Сергей Белошников - Ужас приходит в полнолуние
Так оно и получилось.
Я увидел, как из кустов, покинув свою засаду, вышел человек в плаще и кепке и двинулся к луже, сторожко озираясь по сторонам. В руке он держал пистолет. Я невольно усмехнулся: передо мной был не кто иной, как майор Терехин собственной персоной.
Я сделал шаг вперед и громко спросил:
— Добрый день, Петр Петрович. Вы, часом, не меня ищете?
Терехин сделал неуловимое взглядом движение, и дуло пистолета уставилось мне прямо в лоб — реакция у майора оказалась просто отменная. Только вот следопыт из него никудышный.
— Судя по всему, я арестован? — спокойно спросил я.
Терехин смущенно крякнул и ловким движением сунул пистолет себе под мышку, видимо, в кобуру. Мы посмотрели друг на друга — да, начальник нашего уголовного розыска явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он повернулся, призывно взмахнул рукой, и из-за кустов показался участковый Михайлишин — тоже с пистолетом в руке и тоже донельзя смущенный.
— Здравствуйте, Николай Сергеич, — миролюбиво сказал Терехин. — Какой арест? Что вы! Случайно на вас натолкнулся, только вот сразу не признал.
Хитрый майор лгал мне прямо в глаза. Михайлишин с индифферентным видом смотрел в сторону.
— Зато увидел опытного охотника в деле, — продолжал Терехин, уже оправившись от смущения. — Ловко вы от меня ушли… Чувствуется хорошая школа.
— А чему, собственно говоря, я обязан таким вниманием к моей персоне? — прервал я поток сомнительных майоровых комплиментов.
— А вы что, Николай Сергеич, наше местное радио не слушаете? — ответил Терехин вопросом на вопрос.
— Отчего же, слушаю. Иногда.
— О временном запрете на походы в лес, сбор ягод, грибов, на рыбалку слышали сегодня?
Это была новость.
— Нет, Петр Петрович, я сегодня довольно рано ушел из дома, — честно ответил я. — К тому же местная радиоточка у меня вообще отключена. Теперь понятно, почему в лесу так тихо: ни ауканья, ни грибников. Виноват.
— А что вы здесь делали? — быстро спросил майор.
— Гулял. Собирал грибы. Потом остановился перекусить, — спокойно ответил я, показывая корзинку. — А позвольте узнать: почему вы за мной следите? Я что — попал в категорию подозреваемых?
Терехин тут же мягко отступил на исходные позиции. У него явно не было намерения со мной ссориться.
— Мальчишки участковому сказали — кто-то неизвестный по лесу бродит, — сказал он закуривая. — Поскольку уже было сделано объявление по радио, да и на станции мои люди дежурят, чтобы москвичи в лес не прошли, я решил проверить.
Интонация сейчас у него была донельзя доверительная, а выражение лица у Терехина стало бесхитростным, даже слегка туповатым: передо мной стоял эдакий недалекий милицейский ванек-служака. Это могло обмануть кого угодно, но только не меня. Взгляд выдавал майора. Цепкий, холодный взгляд. И мне стало совершенно ясно: майор зачислил меня в подозреваемые. Ну что ж. Это его работа — подозревать всех подряд.
Тем временем Терехин продолжил:
— А что касается подозреваемого, Николай Сергеич… У вас же алиби. Стопроцентное.
— Верно, алиби, — согласился я.
Майор хотел еще что-то спросить, но в эту секунду портативная рация в руке Михайлишина ожила и запищала. Он, отвернувшись от меня — конспиратор-народоволец! — нажал на кнопку и невнятно забормотал в микрофон. Потом повернулся. Лицо Михайлишина выражало озабоченность.
— Товарищ майор, вас срочно требуют в райотдел. Подполковник Прохоров.
Майор аккуратно загасил окурок и спрятал его в свою коробочку.
— Вас подвезти, Николай Сергеич? — спросил он.
Видимо, где-то неподалеку их ждала милицейская машина.
— Благодарю вас, я еще прогуляюсь.
Терехин что-то хотел добавить, но я его опередил:
— Позвольте полюбопытствовать, Петр Петрович: а почему вы все время прячете окурки?
— Да, знаете ли, старая привычка. Чтобы на месте преступления не оказалось посторонних предметов, — нехотя признался Терехин.
— А разве здесь уже что-то произошло? — спросил я с невинным видом.
— Пока что, слава богу, ничего, — буркнул майор и добавил, уже поворачиваясь: — До свидания, Николай Сергеич.
— Всего доброго. Удачи, — откликнулся я.
Майор вразвалку пошел следом за Михайлишиным и на ходу бросил мне через плечо:
— А в лес, Николай Сергеич, пока лучше не ходите… от греха подальше…
Я промолчал: такого обещания я майору Терехину дать не мог, а врать не хотелось.
В помещении междугороднего переговорного пункта просто зримо сгущался дневной зной.
Я стоял в стеклянной будке, задыхаясь от удушливой жары. Горячий воздух нехотя проникал в легкие и, казалось, застревал там навсегда — на то, чтобы его выдохнуть, сил уже просто не хватало. Можно было, конечно, распахнуть дверь, но то, что я говорил в трубку, не предназначалось для чужих ушей. А ушей хватало: в маленьком полутемном помещении в ожидании вызова сидело и стояло полтора десятка человек. Распаренные красные лица, полуоткрытые рты, бессмысленно выпученные глаза. Все пытались как-то спастись от духоты: обмахивались газетами, вытирались платками, но ничего не помогало. Не спасал от жары медленно вращающийся под потолком вентилятор, не спасали и открытые окна, выходившие на небольшую площадь райцентра.
Молоденькая телефонистка Зиночка, сидевшая за стеклянной стойкой, тоже маялась: на белой блузке выступили темные пятна, а тяжелый пучок каштановых волос, сложенных в высокую прическу, казалось, с непреодолимой силой тянет голову вниз. Губы у Зиночки были обиженно надуты, и выражение лица говорило об одном: скорее бы закончился рабочий день.
К сожалению, для девушки Зиночки рабочий день только начался. А вот мой телефонный разговор уже закончился. И провел я его весьма и весьма плодотворно. Я толкнул плечом дверь, вышел из душной кабинки и направился к стойке, вытирая платком лоб и шею.
— Сколько с меня, Зиночка? — спросил я.
Она встрепенулась, отгоняя знойную одурь:
— Сейчас посчитаем, Николай Сергеич.
Девушка потыкала пальчиком в кнопки калькулятора и несколько озадаченно на меня взглянула:
— Ох, да вы просто разоритесь, Николай Сергеич! С вас триста восемьдесят шестьдесят.
Я открыл портмоне и протянул ей деньги. Отсчитывая сдачу с пятисотенной купюры, она улыбнулась:
— Небось родственникам звонили?
— Да, родственникам.
— Сибирь. Далековато они у вас живут. Как они там?
— Да так, по-разному. — Я не был расположен обсуждать свой телефонный звонок. Тем более что звонил я отнюдь не родственникам.
Протягивая сдачу, девушка заглянула в мою корзинку:
— Много беленьких нарезали?
— Увы, Зиночка, не успел. Вы же знаете о милицейском запрете. Мои грибы в лесу остались.
Я попрощался с Зиночкой и направился к дверям.
Я вышел на крыльцо телеграфа, под козырек, и прищурился — солнце казалось особенно ярким после полумрака телеграфа. Передо мной лежала небольшая пыльная площадь — центр деловой активности нашего райцентра. На ней помимо почты и телеграфа находились продуктовые и промтоварные магазины и сбоку ряды крытых прилавков — небольшой местный рынок. За последние годы рядом с рынком, как грибы после дождя, выросли коммерческие киоски.
Сегодня, несмотря на воскресный день, торговая жизнь Алпатова из-за жары пересыхала прямо на глазах и еле-еле текла слабым ручейком. Большинство местных обывателей в такую погоду предпочло отправиться на речку — тем более что выбор после запрета на походы в лес остался невелик. За прилавками уныло сидели немногочисленные торговцы: в основном, как их теперь зовут на отвратительном послеперестроечном новоязе, — лица кавказской национальности. У нас в Алпатове, насколько я вслушивался в звуки гортанной речи, торгуют в основном азербайджанцы. Даже на них, людей, привычных к солнцу, действовала чудовищная жара: сидя под жестяными, раскаленными лучами полуденного солнца навесами, они обмахивались газетами и платками, лениво переговариваясь. Казалось, они находились в полной прострации. И, что было совершенно на них не похоже, почти не обращали внимания на редких покупателей, время от времени останавливающихся возле аккуратных горок яблок, груш, лимонов и прочих даров солнечного юга. Среди южан виднелись и местные торговцы — зелень, семечки, овощи с огородов — привычный незатейливый ассортимент. Барышни в коммерческих ларьках максимально освободились от одежды, распахнули настежь двери и включили вентиляторы. Выглядели продавщицы изрядно ошалевшими. В тени одного из ларьков обессиленно валялись в пыли три дворняги с вывалившимися набок языками.
Поселок просто осатанел от жары.
Я вздохнул — желания выходить на солнце не было. Но наконец, собравшись с силами, я решился сойти вниз и погрузиться в марево накаленного воздуха. Спустившись со ступенек, я свернул в сторону торговых рядов — за ними была кратчайшая дорога к нашему поселку. И услышал за спиной голос:
