дверного отсека термос с кофе.
— Они же поднимут плиту! — Я извернулась, чтобы достать до дверной ручки. Атенаида тронула меня за колено.
— Пусть.
— Вы не понимаете! — сокрушалась я. — Они найдут документ, что оставила Офелия. А если он им не пригодится — уничтожат!
— Это вряд ли, — ответила Атенаида, наклоняясь к самому полу. Пошарив у себя под ногами, она вытащила маленькую шкатулку с инкрустацией и, улыбаясь, вручила мне. — Мы их опередили.
Интерлюдия
Август 1612 года
Шесть долгих лет она выжидала, и вот желанный миг был как никогда близок.
Чуть ранее, вечером, Генри, принц Уэльский, потчевал царственных родителей и весь двор в шатре из зеленых ветвей, построенном на вершине холма Вудстокского парка. Когда сквозь купол шатра стали проглядывать звезды, столы унесли, королевская чета удалилась, а молодые придворные затеяли на лужайке танцы.
Дамы взялись за руки; платья, усыпанные драгоценностями, искрились, кружевные воротники покачивались в такт музыке, словно крылышки фей, пока их обладательницы танцевали вокруг принца. Когда хоровод распался, на траве осталась перчатка — вещица необычайной красоты из светло-бежевой лайки, отороченной кружевами. Пальцы перчатки были удивительно тонкими и длинными, широкие отвороты сверкали золотым шитьем, жемчугами и рубинами.
Темноволосая женщина в зеленом платье напряженно следила за происходящим из тени деревьев. По ее указанию молодой человек — новичок, которому не терпелось отличиться, — бросился поднимать этот залог награды. Вдруг его рука застыла на полпути: он узнал монограмму, затейливое двойное «Г». Даме на миг показалось, что мужество ему откажет: в конце концов, перчатка принадлежала Франсес Говард, графине Эссекс, а с Говардами шутки плохи.
Не доверяя случаю, она заранее устроила так, чтобы юный джентльмен, едва представленный ко двору, услышал о связи принца с ветреной белокурой графиней. Теперь он воочию убедился, как жадно принц следит за ней взглядом.
Нет, чутье даму не подвело: юный джентльмен собрался с духом и поднял перчатку, но вместо того, чтобы вернуть ее владелице, снял шляпу и, потупившись, протянул принцу.
Музыка оборвалась. Слова повисли в воздухе. Несмотря на придворную выучку, джентльмен поднял глаза. Принц смотрел так презрительно, словно ему предложили грязь, собранную в хлеву. Потом высочайший взгляд оставил незадачливого придворного и остановился на графине. Та, зардевшись, присела в реверансе.
— Этого я брать не буду, — ответил принц, надменно морщась. — Ею уже кто-то пользовался. — И, развернувшись на каблуках, направился прочь из парка в сопровождении друзей, которые тут же бросились ему вдогонку.
— Что вы натворили! — простонал придворный.
— Отплатила по счету, — ответила женщина и направилась вслед за принцем. «Месть удалась», — думала она. Семейство графини лишило ее дочь знатного имени? Так пусть теперь их имена смешают с грязью.
Вышло даже проще, чем она ожидала. Надо было всего лишь приоткрыть принцу глаза, а Франсес Говард, графиня Эссекс, довершила остальное. Мужа она презирала, брак пыталась расторгнуть, а родня тем временем поощряла ее увлечение принцем — неслыханная дерзость, которую смягчало лишь то, что граф долго был одним из его близких друзей. Успех Франсес стал данью ее исключительным красоте и обаянию. Потом пути принца и Эссекса разошлись. Пока придворные, тревожась день ото дня больше, следили за растушей симпатией его высочества к графине, темноволосая женщина следила за ней самой. И скоро слежка принесла свои плоды.
Внешне Франсес вела себя благопристойно, но при этом тайком флиртовала с другим — тем, кого принц презирал больше всех: юным красавцем — любовником короля, Робертом Карром.
Медленно, но верно женщина собирала улики, чтобы посеять в принце подозрение. Этим самым утром она, потянув за ниточки, устроила так, чтобы принц после конной прогулки задержался у дома графини и собственными глазами увидел, как Карр выходит из ее дверей.
Весь день принц ходил мрачный как туча. Было слышно, как друзья пытались приободрить его за стенкой шатра. Подошел граф Эссекс, раздавленный муж Франсес и закадычный друг принца, неся факел и ведя под уздцы коня, на сбруе которого позвякивали серебряные бубенцы.
— Гневайтесь, ежели вам так угодно, только не вините во всем Франсес. Она родилась среди аспидов. Они ею помыкали.
Принц вскочил на коня.
— Когда я стану королем, — свирепо воскликнул он, — всех их изничтожу! — И, пришпорив скакуна, умчался прочь. Свита поспешно ринулась ему вдогонку.
Женщина в зеленом выждала, пока ночной шатер опустел, и собралась было выйти на свет, как вдруг сзади раздался шорох. Она порывисто обернулась. В лучах факелов показался еще один свидетель — пожилой господин с короткой седой бородой и холодным, проницательным взглядом. Граф Нортгемптон, патриарх рода Говардов.
Женщина замерла. Она же сама видела, как он уходил вместе с королем и королевой! Как ему удалось вернуться незамеченным?
— Позвольте вас проводить, — произнес он, беря ее под руку. — Похоже, вы кого-то потеряли.
«Что я наделала!» — ужаснулась она.
Напасть на принца в открытую было бы чистым самоубийством. Тем не менее Говарды не собирались этого так оставлять. Имя их дочери должно быть отомщено. И они придумали весьма изощренную месть: наводнить Лондон рассказами и куплетами о верной жене, опороченной и погубленной сластолюбивым принцем — другом ее мужа. Имен не предполагалось, но персонажи должны были угадываться без труда. Главным рупором Говардов должна была стать пьеса, написанная первым в Лондоне драматургом — мистером Шекспиром.
Шекспир принес извинения и ответил, что не пишет по заказу.
Семья приняла доводы поэта, но намекнула, что при некоторых обстоятельствах принято делать исключения. Рассмотрев эти обстоятельства, он согласился. Этому поспособствовало и то, что граф Суффолк, будучи лордом-гофмейстером, имел право распоряжаться театрами. Однако на Шекспира больше подействовал не кнут, а пряник.
— «Дон Кихот»? — Теофил, лорд Говард де Вальден, не верил ушам. — Чем Серватес так его привлек?
Книгу только что перевели. Ее обсуждал весь мало-мальски читающий люд, а в посвящении переводчика стояло имя Тео, поэтому он относился к ее успеху с долей собственнического интереса.
— Сервантес тут ни при чем, — досадливо ответил его престарелый родич. Внучатому племяннику явно не хватало ловкости ума.
— Тогда кто при чем? — спросил Теофил.
— Переводчик, — бросил его отец, Суффолк.
Тем вечером Тео выдавил признание из порядком запуганного Томаса Шелтона. Переводил не он, хотя льстивый пролог, посвящающий книгу Теофилу Говарду, принадлежал его перу. Основную работу проделал брат Томаса Уильям, но под собственным именем он печатать ее не мог, поскольку был иезуитом и жил в Испании, о чем двоюродный дед Тео отлично
