Эрик Ластбадер - Французский поцелуй
— Но другие верят в эти олицетворения зла в прямом смысле, особенно те, кто контролирует торговлю опиумом в Бирманской секции Золотого Треугольника. И они достаточно могущественные люди, чтобы считаться с их верованиями. Лес Мечей, если он существует — а я верю, что он действительно существует — обладает могуществом, потому что эти люди верят, что он им обладает.
Они прошли мимо грохочущего водопада. Впереди уже виднелись приметы, по которым можно судить о том, что они приближаются к городу. Например, загородный ресторан, стилизованный под «мулин» — старинную мельницу, жернова которой перерабатывали оливки. Куры разгребали лапами сухую землю во дворике.
— Очень важно, чтобы ты понял это хорошенько, — продолжала Сутан. — Шан не похож на все другие места на земле. Это плато можно назвать средоточием огромной силы, как рукотворной, так и духовной. Поверь мне на слово: нет ничего невозможного там для человека, обладающего Лесом Мечей.
Крис не стал с этим спорить.
— Это возвращает нас к Терри, — сказал он. — Что он делал со своим сегментом Леса Мечей?
— Я уже говорила, что...
— Не могу я поверить в то, что Терри занимался торговлей опиумом. Это слишком гнусное, слишком мерзкое занятие, чтобы вот так, без доказательств, поверить, что мой собственный брат был вовлечен в этот преступный бизнес.
— Веришь ты в это или не веришь, — боюсь, это ничего не меняет, — сказала она. — Какие тебе доказательства требуются? Давай рассуждать логично. Терри отчаянно пытался спрятать что-то невероятной ценности. Он пишет тебе открытку — после десятилетия молчания. Только крайне отчаянная ситуация могла заставить его сделать это. Эта ценность была, конечно, Преддверие Ночи.
— Тут есть один момент, который беспокоит меня, — сказал Крис. — Если ему было так необходимо срочно связаться со мной, почему он просто не поднял трубку и не позвонил мне?
— Но ведь прошло так много времени, — пожала плечами Сутан. Столько враждебных чувств по отношению друг к другу. Не так легко это забыть — и взглянуть в лицо всему этому.
— Но ты сама сказала, что он оказался в отчаянной ситуации, — покачал головой Крис. — Я все-таки никак не могу понять, почему из всех средств связи он предпочел почтовую открытку? Медленную, ненадежную, способную просто затеряться в пути? — Он достал ее из кармана. — На ней даже нет марки.
— Верно, — согласилась Сутан. — А я и не заметила. Действительно, странно.
Крис вертел открытку и так, и сяк.
— И я все думаю, почему именно открытка? Только туристы имеют обыкновение интересоваться открытками.
В этот момент они достигли вершины небольшого возвышения на хребте, и весь городок Турет-сюр-Луп показался, как на ладони. Освещенный полуденным солнцем, он был похож на какое-то мифическое место, вроде Камелота или Авалона.
Крис перевел взгляд с города на открытку, которую он все еще держал в руке, и увидел тот же самый вид в миниатюре, запечатленный с той же самой точки. Сердце его сильно забилось, и он воскликнул, высоко подняв открытку, — Посмотри, Сутан! Посмотри! Здесь же Турет-сюр-Луп!
Он засмеялся, видя ее удивленное лицо.
— Разве тебе не ясно? Терри оставил для меня не просто открытку, а открытку с видом. Причем, с видом Турета. — Он схватил ее за руку, и почти бегом потащил ее по гребню горы. — Вот где он спрятал Преддверие Ночи! В Турет-сюр-Луп!
* * *М. Мабюс чувствовал себя пленником. Когда-то он был солдатом, сражающимся на родной земле, оккупированной чужеземцами. Теперь, возвращаясь во Францию, М. Мабюс как бы снова примерял цепи. Но через эти цепи он обретет свободу. Правда, теперь он не был уверен, что действительно обретет. Но он встал на тропу и чувствовал себя обязанным пройти ее до конца.
И на этот раз его плен ощущался иначе, чем прежде, когда солнце казалось привязанным к деревьям и не шевелилось в небосводе, обжигая его насильно раскрытые веки, когда его заставляли смотреть на этот пылающий диск, чтобы его образ навеки врезался в его сознание.
М. Мабюс сидел в своей машине в аэропорту Ниццы, наблюдая за транспортным потоком, похожим на парад роскошных хромированных автомобильных форм, текущий мимо него под лучами щедрого послеполуденного солнца. Его больное воображение рисовало ему, как эти четкие, плавные линии автомобильных тел раскрываются, подобно экзотическим цветам, от страшного лобового столкновения на высокой скорости. Его душа радовалась зрелищу окоченевших конечностей, обескровленных и застывших на покрытой дорогой кожей баранке руля, зрелищем человеческих голов, застрявших в выбитых окнах, и в волосах запеклась кровь и блестят осколки автостекла, зрелищем коротких юбок, задравшихся на холодных бедрах, выставляющих напоказ затянутые в тончайший шелк женские прелести. Солнце, которое сверкало и плясало, отскакивая от полированных боков автомобилей, было с ним всегда: шел ли дождь, плыли ли над вершинами деревьев серо-зеленые тучи, сидел ли он в своей норе, где была такая тьма, словно он был заточен заживо в гробнице глубоко под землей.
Его злорадствующие тюремщики постарались лишить его не только места, где он мог лечь и поспать, но даже места, где он мог облегчиться. Его морили голодом, били, мочились на него, кормили собачьими объедками. Но не сломили.
Целых восемнадцать месяцев длилась эта пытка. Этот срок мог казаться узнику и восемнадцатью годами и восемнадцатью минутами, в зависимости от того, было ли время его другом или же он позволил ему стать своим врагом. Когда кругом враги, становится насущной необходимостью иметь друзей в пустой тьме и в слепящем свете.
Он укрылся, как древняя муха в янтаре, в таком месте, где ни звук, ни образ, ни человеческая эмоция не могли нарушить торжественную тишину времени. Он научился манипулировать временем и использовать его, как другие используют тексты и предания, чтобы приумножать знания. Он научился рассматривать смерть ни как конец, ни как начало чего-то. Она стала его союзником. Как-никак, а смерть ведет брат-близнец времени.
Он помнил то время, когда он еще не умел манипулировать временем и смертью. «Суниата учит, что мир окружен грехом, — говорил ему его палач во время допроса в том совершенно лишенном света месте, куда его приволакивали после сеанса облучения его глазного дна солнцем. — Тем не менее, многие ученые тексты утверждают, что грех есть мудрость».
Во время допросов он все ходил вокруг М. Мабюса, как искусственный спутник вокруг земли. М. Мабюсу это движение действовало на нервы, как невозможность почесать зудящее место.
«Наша мудрость, — говорил допрашивающий, — или, точнее, мудрость наших отцов требует подавить Тройной Огонь Желания, Вражды и Заблуждения. А я есть Кама-Мара, Любовь и Смерть, великий маг Заблуждений». Кама-Мара, как было известно М. Мабюсу, был последним врагом Сиддхарты, будущего Будды, который был послан искушать его, когда он возлежал под деревом Бо.
«Подавив все виды огня, который подстегивает нас в нашей бренной жизни, мы достигаем нирваны. Если мы чего-либо не хотим, значит, этого нам и не нужно. И когда все желания пропадают, истинный смысл бытия раскрывается перед нашим просветленным взором».
Палач продолжает кружить вокруг него, как тигр вокруг своей добычи. «Но в тебе все еще есть желание. И пока оно сохраняется, я знаю, что одержу над тобой победу. Я знаю, что в конце концов ты расскажешь мне без утайки все, что знаешь».
М. Мабюс верил ему. У него не было причины ему не верить. Но в том месте, где-то между сном и бодрствованием, когда разум сонно жмурится, а дух — дышит, М. Мабюса посетил свернувшийся кольцами змей.
Его плоская, словно масляная голова поднялась над кольцами, разглядывая его, раздвоенный язык то втягивался, то вытягивался. «Чего ты хочешь? — спросил он голосом неземного существа. — Каковы твои желания?»
И М. Мабюс, осознавая, что находится в компании бога или богоподобного существа, ответил: «Во мне горит ненависть, которая, по сути своей, греховна. В моем сердце холодный ветер. Я хочу очистить свой дух».
И змей, обвив его своими кольцами, попросил: «Покажи мне его, и я его тебе почищу».
«К стыду своему, — признался М. Мабюс, — я искал его в себе, но не нашел».
Треугольная голова начала раскачиваться перед его лицом, и раздвоенный язык прикоснулся к его кончику носа. «Я сделал так, как ты просил», — сказал змей.
Не отрывая глаз от извивающейся, как змей, сплошной линии машин, М. Мабюс пересек разделительную полосу и, зайдя в телефонную будку, опустил в прорезь карточку из тонкого пластика, набрал номер, затем код допуска. Услышал гудки и почувствовал, пожалуй, впервые, что его окружают звуки и образы Ниццы.
Услышав в трубке знакомый голос, он назвал себя. Голос ассоциировался в его сознании с джунглями в огне напалма и рисовыми плантациями, покрытыми водой. — Я вернулся, — сообщил он, — Доминик Гуарда мертв, но его брату Сиву удалось уцелеть. Полиция помешала. А что касается Кристофера Хэя, то и здесь осечка: женщина вмешалась. Да, все еще жив. — Затем он выслушал, как всегда, очередные ценные указания.
