Р. Скотт Бэккер - Нейропат
Опергруппа, сказал Нейл, прибудет с минуты на минуту, независимо от того, предупредила их Джессика — как он упорно называл Сэм — или нет. Рано или поздно они через спутник отследят координаты ее автомобиля, просто чтобы посмотреть, что она задумала. Все дело было в «окнах». Нет, не в операционной системе. В окнах времени. Точно так же, как мужчины отдавали предпочтение молодым женщинам, поскольку воспроизводящие окна тех были длительнее, оперативные группы так и тянуло к нерешительным идиотам, поскольку реакция тех была замедленной. Чтобы все вычислить и организовать, требовалось время…
Томас явно принадлежал к числу нерешительных идиотов.
Балласт.
— Что принимаешь? — резко спросил Нейл.
— Лоразепам, — ответил Томас.
Лучший друг перерыл один из рюкзаков и швырнул ему желтоватый пузырек с таблетками. Пузырек ударился Томасу в грудь и скатился на колени.
— Нейролептик, — пояснил Нейл. — Экспериментальный. Представь, что это «пептобисмол» для мозга.
— М-мне нужно… М-мне нужно, чтобы прояснилось в голове.
Мушка пистолета продолжала следить за Нейлом.
— Точно. Тебе предстоит поехать в Нью-Йорк и вытащить Фрэнки из больницы. И как можно скорее привезти ко мне.
— Сегодня вечером? — спросил Томас, одолеваемый необычайной сонливостью. Тело его стало тяжелым, как тело утопленника.
«Характерно для критической точки стресса… Мне нужно… нужно…»
— Послушай меня, Паинька… Это люди умные… могут быстренько все просчитать. В данный момент наше единственное преимущество в том, что они дезориентированы. Но еще важнее подумать о Фрэнки. Ты же знаешь правило. Нервные клетки не восстанавливаются. Даже пока мы говорим, имплантант Маккензи все глубже и глубже внедряется в его мозг. Его надо извлечь — и чем скорее, тем лучше.
Тело Сэм, холодное, неподвижное и нагое, лежало на полу, покрытом кровавыми потеками. Томас подумал о том, что жизни — это все равно что границы собственности. А Нейл мчался напрямик, не признавая границ. Кто может сказать, куда он свернет?
— Ты сумасшедший, — сказал Томас.
— Сам знаешь, что это не так, — ответил Нейл, пожимая плечами. — Говоришь это лишь потому, что терпеть не можешь психически здоровых людей.
«Нажми на спусковой крючок. Господи Иисусе, просто нажми на спусковой крючок…»
Его рука с пистолетом опустилась.
Глава 16
30 августа, 23.39
Раздался рев, и, открыв глаза, он у видел ослепительный свет фар, надвигавшаяся на него машина вихлялась из стороны в сторону, столкновение было оглушительный, металл смялся в гармошку, автомобильная рама погнулась, раздулась воздушная подушка, что-то острое ринулось навстречу, заскрежетала искореженная ось. Грохот катастрофы, от которого лопались барабанные перепонки.
Он был мокрым и неподвижным. Мокрым насквозь.
Что-то не в порядке было с подбородком. Подбородок пропал.
Томас проснулся от шума, с которым его «акура» пропахала обочину. Он вскрикнул, нажал на тормоза. Колеса проскакали по поросшим дерном буграм и рытвинам. Несколько мгновений он просидел неподвижно, мотор работал на холостом ходу. Томас рыдал, пока кто-то из другой машины не похлопал его по плечу — какой-то добрый самаритянин, желавший удостовериться, что с ним все в порядке, и напомнивший о полиции.
И Фрэнки.
Машина рванула с места, корпус ее задрожал. Колеса проехали по гравию, и Томас уже вновь мчался по автостраде, поеживаясь при воспоминании о своем сне.
Все это не имело никакого значения.
— Слава богу! — крикнул Миа, он бежал через лужайку в желтом круге огней, освещавших подъездную дорожку. — Слава тебе господи, ко всем чертям!
Томас загнал машину на стоянку.
— Миа, — только и мог он сказать, обращаясь к подбегающему человеку.
Пропитанный бензином запах шоссе витал в воздухе.
— Черт, Томми. Черт-черт-черт-черт! — Его сосед номер один чуть не плакал. — А я уж было думал, что ты погиб. Христом Богом клянусь, вот те крест, так и думал, что ты уже покойничек!
Томас кивнул, безучастно уставившись в безумные глаза Миа. На какое-то мгновение все снова вернулось под контроль.
— Мне нужно… — Что-то болезненное утянуло его голос в омут тишины. — Мне нужна твоя помощь, Миа. Думаю, одному мне не справиться.
— Что угодно, Томми! Все, что угодно!
— Мы должны отвезти Фрэнки Нейлу.
— Нейлу… — начал Миа и осекся, его лицо было изумленным и смертельно испуганным.
Томас изучающе посмотрел на него: глубокомысленные очертания носа, цинично глубокие морщинки в уголках глаз — все то, что Теодор Гайдж мог увидеть, но никогда не смог бы узнать.
Лицо друга.
По непостижимой для обоих причине они взяли древнюю «тойоту» Билла.
— Сидишь, как на унитазе, — ломким голосом сказал Миа, усевшись за руль. Пол машины был невероятно высоким — чтобы увеличить дорожный просвет, как предположил Томас, — поэтому они были вынуждены сидеть, едва не упираясь коленями в подбородок. — Чего удивляться, что Билл всегда охаивает меня, когда едет домой.
В Пикскилле холеные машины степенно проезжали мимо ярко освещенных лотков, торгующих едой по умеренным ценам. Нескончаемый кордебалет уличных фонарей отражался в капоте и лобовом стекле машины. Уставившись в ладони на удивление спокойных рук, Томас описывал события второй половины дня, как мог бы журналист: верный деталям, безразличный к их скрытому смыслу.
— Так ты ее застрелил? — вскричал Миа. — Господи Иисусе, Томми! Господи-черт-черт-черт!
— Пах! — сказал Томас, выставив палец наподобие пистолетного дула.
Он все еще видел Сэм, падавшую в облаке крови и всплеснувшихся волос. Пистолет, уставленный в потолок. Груди, зависшие в состоянии свободного падения. Казалось, что он одновременно рыдает и зубоскалит, хотя лицо его оставалось профессионально бесстрастным и деловитым.
— Ты что, обкурился?! — воскликнул Миа, громогласный, как водитель-дальнобойщик. — Курам на смех! — Он всегда переходил на алабамский говор, приходя в неистовство. Всегда переходил на «родной язык». — Господи, так ты убил… черт-черт-черт! Из моего пистолета! — Он прижал ладонь ко лбу. — Агента ФБР!
Томас почувствовал, что виновато скрипит зубами, несмотря на эмаль, отлакированную зубной пастой. Миа был зрителем, который выскочил на сцену из первых рядов. Только крепкая рука Томаса удерживала его в свете софитов. Только необходимость. И почему это должно было сковывать его? Ведь это же не природное бедствие. Не будет никаких корреспондентов в дождевиках, никаких суфлеров, камер, на которые нужно производить впечатление. Дни взаимных обязательств давно миновали. Границы собственности, словно кости, пропороли мягкие ткани сообщества; мир превратился в огромное лоскутное одеяло из демилитаризованных зон. Обрезанию подверглось каждое сердце. Все окна были закрыты, как при всеобщем затемнении. Кому какое дело до соседей, если лужайка у них подстрижена как надо и они вовремя приглушают звуки своих приемников?
Томас попросту использовал Миа. Он делал ставку на разрыв между любовью и ее эволюционным разумным обоснованием, на тот факт, что мысленно Миа по ошибке принимает Фрэнки за генетически совместную собственность. Но посадить соседа номер один на весла не было просто прихотью. Миссией, которую поставил перед Томасом капитан Кэссиди, был Белый кит. Кто-то должен был грести, пока он балансировал с гарпуном в руке…
Томас продолжал объяснять — почему у них не было иного выхода, кроме как похитить его сына, как Нейл дал ему специальный телефон, как он условился позвонить, чтобы узнать, куда привезти Фрэнки. На последовавшие вопросы Миа он отвечал с угрюмым терпением, подобно клиницисту, расшифровывающему раковые призраки на рентгеновском снимке.
Когда Миа задал тот самый вопрос, Томас попросту сказал:
— Потому что Фрэнки — его сын.
Со стороны соседа номер один последовало длительное молчание. Покрышки невнятно бормотали что-то, им не хватало ухабов и грязи.
Контроль… Томас чувствовал холодную, влажную руку, цепко обхватившую его тело. Люди не герои, понял он. Не герои, и все тут.
Они могут показаться ими только в минуты безумия.
Башни Манхэттена громоздились, невозмутимые издали, сюрреалистичные в неисчислимом множестве огней. Нимб каждой рисовал на лобовом стекле переплетенные кольца, медленно смещавшиеся соответственно изгибу шоссе. Где-то, погребенный в одной из циклопических расселин горизонта, маленький мальчик лежал, привязанный к своей кровати, корчась и крича.
Томас пошевельнулся на своем сиденье, тесно обхватил колени.
— Что, если он прав? — спросил он.
