Джон Kаppe - В одном немецком городке
– Пусть тележка стоит здесь. Никто ни к чему не прикасайтесь.
Тернер пересек коридор и, не постучавшись, вошел в кабинет Брэдфилда.
16. «ВЕСЬ ЭТОТ ОБМАН»
Пятница. Утро
– Я полагал, что вы отбыли.– В голосе звучало не удивление, а скорее усталость.
– Я не попал на самолет. Разве она не сообщила вам об этом?
– Что, черт возьми, сделали вы со своим лицом?
– Зибкрон послал каких-то молодчиков произвести обыск у меня в номере. Искали чего-нибудь новенького о Гартинге. Я им помешал.– Он опустился на стул.– Они «англофилы». Как Карфельд.
– Дело Гартинга нас больше не интересует.– Брэдфилд подчеркнуто неторопливо отложил в сторону прочитанные телеграммы.– Я отправил в Лондон его документы вместе с письмом, оценивающим размеры причиненного нам вреда. Всем остальным будут заниматься уже оттуда. Я не сомневаюсь, что в надлежащий момент будет принято решение, следует ли нам информировать о случившемся остальных участников НАТО.
– Значит, вам придется дезавуировать ваше письмо. И пересмотреть ваши оценки.
– Я всячески шел вам навстречу,– оборвал его Брэдфилд с прежней, внезапно вспыхнувшей враждебностью.– Проявлял всяческое снисхождение. И к вашей малопочтенной профессии, и к вашему невежеству в области дипломатических отношений, и к вашей из ряда вон выходящей невоспитанности. Ваше пребывание здесь не принесло нам ничего, кроме беспокойства и неприятностей; вы, словно нарочно, старались восстановить против себя всех. Какого черта позволили вы себе остаться в Бонне, когда я распорядился, чтобы вы уехали? Почему вы врываетесь ко мне в кабинет в этом неподобающем виде? Или вы не имеете представления о том, что сейчас происходит? Сейчас пятница! Разрешите вам напомнить, раз вы, по-видимому, изволили об этом позабыть, что на сегодня назначена демонстрация.
Тернер не двинулся с места, и гнев Брэдфилда одержал верх над его усталостью.
– Ламли предупреждал меня, что вы человек грубый, неотесанный, но энергичный; пока что вы сумели проявить лишь свою неотесанность. Меня нисколько не удивляет, что с вами так обошлись,– вы сами нарываетесь на подобное обхождение. Я предупреждал вас о том, какой вред может принести ваша деятельность, я изложил вам свои соображения, в силу которых дальнейшее расследование должно быть прекращено, и я старался закрыть глаза на ничем не оправданную грубость, которую вы проявили по отношению к моим сотрудникам. Но теперь с меня хватит. Я запрещаю вам переступать порог посольства. Убирайтесь вон.
– Я нашел папки,– сказал Тернер.– Все папки, все, что пропало. И тележку. И пишущую машинку, и стул. И электрический камин, и вентилятор де Лилла.– Его голос звучал надломленно, словно ему было безразлично, поверят ему или нет, и взгляд, казалось, бродил где-то за пределами кабинета.– И чайные чашки, и всю прочую утварь, которую он понемногу к себе натаскал. И письма, которые он забирал из экспедиции и не отдавал Медоузу. Они были адресованы ему, Лео, понимаете. Это все были ответы на те письма, что он рассылал. Он завел там у себя внизу целое управление – филиал вашего аппарата советников. Только вы об этом и не подозревали. Он открыл всю истинную правду про Карфельда, и поэтому они теперь гонятся за ним.– Он легонько потрогал свою щеку.– Те, что расправились со мной, теперь гонятся за Лео. А он скрывается, потому что узнал слишком много и задавал слишком много вопросов. Насколько я понимаю, они его, верно, уже схватили. Очень жаль, что я так долго вам здесь докучал,– сказал он сухо.– Но вы видите, как обстоит дело. Мне бы хотелось выпить чашку кофе, если позволите.
Брэдфилд не шелохнулся.
– А Зеленая папка?
– Ее нет. Осталась только пустая сумка.
– Он взял ее?
– Я не знаю. Он или, быть может, Прашко. Не знаю.– Он покачал головой.– Мне очень жаль.– Помолчав, он сказал: – Вы должны разыскать его, прежде чем это сде лают они. Иначе они убьют его. Вот зачем я к вам пришел. Карфельд – обманщик и убийца, и у Гартинга есть тому доказательства. До вас доходит то, что я вам говорю? – спросил он, неожиданно повысив голос.
Брэдфилд пристально смотрел на него, не проявляя ни малейшей тревоги.
– Когда Гартинг заинтересовался Карфельдом? – спросил Тернер, словно обращаясь к самому себе.– Он не хотел ничего замечать поначалу. Поворачивался ко всему спиной, старался забыть. Старался не видеть. Жил, как все мы, держа себя в узде, не желая вмешиваться, и называл это отказом от себя во имя общего блага. Разводил сад, посещал званые вечера. Занимался разными пустяками. Старался выжить и не впутываться ни во что. Прятал голову в плечи, чтобы колеса жизни катились мимо, не задевая. Так было до октября, пока Карфельд не показал своей силы. Он знал Карфельда – вот в чем дело, понимаете? И Карфельд был перед ним в долгу. Это много значило для Лео.
– В чем это он был перед ним в долгу?
– Погодите. Мало-помалу он начал… возвращаться к жизни. Он позволил пробудиться своим чувствам. Мысль о Карфельде мучила его, не давала ему покоя. Мы с вами оба знаем, как это бывает, когда что-то мучит. Физиономия Карфельда была повсюду – так же, как сейчас. Хмурящая брови, ухмыляющаяся, угрожающая… Его имя звучало в ушах Лео, не умолкая: Карфельд – обманщик, Кар фельд – убийца. Карфельд – шарлатан.
– Что за чушь вы порете! Нельзя же быть столь смехотворно нелепым.
– Лео все это стало наконец невыносимо – весь этот обман. Ему захотелось правды. Спячка его плоти и ума закончилась. Он исполнился отвращения к самому себе за то, чего не сумел совершить, за то, чего не доделал, за то, что мало старался, и за то, что слишком старался… Ему было тошно и от своей обыденности, и от своих трюков, уловок. Нам всем знакомо это чувство, не правда ли? Так вот, Лео страдал от него. Очень страдал. И тогда он решил добыть то, что жизнь ему задолжала,– чтобы свершился суд над Карфельдом. У него, понимаете, была хорошая па мять. Я знаю, что это совсем не модно в наши дни. Он на чал строить планы. Первое: проникнуть в архив и канцелярию; второе: возобновить свой договор и потом завладеть досье «Сведения об отдельных лицах» – старыми папками, документами, уже предназначенными к уничтожению, дав но, можно сказать, преданными забвению и упрятанными в вашу «святая святых». Он решил попробовать свести концы с концами, поднять архив, расследовать все заново…
– О чем вы толкуете, я ни слова не понимаю. Вы просто больны. Вам надо пойти и лечь в постель.– Его рука поднялась к телефону.
– Прежде всего он завладел ключом – это оказалось проще простого. Положите трубку! Оставьте в покое телефон! – Рука Брэдфилда замерла в воздухе, затем легла на стол.– После этого он принялся за работу в вашей «святая святых». Он организовал там свою собственную маленькую канцелярию – дела, переписку, регистрацию – и перебрался туда. Если ему что-нибудь требовалось из канцелярии, он это крал. Вы же сами сказали, что он вор. Вам ли не знать.– На мгновение голос Тернера смягчился, в нем прозвучало сочувствие.– Скажите, когда вы опечатали подвал? После Бремена, верно? В конце недели? Вот тут он запаниковал. Единственный раз. И тогда он стащил тележку. Нет, слушайте! Я сейчас расскажу вам о Карфельде. О его докторской степени, о службе в армии, о ранении под Сталинградом, о его химическом заводе…
– Всевозможные слухи на этот счет циркулируют здесь уже не первый месяц. Как только Карфельд показал, что он может серьезно претендовать на руководящую роль в политике, мы постоянно слышим разные истории о его прош лом, и всякий раз он чрезвычайно успешно опровергает их. Во всей Западной Германии едва ли сыщется хотя бы один более или менее видный политический деятель, которого коммунисты рано или поздно не попытались бы опорочить.
– Лео не коммунист,– сказал Тернер, и в голосе его вдруг прозвучала смертельная усталость.– Вы же сами сказали, что он – примитивная натура. В течение многих лет он сторонился политики, боясь того, что может вскрыться. Я ведь не сплетни пересказываю вам. Я сообщаю факты – то, что на нашем родном английском языке принято называть фактами. И факты сугубо секретные. И все они со держатся в нашем собственном английском архиве и запер ты в подвальном помещении нашего собственного английского посольства. Вот где он их раскопал, и теперь даже вы не можете похоронить их там снова.– В его словах не зву чало никакой враждебности, никакого торжества.– Если вы хотите лично во всем этом удостовериться, то все документы находятся сейчас в вашей канцелярии. Вместе с пустой спецсумкой. Есть там кое-что, в чем мне не удалось разобраться до конца: я недостаточно хорошо знаю немец кий язык. Я распорядился, чтобы никто не прикасался к этим документам.– Он вдруг усмехнулся, что-то припомнив – быть может, затруднения, с которыми ему пришлось столкнуться.– Вы едва не замуровали его там, сами того не подозревая. Он спустил вниз тележку в конце недели, и как раз в это время были установлены решетки и опечатан лифт. Он был в ужасе, что не сможет продолжать работу, не сможет больше проникнуть в «святая святых». До этой минуты все было для него шуточным делом. Схватить какую-нибудь нужную папку – он ведь имел доступ всюду, вы же знаете, работа над «Сведениями об отдельных лицах» давала ему это право,– шмыгнуть с ней в лифт, отнести в подвал и спрятать там. Но вы, хотя и невольно, положили этому конец: аварийные решетки расстроили все его планы. Тогда он погрузил все, что могло ему понадобиться, на тележку и просидел там, внизу, весь конец недели – ждал, когда уйдут рабочие. Чтобы выйти наружу, ему пришлось взломать замок на черном ходу. А после этого он уповал лишь на то, что Гонт будет приглашать его к себе на верхний этаж. В простоте душевной, конечно, ни о чем не подозревая. Здесь все до единого действуют, так сказать, в простоте душевной. И я должен принести вам свои извинения,– неожиданно прибавил он смущенно,– за то, что я вам сказал. Я был не прав.
