Тринадцать способов убить Лалабелль Рок [Литрес] - Мод Вулф
– Могу я прикоснуться к ней?
Она кивает.
– Конечно.
Я дотрагиваюсь до обтянутой кожей, увитой трубками руки Лалабелль. Под одним из ногтей что-то есть. Едва заметная, размытая голубая тень. Это может быть синяк, но я знаю, что это не так. Когда наклоняюсь ниже, ее глаза над кислородной маской не мигают.
Это та, на основе кого я была создана. Первообраз. Оригинал. Она смотрит в зеркало, а я просто отражение. Но она такая маленькая… Интересно, что она думает о нас, своих Портретах. Вряд ли она ненавидит нас. Я не ненавижу нас. Во всяком случае, осознанно. Может, думаю я, ненависть к другим приходит позже, ненависть к тем, кто вынужден жить в мире, переполненном другими Лалабеллями? Я все еще молода; возможно, со временем я тоже буду ненавидеть других. Возможно, однажды я возненавижу даже Художницу.
Возможно. Такое может случиться.
Но сомневаюсь, что случится.
– Ну… – Я не знаю, что ей сказать. Мягко сжимаю ее руку. – Было приятно познакомиться с тобой. Спи спокойно.
Когда я выпускаю ее руку, ее глаза распахиваются и взгляд упирается в меня. Я борюсь с желанием отшатнуться. Ее рот движется под маской.
– Что она говорит? – тревожно спрашиваю я у Мари.
– Воды, – говорит она. – Она просит воды.
Подходит к маленькому пластиковому кувшину и наполняет чашку. Потом, к моему ужасу, передает ее мне.
– Вы уверены? – спрашиваю я.
Мари кивает.
– Она все равно предпочитает пить сама. Ей нравится быть самостоятельной.
Мари снимает маску, и я подношу чашку к губам Лалабелль. Мои руки дрожат. Лалабелль пьет, причем делает это довольно энергично; она пьет жадно, как будто умирает от жажды, как будто проделала долгий путь по пустыне и добралась до границы тропического леса. Когда чашка пустеет, она устало откидывается на подушку, и Мари снова надевает на нее маску.
Сейчас, думаю я, я впервые реально помогла Лалабелль. Смотрю на пустую чашку, и у меня в голове созревает план; он формируется быстро и четко. Я мысленно рассматриваю его под разными углами. Я не привыкла строить планы, и сейчас велика вероятность того, что этот окажется ужасным. Однако он может и сработать. Вероятность тоже велика.
Возможно, не обязательно знать дзюдо, если у тебя есть пистолет.
Я все еще размышляю над этим, когда чувствую прикосновение руки; ее кожа похожа на бумагу, она такая же тонкая и мягкая. Опустив взгляд, я вижу, что на меня смотрит Лалабелль.
– Что? – спрашиваю я у нее и наклоняюсь. Лалабелль жестом показывает на маску, и я убираю ее, а потом склоняюсь так, чтобы она могла шептать мне на ухо.
– Какие-то проблемы? – спрашивает Мари, в ее голосе слышится слабый намек на нетерпение.
– Нет, – говорю я. – Она просто хочет поблагодарить меня.
Когда Мари поворачивается к монитору, я достаю пачку сигарет из куртки и сую ее под подушку Лалабелль. Удача нужна ей больше, чем мне.
– Эти штуки убьют тебя, – говорю я ей так тихо, что Мари не слышит. Один карий глаз медленно закрывается. Она подмигивает.
Я сглатываю комок в горле и на прощание улыбаюсь ей дрожащими губами.
Потом прошу Мари одолжить мне ручку.
Снаружи, под флуоресцентными лампами, Художница стоит, прислонившись к картине с желтыми утками на темном пруду. Когда я выхожу, она отталкивается от стены и торопливо говорит:
– Послушай, я хочу, чтобы ты знала, что… – В ее больших глазах плещется тревога.
– Дай руку, – говорю я и более мягко добавляю: – Пожалуйста.
Художница без колебаний вытягивает руку. Я поворачиваю ее ладонью вверх и зубами снимаю колпачок с ручки.
– Стой спокойно, – предупреждаю я. – Рисовать одной рукой трудно.
Она не шевелится, но ее рука подрагивает, пока я рисую новые линии на ее ладони. Закончив, критически оглядываю результат. Неровные и синие, но выглядят неплохо, если прищуриться.
– Что это значит? – говорит Художница, переводя взгляд на меня, а потом на ладонь, как будто рисунок исчезнет, если она не будет смотреть на него.
– Это значит, что ты будешь жить долго и счастливо, – говорю я. – А теперь пошли убивать Лалабелль.
Глава 13. Смерть
Смерть въезжает в город на белом коне. Скелет в темных латах, искаженное отражение жизни, тень, насмешка. Она одинаково сражает и королей, и детей и ухмыляется святому, который обращается к ней с мольбой. Позади нее по темной реке плывет лодка. В отдалении, за огромными древними башнями, садится солнце.
– Это действительно необходимо? – с сомнением спрашивает Художница. – Она и так почти умерла.
– Не настоящую Лалабелль. А ту, которая создала меня. Ту, которая пыталась убить тебя. Ту, которая на склоне.
Художница отшатывается и хмурится.
– Не понимаю.
– Поговорим в машине, – говорю я и иду.
На этот раз машиной управляю я. Веду ее быстро и время от времени включаю поворотники. Ручная коробка передач осложняет управление, от бензинового двигателя много грязи и шума, однако Лалабелль сохранила навык. Под кабриолетом и береговой линией погребены менее яркие воспоминания – о том, как она останавливалась на красный свет, как на липкой жаре заправляла машину и злилась на вонь, злилась на стоимость, злилась на то, что не может попасть туда, куда ей нужно. Сейчас, в реальности, эти воспоминания для меня более ценны, более человечны.
– Та, что на склоне, первая, так? Та, что создала меня. Первенец, – говорю я, поворачивая за угол на скорости семьдесят пять миль. – Готова спорить, они тогда еще не дотумкали до того, чтобы соорудить отпечатки. Какие инструкции они ей дали? Да и давали ли они их?
Художница сжимает ремень безопасности так, что у нее побелели костяшки пальцев.
– Не знаю. Мы не общаемся.
– Но ты знала, что она заменила настоящую Лалабелль.
– Секретарша Спенсера читала всю его электронную почту. Спенсер, он… в общем,
