Александр Проханов - Виртуоз
— Ну что ж, Алексей Федорович, за приятное, как говорится, знакомство!
Алексей вяло чокнулся, неохотно выпил. Чувствовал себя вначале скованно, испытывая раздражение подневольного человека, которого бесцеремонно принуждали каждый раз выполнять неясные для него процедуры. С каждым новым принуждением он все глубже втягивался в загадочную игру, становясь орудием чьей-то осмысленной воли, — конечно же, не этого оживленного, весьма добродушного человека, к которому с каждой выпитой рюмкой он испытывал все больше симпатии. Министр Курнаков, опрокидывая в себя коньячные струи, все больше багровел, глаза его безумно синели, а из ноздрей, шевеля волоски, вырывалось горячее дыхание.
— Должен вам доложить, Алексей Федорович, что все военные в душе монархисты. Пусть не батюшка-царь, а вождь, такой, как Иосиф Виссарионович. Или наш бывший президент Виктор Викторович Долголетов, человек царской воли. Или наш нынешний Президент Артур Игнатович Лампадников, любого императора стоит. Я сам монархист, и этого не скрываю. Оттого так приятно мне с вами завести знакомство и представить вас нашим генералам, которые вас ждут на космодроме.
В иллюминаторе блестел белый бивень крыла, на котором не хватало резьбы якутских оленеводов. Толпились перламутровые башни облаков. Коньячная рюмка летала взад-вперед от губ министра к столу и сразу же обратно, к мокрым, сочно говорившим губам.
— Скажу вам под большим секретом, что наши головастые ученые разработали целое семейство сверхсовременных ракет, которые мы начинаем испытывать. Будь моя воля, я бы каждому изделию дал имя одного из членов царской семьи, увековечив память великомучеников. Представляете, летит ракета: «Царь Николай Александрович». Следом ракета: «Царица Александра Федоровна». Далее: «Царевич Алексей». Далее: «Царевна Ольга», «Царевна Татьяна», «Царевна Анастасия», «Царевна Мария». Семейство ракет, защищающее Россию. Может быть, мы озвучим эту идею? Вам в самый раз и озвучить.
Через два часа самолет погрузился в облака и сел на мокром бетоне среди северной еловой тайги. Их встречали. Начальник космодрома, грузный, полный генерал, отдавший у трапа рапорт министру. Другие генералы и полковники, которых представлял Алексею начальник космодрома, и те с подчеркнуто, как им казалось, кастовым выражением, пожимали ему руку. Телевизионная группа снимала встречу. Алексея, окруженного военными.
— Какая программа, Антон Иванович? — спросил министр. — Так и будешь нас держать под дождем?
— Если Алексей Федорович не возражает, мы сейчас положим вещи в гостиницу, перекусим с дороги, а потом посмотрим стартовый стол с готовой ракетой. Затем отдохнем, а в 21.00 на смотровой площадке вместе с конструкторами и испытателями будем наблюдать пуск. Все пройдет хорошо, потому что мы, ракетчики, — люди суеверные и очень надеемся, что ваш приезд, Алексей Федорович, принесет нам удачу. Стало быть, после пуска мы устроим дружескую встречу с нашим коллективом в узком, как говорится, кругу. Побеседуем за чашкой чая. Вы, Алексей Федорович, расскажете нам о своем видении дел. Должен сказать, что офицеры и генералы очень ждут встречи. Многие видели вас по телевидению и разделяют ваши убеждения… — Все это начальник космодрома произносил с некоторым волнением, мимолетно взглядывая на министра, словно сверял свои слова с поступившими ему указаниями.
— Тогда действуй по плану, Антон Иванович, — министр кивком головы уверил подчиненного, что тот придерживается инструкции.— Гостиница, перекус, а то мы с Алексеем Федоровичем в самолете не дообедали.
Кортеж машин пронес их по военному городку. Оператор снимал Алексея, возлагавшего цветы к памятнику погибшим при испытаниях ракетчикам. Еще он снимал Алексея в Доме офицеров, где его окружили женщины — жены военных, преподнесли букеты.
В музее космодрома он сделал в книге отзывов неловкую, чуть выспреннюю запись, и это тоже запечатлела телекамера. Посещение детского сада и школы, солдатской казармы и военного училища также заняло время. Наконец, утомленный встречами, приняв в гостинице душ и еще раз вкусив обед с тостами за ракетные войска стратегического назначения, за сильную Россию и великих русских царей, он погрузился в автомобиль. Они покатили по бетонке среди широких лесных просек, выезжая на просторные поляны, где были оборудованы ракетные старты, — железнодорожные пути, выложенные бетоном площадки, стальные фермы, забетонированные пологие спуски, вокруг которых чернел обгорелый лес. Здесь в моменты пусков бушевало пламя, ревела раскаленная плазма, ракеты возносились над лесами ослепительными колокольнями. Алексею казалось, что он видит в тучах незарастающие отверстия, сквозь которые ракеты проникали в космос. В этих скважинах, как в прорубях, трепетала пульсирующая бесконечность.
— Ну, вот и наша родная, — начальник космодрома преобразился, и в его обветренном, грубом лице появилось подобие нежности, какая возникает у пожилого отца, созерцающего юную дочь.
Леса расступились. Отпрянули голубые туманные ели и цветущие ивы, напоминавшие золотые подсвечники. На открытом пространстве, стройная, белоснежная, высилась ракета. Ее нежно охватывала ажурная ферма, словно изящный кавалер обнял за талию танцовщицу. К ней из лесов тянулись дороги и просеки. У ее подножья завершалась железнодорожная колея. На поляну взволнованно выбегали высоковольтные мачты, развешивая гирлянды изоляторов. Ракета была центром притяжения, несла в себе сгусток мощи, готовая скользнуть в небеса.
Выйдя из машины, Алексей с волнением созерцал ракету. Поднимал лицо к небу, из которого сыпалась холодная роса. Ракета казалась тонкой, стремительной, стреловидной, с хрупкими перемычками, придававшими грацию. Завершалась отточенным жалом, в котором присутствовала яростная жестокость, неодолимое стремленье умчаться, достичь, вонзиться огненной раскаленной струей. Он чувствовал ее человеческую, земную природу и одновременно ее сверхчеловеческое предназначение. Ее сотворили люди, но сделали это по заданию разгневанного Творца, который поручил людям самим позаботиться о Конце Света. Снял с себя бремя ронять на землю ядовитые звезды, разливать по планете кипящие океаны, обрушивать на города и селенья распиленные небеса. Он нашел среди людей гениальных изобретавшей и инженеров и научил их построить орудие, завершающее земную историю.
К нему подошел начальник космодрома и отвлек внимание, указывая на людей в комбинезонах, совершавших подле ракеты какие-то действия. Цепко поднимались и опускались по ажурной ферме. Подключали змеящиеся, в металлической оплетке жгуты. Казались сосредоточенными муравьями, облепившими сочный стебель.
— Это самая умная ракета в мире. После старта она выйдет на баллистическую траекторию и сразу спрячется от глаз противника, окружит себя тысячами помех, как семенами одуванчика. Она преодолеет противоракетную оборону, развернутую в Польше и Чехии и уйдет через полюс к Америке. На Аляске ее встретит еще одна заградительная система, но ракета изменит траекторию, снизится, начнет рыскать, сбивая с толку радары, а потом неожиданно, с непредсказуемого направления, выйдет на цель и ударит. Она умная, хитрая и неотвратимая. Такая она, наша голубушка!
Алексей испытывал больное влечение к ракете. Любовался и ужасался. Находил совершенными ее пропорции, ее легкость и гармоничность, сознавая, что эти безукоризненные формы вписывают ракету в завершающий, ниспадающий отрезок истории, на конце которой расцветет жуткий цветок последнего взрыва. Ее красота казалась венцом творения. В ней чудились скульптуры Фидия и тексты Илиады, храм Василия Блаженного и философия Канта, русские народные песни и Эйфелева башня. Вся необъятная культура от наскальных рисунков до изысканной компьютерной графики присутствовала в орудии Конца Света, делая его прекрасным. Но рассудок ужасался, не мог постичь апокалипсической диалектики, превращающей благое стремление к совершенству в чудовищное отрицание бытия. Красота ракеты была дьявольской, в ее целомудренной белизне чудилась сатанинская ухмылка.
— Как мы ее, голубушку, спасали, когда Борис Николаевич, земля ему пухом, хотел ее запретить. Конструкторы падали в голодные обмороки, а чертежи доводили. Американцы их миллионами долларов из России сманивали, а они не ехали. Офицеры-испытатели по полгода зарплаты не получали, ходили лес валить, вагоны разгружать, а с космодрома не уезжали. От нас электричество отключали, бензина лишали, хотели закрыть космодром, а мы отстояли. В этой ракете, если посмотреть, наши слезы и наша кровь. Все мы в нее по стакану своей крови влили, вот она и стоит, такая красавица.
Алексей чувствовал неумолимый вектор истории, который завершался острим ракеты. Неодолимый напор, толкающий человечество к своему концу. Все духовные ценности и богатства, помещенные в головную часть ракеты, откуда полыхнет раскаленное ядовитое пламя. Старался противодействовать напору. Обращал вспять жестокий вектор. Останавливал стремление человечества к самоубийству. Заговаривал, преображал взрывчатку, чтобы ракета взмыла в космос, достигла безжизненной планеты, опустилась среди безводных морей и ледяных кратеров, и из нее потекли животворные реки, распустились божественные сады, поднялись дворцы и соборы и среди цветов, окруженная светоносными силами, пошла босоногая и прекрасная «Весна» Боттичелли.
