Черное солнце - Джеймс Твайнинг
Клуб открывался в шесть вечера, и посетителям обещали мужской стриптиз «весь вечер и ночь напролет», хотя самое главное начиналось после десяти, когда обнаженные танцоры смешивались с толпой и раздавали всем желающим кисточки и краски, чтобы клиенты поупражнялись в боди-арте. Воображения у них хватало разве что на телефонные номера.
Когда Том и Витюша приехали, было еще тихо, и они направились в бар на первом этаже, куда обычно приходил Христенко. Она взяла бутылку водки, две небольшие рюмки, которые наполнила до краев.
— На здоровье, — сказала она, чокаясь с ним и опрокидывая рюмку, а затем сразу же налила себе другую. Том проделал то же самое.
Других посетителей не было, и они сидели там молча и ждали. Оглядевшись, Том обратил внимание, что все вокруг — и ковер, и стены, и мебель, и даже потолок — было выкрашено в черный цвет. Единственную ноту разнообразия вносила голубоватая подсветка барных полок, из-за которой содержимое выстроившихся там бутылок со спиртным являло собой все оттенки фиолетового.
— Тебе не кажется, что мы с тобой похожи? — Голос Витюши прервал размышления Тома.
В его памяти всплыла сцена ее расправы с официантом, подкрепив резкий и решительный протест.
— Нет.
— А вот я не уверена, — сказала она.
Пауза.
— Ты о чем это? — спросил Том.
— Ты разгневан. Как и я. Я вижу это в твоих глазах.
— Разгневан? — Он сделал паузу. — Чем же?
Она пожала плечами:
— Если мы и вправду похожи… я предположу, что тебе сделали очень больно. Возможно, речь идет о предательстве. И это человек, которому ты был склонен доверять. Теперь ты утратил способность тревожиться о других, но прежде всего о себе. В душе у тебя горечь. Каждый твой день — это борьба. Ты ненавидишь себя, сам не понимая за что. Живешь, никогда не снимая маски.
— Возможно, так было, — Том медленно кивнул, пораженный ее интуицией, — но это все в прошлом. С тех пор как я остановился, я стал другим.
— Измениться в одночасье? Это невозможно.
— Ты говоришь обо мне или о себе?
— Я знаю, за что я ненавижу себя. — Казалось, она не слышала его вопроса. — Я стала копией Виктора. Я стала тем, что когда-то больше всего презирала. И горькая ирония в том, что я в западне. Теперь я в большей степени пленница, чем даже тогда, когда он был жив. Все дело в том. что при малейшем проявлении слабости меня свергнут и мой труп выловят из Невы. И никто по мне ж заплачет.
Впервые за все время Том почувствовал, что в этой непроницаемой скорлупе, возможно, живет и страдает совершенно другой человек. В его памяти всплыл вызывающе роскошный интерьер ее спальни, медвежья шкура, красные стены и черные потолки в ее доме, и он подумал о том, что, повинуясь неким первобытным инстинктам, она, подобно жрице какого-то первобытного, людоедского племени, уверовала, что, взяв себе имя убитого ею мужа и даже сохранив интерьер его жилища, унаследует его безжалостность, силу и власть. Если это так, думал Том, можно с уверенностью сказать, что это новое, чуждое ей платье сидит на ее хрупких плечах довольно неуклюже.
— А на что ты рассчитывала? — медленно произнес Том. — Неужели ты надеялась, что сможешь руководить такого рода бизнесом и при этом жить нормальной, человеческой жизнью? — Она печально усмехнулась. — Выбор, который делают люди, всегда имеет последствия. Поверь моему опыту: я сам принимал неверные решения и потом страдал. Но выход существует всегда. Я сам в это не верил, но это, представь себе, так. Никогда не поздно.
— О, это не так просто, — сказала она, тряхнув головой, — они меня не выпустят. Никогда.
— А ты им не говори.
— У меня отложено достаточно денег, чтобы безбедно прожить несколько жизней. Я могу уехать хоть завтра. Но как я могу быть уверена, что этот час настал?
— Ты просто скажи себе: пора.
Пауза.
— Между прочим, я все это тебе говорю только лишь потому, что ты вчера спас мне жизнь. — В ее голосе прозвучали неуверенные нотки, словно она почувствовала необходимость как-то оправдать непривычную для нее откровенность.
— Я спасал прежде всего себя и своих друзей.
— В машине, может быть, а на мосту? Ты ведь мог и не протянуть мне руку. Мог уйти. Никто бы никогда не узнал об этом.
— Но об этом знал бы я сам, — сказал Том, пожав плечами, — и это не в моей природе.
Последовала пауза.
— Да, кстати. Катя.
— Что?
— Так меня зовут. Катерина Мостовая. Катя.
Она протянула ему руку, и Том галантно ее поцеловал. Она рассмеялась и быстро убрала руку.
— Тебе надо делать это почаще.
— Что?
— Смеяться.
Несколько мгновений спустя появился Христенко — худощавый, жилистый человек в очках со стальной оправой, стекла которых придавали его большим зеленым глазам постоянно удивленное выражение. Хотя ему не было и сорока, его тонкие светлые волосы сильно поредели, и он старательно зачесывал их сбоку на правую сторону, но лысина все равно была видна повсеместно. На нем были старый, истрепанный твидовый пиджак, неглаженая нейлоновая рубашка, давно не чищенные туфли.
Но особенно бросалось в глаза — хотя, на взгляд Тома, этот человек отнюдь не выглядел драчуном и задирой — то, что под левым глазом у него красовался здоровенный синяк, а на верхней губе была кровавая ссадина. Том бросил на Витюшу укоризненный взгляд, но она лишь недоуменно пожала плечами, тем самым говоря, что не имеет ни малейшего понятия о происхождении этих украшений. Том, разумеется, в этом усомнился.
Христенко заказал кружку пива и рюмку водки, которую он немедленно опрокинул, а затем запил несколькими глотками русского лагера. Этот коктейль, похоже, немного успокоил его нервы. Он вздохнул, уселся на барный табурет и медленно кивнул своим мыслям, а потом поднял глаза и поймал взгляд Тома.
— Здравствуйте, — сказал он.
— Здравствуйте, Борис Иванович, — сухо ответила Витюша и встала между двумя мужчинами.
Глаза Христенко сузились от недоумения, когда он столь внезапно услышал свое имя; по выражению его лица Том понял, что он старается вспомнить, где он мог ее видеть.
— Вы ведь меня не знаете, верно? — сказала она. Он тупо показал головой. — Меня называют Виктор.
Услышав это имя, Христенко, похоже, ужасно испугался и бросил на бармена, который в этот момент невозмутимо резал лимон, умоляющий взгляд. Витюша мгновенно щелкнула пальцами и кивнула в сторону двери. Бармен положил нож и на цыпочках вышел. Охваченный ужасом, похожий на угодившего в кликам зверя, Христенко, казалось, вот-вот наложит в штаны.
— Две недели, — еле слышно пробормотал он, — вы сказали,
