Александр Гракх - Паноптикум. Книга первая. Крах
Феликс Грув замолчал и обвел взглядом всех присутствующих. Эсмонд перестал кривить улыбку, пытаясь понять, к чему ведет свой монолог начальник тюрьмы. Рыло, молча, сидел, недружелюбно уставившись на Эсмонда.
— Эсмонд, твоя задача состоит в организации рабочей бригады, которая будет состоять из людей твоего квартала, умеющих держать язык за зубами. По документам бригаду припишут к общим работам, но добычу ценной породы она будет вести на нашем тайном месторождении. Дальше делаем всё по отработанной схеме — порода поднимается на поверхность как пустая, но в реалии будет попадать на заводы нашего бизнес-партнера. По моим подсчетам, этот денежный поток не иссякнет в течение десяти лет…
— Стоп, стоп, стоп, — затараторил Эсмонд, перебив начальника тюрьмы, — Десять лет? Феликс, ты это о чем? А как же наш договор, согласно которому я дал свидетельские показания на политическом процессе против Георга Кантора в обмен на своё освобождение? Этим, между прочим, я настроил против себя немало местных, которые попытаются перерезать мне глотку при любом удобном случае. Кантор уже почти полтора года как лежит в могиле, а я до сих пор ещё не выбрался из этой ямы…
Феликс Грув нахмурился.
— Эсмонд, ты договаривался с представителями Спектрата, а я лишь исполняю судебные решения, но не пересматриваю их. Это политика, Эсмонд, от которой я сам держусь подальше. Вот тебе мой совет — прояви благоразумие, иначе мы найдем другого человека для этой работы…
Последняя фраза звучала угрожающе, несмотря на добродушный тон начальника «Социального лепрозория». Мортис понял, что в случае отказа от данного предложения, он отправится из этой комнаты прямиком в ту заброшенную шахту, куда «случайно» упал специалист по геологоразведочным работам. «Поганые крысы», — подумал Эсмонд, рассматривая двух людей, сидевших напротив него. От осознания того, что его кинули, Мортис сжал кулаки под столом.
Но Эсмонд был далеко не дурак. Он прекрасно понимал бесправное положение заключенного «Социального лепрозория», поэтому не подал виду и принял правила навязываемой ему игры. Положив руки на стол и сцепив в «замок» пальцы, Эсмонд, пододвинувшись поближе, деловым тоном произнёс:
— Какова моя доля?
Услышав это, Феликс опустил нахмуренные брови и задумчиво посмотрел на потолок, будто ответ был именно там. Произведя в уме какие — то вычисления, Грув промолвил:
— Три процента…
— Три процента? — с удивлением воскликнул Эсмонд, — Феликс, а чем, по — твоему, я буду платить своим людям за молчание? Накинь хотя бы ещё пару процентов…
— Послушай, Эсмонд, половина денег уйдет на Акрит очень важным шишкам, которые обеспечивают мне покровительство и дают спокойно превращать труд заключенных в капитал, — парировал Грув, — но так уж и быть, ввиду наших давних отношений я накину тебе ещё один процент. Надеюсь, мы договорились?
Эсмонд откинулся на спинку стула и чуть заметно кивнул. Но на самом деле размер доли его совсем не волновал. Мортиса волновал тот пятнадцатилетний срок изоляции в «Социальном лепрозории», который ему вынес окружной суд Эритеи. После суда над Кантором, Мортис пребывал в уверенности, что его освободят, но сейчас… Сейчас он почувствовал, как пятнадцать лет изоляции легли тяжким грузом ему на плечи.
— Я рад, что мы все — таки пришли к обоюдовыгодному решению, — констатировал Грув, потирая ладони, — Рыло, сопроводи Эсмонда до его блока.
— Но мне нужно встречать этап. «Левиафан» уже приземлился в доке карьера…
— Ничего страшного, думаю, Эсмонд будет не против подышать свежим воздухом в прогулочном боксе, пока ты будешь немного занят, — Феликс посмотрел на Мортиса, который качнул головой, словно соглашаясь с мнением начальника тюрьмы.
Когда Рыло и Эсмонд вышли за дверь, главный надзиратель снял с лица протез и залепил носовую пазуху лейкопластырем.
— Давай, двигай, — грубо произнёс Рыло и, подтолкнув Мортиса вперед, пошёл за ним следом, петляя по коридорам административного блока.
Серые стены с облупленной краской дополнительно давили на Эсмонда, чьи мрачные мысли порождали внутренний гнев от осознания того, что ему придётся провести в этой преисподней оставшиеся тринадцать лет назначенного судом срока. Он шел словно в тумане, уворачиваясь от идущих навстречу работников тюрьмы. Мортис был подавлен и не обращал внимания на Рыло, который что-то бубнил себе под нос. Минут через двадцать они добрались до дока, расположенного на дне карьера, где приземлился «Левиафан».
Заперев Эсмонда в одном из прогулочных боксов, который представлял собой клетку площадью в двадцать квадратных метров, главный надзиратель направился к конвойному транспорту, отдавая по пути распоряжения многочисленной охране.
Эсмонд присел на скамейку и стал наблюдать, как из «Левиафана» цепочкой потянулись осужденные к строгой изоляции. Конвой выдавал каждому новоприбывшему комплект арестантской робы и ошейник с идентификационным номером заключенного. Местная публика прозвала эти ошейники «ожерелье Мартина Вуда» — в честь покойного Императора, при котором эти приборы стали массово использоваться в уголовно — исполнительной системе Акритской метрополии.
Ошейник позволял работникам тюрьмы нейтрализовать особо буйных индивидов высоким разрядом электричества. Сам Мортис не носил ошейник, как и арестантскую робу — это была одна из его многочисленных привилегий. Но он видел «подарок Мартина Вуда» в действии…
Как — то раз, группа арестантов из блока А внезапно напала с заточками на Эсмонда и его свиту, состоящую из пятерых заключенных. «Седьмая печать» каким — то образом узнала о том, что накануне Эсмонд встречался с заместителем главы Спектрата Кристофером Ли, посетившим «Социальный лепрозорий» в целях склонить Мортиса к сотрудничеству. Мортис не желал участвовать в политических разборках, но его вынудили, пообещав в обмен на показания против Георга Кантора освобождение из этой каменной ямы. В случае отказа Кристофер грозился перевести Эсмонда в карцер, в котором его найдут скончавшимся от сердечного приступа.
Тогда, во время покушения на свою жизнь, Эсмонд отделался лишь ранением в руку, но потерял четверых из своих людей. Подоспевшая охрана активировала ошейники, и нападавшие упали на землю, корчась в ужасных конвульсиях. На их лицах застыла гримаса боли, а некоторые даже опорожнили свои кишечники в арестантские штаны…
Эсмонд встал со скамейки прогулочного бокса и стал расхаживать взад — вперед. В нем бурлила злоба на самого себя. «Эти сектанты из «Седьмой печати», которым нечего было терять, умирали с улыбкой на устах за свои идеи, — подумал Эсмонд. — И они уж точно за оставшийся срок смогут перерезать мне горло. Их предводитель — Патрик Мендоза никогда не бросал слов на ветер и если пообещал меня прикончить, он обязательно добьётся своего…» И у Мортиса были все основания для того, чтобы так думать…
Да, Патрик Мендоза, негласный хозяин блока А, по мнению многих арестантов был нереально крут. Мендоза был от природы бунтарь и полностью асоциальный тип. Вот уже пять лет он сидел в карцере «Социального лепрозория», но был самым влиятельным человеком в среде заключенных. Охрана его очень боялась, и даже всемогущий Феликс Грув, с легкостью отправлявший заключенных на смерть, немного уважал его.
Мендоза был непреклонен в своих суждениях и был не прочь нагрубить администрации тюремного комплекса. Старожилы рассказывали, что Спектрат расправился с его семьёй, когда проводил операцию по захвату этого «нелояльного властям гражданина». Тогда выжил лишь его родной младший брат — Элай Мендоза, которого власти также приговорили к пожизненному заключению.
Но семь лет назад Рыло, занявший тогда должность главного надзирателя, решил самоутвердиться, спровоцировав Элая на нападение, после которого младшего брата Патрика превратили в «отбивную котлету». Когда Мендоза — старший увидел черное от гематом тело мертвого брата, он не проронил ни одной слезинки. Единственное, что сделал Патрик, так это поклялся отомстить всем причастным к его смерти. И он выполнил своё обещание… Почти… Все девять охранников, которые были причастны к убийству Элая, нашли свою ужасную смерть, будучи на свободе. Говорят, одного из них нашли распотрошенным, с выколотыми глазами и отрезанным языком, а другого обнаружили повешенным на собственной толстой кишке в общественном туалете.
Один Рыло был до сих пор жив. Но жив он был лишь потому, что узнав о клятве Патрика, перестал выходить на свободу. Да, с момента убийства Элая главный надзиратель никогда не поднимался на поверхность из карьера и был, по сути, таким же заключенным, как и все остальные, только с большими правами.
Так как Мендоза вел себя вызывающе на публике, Феликс Грув обязан был как — то отреагировать, чтобы не привлекать внимание контролирующих органов к своему учреждению. Люди освобождались и, выходя на свободу, могли невольно поделиться с кем — то о происходящем в тюремном комплексе. Мендоза громогласно ассоциировался с «Седьмой печатью», поэтому это уже была политика, которую курировал Спектрат.
