Грег Кайзер - Самая долгая ночь
— А теперь развяжите его и разбудите, — произнес он и отступил назад, чтобы не быть забрызганным водой, которой гестаповец окатил голландца, а заодно, чтобы восхититься творением своих рук. На часах тем временем было 9.20.
Когда Йооп открыл глаза и увидел сидящую напротив него девушку — волосы зачесаны назад, глаза широко открыты, на какой-то миг лицо его осветилось радостью. Но уже в следующее мгновение радости этой как не бывало. Он успел разглядеть и серую кожу, и неподвижность позы, и засохшую кровь над глазом, и зажатую между зубов бумажную трубочку. Он сам тотчас сделался бледным как полотно. Его глаза, казалось, были готовы вылезти из орбит, из горла вырвались сдавленные рыдания, заполнившие собой все тесное помещение.
Ага, подумал Пройсс, я был прав. Эта Виссер и Йооп были любовниками.
И хотя Пройсс не имел опыта в ведении такого рода разговоров, он обнаружил, что слова даются ему куда легче, когда он сосредоточен на стрелке часов, а в голове явственно оживают образы Югославии или берлинских подвалов на Принцальбрехтштрассе.
— Вот что ваши друзья сделали с ней, — произнес он по-голландски и, бросив последнюю сигарету на бетонный пол, загасил ее подошвой сапога. Затем поднялся с места и встал рядом с мертвой Аннье Виссер, но не настолько близко, чтобы загородить ее собой от тщедушного голландца. — Это их рук дело. Застрелена из пистолета с глушителем. Так утверждают свидетели. Свидетели — голландцы.
Он дотронулся пальцем до виска мертвой девушки.
Будь у голландца нормальные руки, — а не эти ужасные конечности, раздувшиеся вдвое по сравнению со своим обычным размером, одно предплечье почернело от бесконечных ударов стальным прутом, — Пройсс был бы уверен: Йооп обязательно закрыл бы лицо ладонями.
— Посмотри на нее, — приказал ему Пройсс — посмотри на бумажку у нее во рту. Ты узнаешь, что это такое? — Йооп открыл глаза и впился взглядом в мертвую девушку. Дыхание его стало частым, но неглубоким, с губ сорвался очередной всхлип.
— Это английская двадцатифунтовая банкнота. И мы оба знаем, что она означает. Более того, я уверен, что тебе известно, от кого она.
Пройсс вытащил банкноту изо рта девушки, развернул и, наклонившись через стол, поднес ее к самым глазам Йоопа. Так, чтобы тому были видны только деньги и ничего больше.
— Аннье, — всхлипнул Йооп. — Боже, прости меня.
— Чей боже, Йооп? — поинтересовался Пройсс. Но голландец не ответил. — Ты ведь знаешь, чьих это рук дело, разве не так? — спросил он. Йооп продолжал смотреть на банкноту.
Затем кивнул и опустил голову на стол. На какой-то миг Пройсс подумал, что он в очередной раз потерял сознание, если не хуже. Но нет, спустя мгновение Йооп снова поднял голову. А в 9.35 — Пройсс специально посмотрел на часы — голландец вновь впился взглядом в мертвую девушку и начал говорить все, что знал.
Пока они шли по Дапперстраат, пока сворачивали к вокзалу, который виднелся в ста метрах впереди, Река держала Леонарда за руку. Этой дорогой она шла уже не в первый раз, но тогда она держала за руку мать. Впрочем, когда это было? Кажется, будто много годы назад.
Светило солнце — точно так же, как и в тот июльский день. Полицейские, конвоировавшие колонну, были те же самые, кирпичное здание вокзала было таким же, что и тогда, а вдоль платформы тянулся точно такой же состав. Она не знала, найдет ли в себе силы снова сесть в этот поезд.
Единственная разница заключалась в том, что на этот раз Леонард, а вовсе не мама, крепко держал ее за руку. И в его руке не было дрожи.
Евреи оказались не такими уж тихими и смирными, как в тот день, рядом с театром. Они разговаривали между собой, пусть даже полушепотом. Какая-то мамаша, шагавшая перед ними, держа за руки двух своих сыновей, на вид не старше лет шести, в полголоса увещевала шалунов, чтобы те не смели шагать прямо по лужам, потому что от этого в стороны летели брызги. Молодой муж, еще совсем юноша, о чем-то болтал со своей еще более юной женушкой. Старик, с жесткими седыми волосами слева от них, разговаривал сам с собой.
Было еще рано, но некоторые голландцы уже стояли на тротуарах или на краю улицы, наблюдая, как мимо них медленно движется колонна. Ощущая тяжесть пришитой к плащу желтой звезды, Маус заставил себя посмотреть в глаза кое-кому из этих голландцев. Лишь один нашел в себе мужество выдержать его взгляд. Другие таращились на колонну, однако стоило кому-то поймать на себе его взгляд, как они тотчас отводили глаза. Ведь он смотрел на них так же, как когда-то на нищих бродяг на Манхэттене.
С каждым шагом вокзал неуклонно делался все ближе и больше. Голландские жандармы в синих мундирах и несколько немцев в серой военной форме вплотную встали к голове колонны в пятидесяти ярдах впереди, чтобы продеть эту человеческую нить в игольное ушко вокзальной двери. Сумка в правой руке с каждым мгновением становилась вся тяжелее и тяжелее.
Стоило им вступить под своды вокзала, как рука Реки дрогнула. По обе стороны от прохода выстроились немецкие автоматчики.
— Леонард, — прошептала она. Звук шагов по плиткам пола заглушил ее голос. — Не знаю, хватит ли у меня смелости.
Она почти остановилась, и чтобы заставить ее не прерывать движения, он отпустил ее руку, зато схватил сумку.
— Хватит. Тебе ничего другого не остается.
Семь коричнево-зеленых пассажирских вагонов, стоявших возле платформы, показались ему ужасно старыми. Пока они шли к вагонам, полицейские, в таких же синих мундирах, но только с золотым шнуром на одном плече, делили колонну на группы — по одной в каждый вагон. Рахиль, Схаап и Каген попали во второй вагон. Маус и Река остановились рядом с третьим.
— Zer die koffer neer,[14] — сказал один жандарм, но Маус его не понял. — Zer er een neer, je hebt er teveel,[15] — повторил страж порядка, и на этот раз указал на сумки у него в обеих руках. — Je kunt er maar een meenemen, stomme jood,[16] — с этими словами он вырвал из рук Мауса сумку. Однако тотчас выпустил — поскольку явно не ожидал, что та окажется такой тяжелой. — Neen jij stenen шее naar her oosten of zo, jood?[17] — спросил он.
Маус посмотрел на Реку, но она молчала. Бело-голубой саквояж, что сейчас стоял на земле, принадлежал ему. Маус было потянулся, чтобы поднять его с земли, — ибо в нем лежала четвертая часть их оружия, — однако жандарм подтолкнул его к ступенькам. Река шла сразу следом за ним, почти вплотную.
— Только не оборачивайся, — еле слышно процедила она сквозь зубы.
Вагон был разделен на крошечные купе по обеим сторонам узкого коридора. Он сел в первое свободное с правой стороны — на деревянное сиденье, отполированное за долгие годы задницами не одной тысячи пассажиров. Река села с ним рядом, почти прижав его к окну, и пожала ему руку — мол, тсс! Молчи! Не говори ни слова! Это был дельный совет, поскольку в их отсек уже набилось шестеро других пассажиров — старик, юная супружеская пара и мать с двумя маленькими мальчиками. От ужаса глаза у матери были размером с блюдце, а вот мальчишки весело болтали, как будто им предстояло веселое путешествие.
Пистолеты. Леонарда неотступно преследовала эта мысль. Пистолеты, что остались в сумке на платформе. И дело не в том, что они лишились четвертой части оружия. Страшно подумать, что будет, когда голландские полицейские или немцы откроют сумку и примутся в ней копаться. Ведь стоит убрать лежащую сверху одежду, как их взорам предстанут три «веблея» тридцать восьмого калибра, из которого он убил того толстяка на Канале, и разобранный на части «стэн».
В купе было душно, однако окна были задраены наглухо и не открывались. Маус оттянул воротник белой рубашки. Все ждали отхода поезда. Сидели и ждали. И хотя ему не слишком нравилось то, куда направлялся состав, ему хотелось, чтобы поезд поскорее тронулся с места.
Вокзал как будто вздохнул вместе с евреями. Пройсс шагнул на перрон. Его взгляду предстал коричнево-зеленый состав, вытянувшийся вдоль ближайшей платформы. Судя по всему, основная часть пассажиров уже села в поезд. Лишь у предпоследнего вагона все еще стояла кучка евреев. Вздохи доносились из других вагонов, уже битком набитыми пассажирами.
— Похоже, мы их напугали, — произнес шагавший рядом с Пройссом Гискес.
Пройсс обвел взглядом вокзал. На этот раз он приказал освободить здание и перрон от обычных пассажиров. Кто знает, вдруг среди голландцев попробуют затесаться вооруженные евреи? По платформе вышагивали лишь голландские жандармы. Абверовцы Гискеса взяли под контроль вход, а люди из крипо и эсэсовцы охраняли локомотив, черный гигант, тяжело дышащий паром. Рядом стоял де Гроот, а с ним еще с десяток его людей. Де Гроота с его габаритами было трудно не заметить.
