Джонатан Келлерман - Ледяное сердце

— Вполне.

40

Та же небольшая задняя комната в кафе «Могул», те же запахи горячего растительного масла и карри.

За столом появились еще два человека, и комната стала напоминать тюремную камеру.

Детективам из Тихоокеанского управления полиции перевалило за сорок. Дик Шлесингер, важный на вид, с темно-каштановыми усами, был смугл, коренаст и задумчив. Марвин Смолл — невысокий, с круглым лицом, белокурыми волосами, тронутыми сединой, и щеткой светлых усов под боксерским носом. Он часто посмеивался без всякого повода.

Женщина в сари принесла чай, воду со льдом, и ушла, улыбнувшись Майло.

— Этого преступника, Драммонда, в любом месте, кроме Бостона, уже травили бы собаками, как зайца, — сказал Марвин Смолл.

— Верно, — согласился Майло. Дик Шлесингер покачал головой:

— Очередной «глухарь».

— И много у вас их было за последнее время? — спросила Петра.

— Два других все еще стоят на очереди. Из супермаркета исчезает девочка. Они там с мамой делали покупки. Мы подозреваем одного отморозка, стоящего на учете в полиции за сексуальные домогательства. Но у нас нет ни тела, ни улик, и для такого сопля — ка он слишком умен. Мы также расследуем дело о стрельбе на улице Линкольна. Убита промышлявшая проститутка. Убийца не тронул ее кошелек, набитый наркотиками и деньгами. В этом случае у нас есть сутенер, действительно огорченный случившимся. У них три общих ребенка. Недавно убили также нескольких горожан, в основном бездельников из «Кэл-транс» и сотрудников автобусной компании, которые, возвращаясь домой после ночной смены, совершили левую ездку. Мы надеемся, что это не начало очередной серии убийств. К тому же убийца покусился на городских служащих.

— Но не плачь по мне, Аргентина. Похоже, вы, ребята, последнее время тоже были сильно заняты, — вставил Смолл.

Постучав в дверь, вошла улыбающаяся женщина с закусками на подносе и поставила их на стол. Майло поблагодарил ее, и она удалилась.

— Эта красотка положила на вас глаз, — заметил Марвин Смолл.

— Старая любовь, — улыбнулся Майло. Петра усмехнулась.

Все старались не выказывать разочарования, которое испытывают. За исключением Шталя. Он сидел молча. Детектив Смолл посмотрел на закуски.

— Время смешения многих культур. Вот с этой культурой я еще не встречался. Я разбираюсь в блюдах.

— Это не так плохо, Марв, — заверил его Шлесингер. — Моя жена — вегетарианка, и мы часто ходим в индийские рестораны.

Он потянулся за самосой. Петра, Майло и Марвин Смолл положили себе закуски. Шталь не сделал этого.

Я съел бутерброд с копченой говядиной и выпил горячего чая со специями.

Шталь, казалось, пребывает где-то далеко, совсем в другом мире. Он приехал с большим белым конвертом и положил его перед собой. Хранил молчание и не вмешивался в разговор.

Все остальные продолжали есть, пока Смолл и Шлесингер давали краткий обзор дела Армана Мехрабиана и передавали по кругу фотографии с места преступления. Я быстро просмотрел их. Рана в абдоминальной области представляла собой ужасную разверстую дыру. Тени Беби-Боя и Василия Левича встали передо мной.

Мусорная свалка, как и в случаях с Анжеликой Бернет и Чайной Маранга.

Увертливость. Изобретательность.

Так я и сказал. Они выслушали меня без комментариев. Еще раз пробежались по всем делам. Первым заговорил Майло:

— Ну, так что там с генеалогическим древом семейства Мерфи, Эрик?

Шталь открыл белый конверт и извлек отпечатанную на компьютере генеалогическую схему.

— Я взял это из Интернета, но схема представляется мне надежной. У отца Эрны Мерфи, Дональда, были брат и сестра. Брат, Эдвард, женился на Колетт Браниган. Единственная кузина — дочь Мэри Маргарет. Эдвард умер. Колетт живет в Нью-Йорке, Мэри Маргарет — монахиня в Альбукерке.

— Вот вам след, — заметил Смолл. — Мэри, монахиня-маньячка.

— Сестру Мерфи, — продолжал Шталь, — зовут Альма Труб-лад. Я встретил ее в санатории, где умирает Мерфи. У нее два сына от предыдущего брака, один уже покойный. С первым мужем, тоже покойным, она развелась до его смерти. Я нашел нескольких дальних родственников по линии бабки и деда, но никто из них не живет там же, и никто не носит фамилию Драммонд. Никаких связей с Кевином я не выявил.

— Разговор о кузине — бред. — Смолл пожал плечами.

— Кузина — любительница искусства, — возразил Шлесингер. — Ну и что?

Майло взял схему и пробежался по ней глазами. Я тоже взглянул на нее.

— Это кто такой?

Шталь перегнулся через стол и прочитал:

— «Первый муж Альмы Трублад». Он торговал недвижимостью в Темпл-Сити.

— Альвард Г. Шулль, — произнес я. — Имя факультетского консультанта Кевина в колледже «Чартер» — А. Гордон Шулль. Двое сыновей, упомянутых здесь, — это покойный Брэдли и Альвард-младший.

— А. Гордон, — вставила Петра. — Первое имя Альвард, но я использовала второе.

— Черт возьми! — выругался Марвин Смолл. — Этому профессору нравится искусство? — Иначе и быть не может, — отозвался я. — Шулль сказал мне, что вырос среди поклонников изобразительного искусства, литературы и театра. Кроме того, он рыжий.

— Крупный и сильный? — уточнил Майло.

— Конечно, — ответил я. — Рост — футов шесть, вес — фунтов двести. Любитель занятий на свежем воздухе, часто бывает вне дома. Отношение к Кевину далеко не доброжелательное, хотя от наставника следовало бы ожидать иного. Сначала он удивился, что Кевина в чем-то подозревают, но потом разговорился насчет эксцентричных причуд Кевина. Помню одну его фразу: «Кевин не тот человек, с кем хотелось бы выпить кружку пива». Тогда я не обратил на это должного внимания, но в ретроспективе мнение кажется жестоким. Напоследок он сказал, что Кевин — поганый писатель.

— О Боже! — воскликнула Петра. Майло потер лицо.

— И еще кое-что, — продолжил я. — Когда я предварительно беседовал о Кевине с заведующей кафедрой, она наглухо замкнулась в себе. Вспомнила об академических свободах, о конфиденциальности. А чего еще ожидать от заведующей кафедрой? Потом она выяснила, что консультантом Кевина был Шулль, и ее поведение коренным образом изменилось. Ей вдруг захотелось, чтобы я потолковал с ним. Я этого не принял всерьез, но, возможно, у нее были для этого основания. Она желала создать Шуллю проблемы.

— Шулль был плохим мальчиком? — предположила Петра.

— Если «плохой мальчик» профессор, — пояснил Смолл, — значит, скверная оценка поставлена не тому мальчику. Что у нас реально есть на этого парня, кроме того, что он поклонник искусства и у него есть чокнутая кузина?

— Кузина, которую задушили, — вставила Петра, — и ее заметили в районе, подпадающем под сто восемьдесят седьмую статью.

Смолл прикоснулся кусам.

— Итак, теперь у нас есть два плохих мальчика? Преподаватель и студент? Как Буоно и Бьянчи, Биттейкер и Норрис — дуэт психопатов-негодяев?

— У нас есть преподаватель литературы и студент, — сказала Петра. — Возможно, они стали неким ответвлением русла университетской науки. — Она обратилась к Шталю: — Ты сказал, что матушка Шулля была при деньгах. Не этим ли объясняется финансирование Кевина?

— Влияние Шулля, — предположил я, — могло сказаться на литературном стиле Кевина. Первые его статьи были примитивны, а Шулль указал ему путь к комплексному подходу. Я сказал Шуллю, что стиль Кевина стал претенциозным. Он засмеялся и воскликнул: «Ох ты!» Но может быть, это не выражало удовольствия.

— Не заметил ли ты в его поведении чего-либо странного, Алекс? — спросил Майло.

— Вообще-то нет. Он держал себя вполне спокойно. Но с самого начала мне казалось, что Шулль не проявит каких-либо странностей. Тот, кто незаметно входит в учреждения, связанные с искусством, и выходит оттуда. Тот, кто достаточно сообразителен, чтобы планировать.

— Тот, кто старше Кевина. Его возраст сразу ввел тебя в заблуждение.

— Сколько лет Шуллю? — спросила Петра.

— Тридцать пять — сорок.

— Возраст подходит.

— Каково происхождение семейных денег? — спросил Шлесингер.

— От второго мужа.

— Часть этих денег могла уйти к ее единственному живому сыну, — предположил я. — Известно ли, как умерли отец Шулля и его брат?

Шталь покачал головой.

— Ты хорошо поработал, Эрик, — улыбнулась Петра.

На мгновение в глазах Шталя вспыхнула искорка эмоций, но быстро угасла.

— Да, такова жизнь, — изрек Марвин Смолл. — Вдруг ни с того ни с сего все меняется.

— Наш философ, — добродушно заметил Шлесингер. — Я был бы рад хорошим переменам ради разнообразия. Вы, ребята, собираетесь разузнать побольше об этом профессоре?

— Да, как только разойдемся, — сказала Петра, — я прокручу его по банкам данных.

— Не советую беседовать с его мамулей, — проговорил Шталь. — Неприятная леди? — осведомился Майло.

— Не та, с кем мне хотелось бы выпить пива.

Шталь пошутил впервые, но тон его был серьезным. Никаких эмоций голос не выражал. Бесчувственный голос сломленного человека. Или он фаталист с детства? Шталь положил «древо» в белый конверт и внимательно посмотрел на свою пустую тарелку.