Рассел Джеймс - Назовите как хотите
Линкольн так и не покинул своей спальни. Он отослал горничную, велев подать еду в номер, но, когда ее принесли, так ни к чему и не притронулся. Даже целлофановой обертки снимать не стал. Вместо этого он растянулся на кровати и стал пялиться в потолок. На стене висели две картины — какие-то лилии в вазе и пейзаж с озером. Бледные и невыразительные краски, да и вообще дрянь полная. Интересно, сколько за них заплатили, подумал он. Отель наверняка покупает такие вещи оптом, как это делали хозяева «Счастливой гасиенды» дома, в Америке. Надо было с ними поговорить тогда, вздохнул он, ибо был уверен, что смог бы найти картины подешевле. Да и много красочнее, что ли. Здешние пейзажи были выполнены в приглушенных пастельных тонах, к тому же хреново напечатаны, — тогда как в «Гасиенде» на картинах красовались все больше горы да залитые золотистым солнцем прерии. (Господи, на одной картине был даже канюк — вот вы бы стали вешать в своем ресторане изображение канюка?) Нет, для «Гасиенды» следовало подыскать что-нибудь путное — скажем, изобилие красных тонов и сильных, энергичных мексиканок, танцующих… что они там танцуют-то, эти мексиканки? Ну, в общем, когда они задирают свои юбки так, что бедра видны. Именно то, что нужно для ресторана.
Затренькал телефон. Он так замечтался, что на секунду подумал даже, что это из «Гасиенды». Но это оказалась Глория. Он почти разочаровался в ней. Она была так предсказуема.
— Линк, милый, — я была на почте.
— Угу-м.
— Что-то не так, Линк?
— Н-ну… странно, что ты спрашиваешь. У меня болит живот.
— Нет, я имею в виду — что-то не так с деньгами?
— Мне плохо, а тебя это не интересует?
— Нет, это ужасно, Линк. Мне очень жаль, правда. Так ты отправил деньги, как говорил?
— Приятно тебя слышать.
— Так да или нет?
— Ах да — я забыл поздороваться. Доброе утро, Глория.
— Господи, Линкольн, что происходит? Ты же обещал, что пришлешь денег!
— Что происходит? Да что может происходить в этой глуши…
— Линкольн!
— А что — на почтамте твоих денег не оказалось?
— Нет!
— На главпочтамте?
— Не было там никаких денег!
— В Эдинбурге?
— В Глазго!
Он усмехнулся:
— О, ну да, да, конечно. В Глазго.
— Куда ты отправил деньги, Линкольн?
— Ты называешь меня Линкольном, только когда злишься на меня.
— Так ты не отправлял денег?
— А что — этот твой Клайв ничего на тебя не тратит? У него ведь целое состояние.
Она вздохнула.
Он добавил:
— Состояньице. Или он так же богат, как и я?
Она снова вздохнула, и вдруг завизжала:
— Так ли он богат, как ты, — ты это хотел спросить. Линкольн? Или, может, ты хотел спросить, какой у него член — такой же большой, как и у тебя? Ты это хочешь знать?
— Нет, что ты, — все ведь знают, что у англичан это дело меньше, чем у американцев. Как кровати, знаешь, — у нас «размерчик короля»,[22] а у них правит королева, особы голубых кровей.
— Он не голубой.
— Разве я так сказал? О, милая, — если бы я знал, что ты так щепетильно относишься к его ориентации, — я всегда думал, что он нормальный мужчина, если что.
— Он такой и есть, Господи Боже! Где мои деньги?
— Нормальный мужчина позволяет тебе клянчить деньги у мужа?
— Линкольн, мне нужны деньги на карманные расходы. Мои собственные. Немного наличных, понимаешь?
— Так ты была на главпочтамте?
— Да — но в Глазго, а не в Эдинбурге, Линк.
— Я пошутил, детка. Наверное, ты приехала туда слишком быстро. Это же Англия, милая. Привыкай к размеренным темпам.
— Только не в Глазго. По сравнению с Фресно здесь Нью-Йорк.
— Серьезно? Должно быть, я застрял в Девоншире. Что, если мне смотаться в Глазго — ускориться, так сказать?
— Ни в коем случае!
— Я тебе совсем не нужен, моя прелесть?
Он потянулся к туалетному столику, пока она вещала:
— Милый, я понимаю, каково тебе сейчас. Правда-правда. Мне очень жаль — веришь? Но если ты приедешь в Глазго, это нам не поможет.
Нашарив на туалетном столике бумажный конверт, он ответил:
— Послушай, деньги я отправил, так что почему бы тебе не провести сегодняшний денек, шатаясь по городу, а завтра, глядишь, они и придут.
— Завтра? О Господи…
— Завтра утром. Первым долгом.
Он поиграл конвертом и улыбнулся спокойной улыбкой. В конверте лежал билет на рейс Бристоль — Глазго и обратно. Отправление — сегодня в пять часов вечера.
Полдень того же дня. Глазго. Утренняя дымка рассеялась, и небо сияло, точно начищенный поднос. Микки и Паттерсон стояли рядышком в зале для прибывающих пассажиров аэропорта Глазго, и физиономии у обоих были значительно мрачнее небесной лазури. Паттерсон бесился оттого, что ему не удосужились сообщить, куда они направляются; и когда Стречи отлучилась в дамскую комнату, пододвинулся поближе к Микки, будто из опасений, что тот тоже вздумает удрать. Микки пояснил, что у Стречи, должно быть, женские неприятности и она задержится. Паттерсон стоял к нему так близко, как то позволяли приличия. Стречи все не показывалась.
Мужчины ждали.
Вскоре Паттерсон не выдержал:
— Там у них что — очередь?
Микки пожал плечами.
— Женский туалет, знаешь ли.
— Почему бабы вечно столько возятся?
— Так уж они устроены.
— При чем тут это? Им это проще — спустил трусы, и всех делов.
— Я имел в виду женские уборные. Каждой женщине нужна отдельная кабинка.
Паттерсон принялся размышлять над услышанным.
— А кабинки-то тут при чем?
— Их всегда не хватает.
— И сколько их надо?
— По одной каждой.
— Я это понимаю…
— Нет, подумай. Мужикам ведь что? Вдоль стены спокойно может разместиться шесть писсуаров — но всего три кабинки. Потому-то в мужском туалете все происходит быстрее.
Паттерсон кивнул:
— Логично. Ну, еще накраситься, то да се.
— А ты что — красишься?
— Да нет — я про женщин. Потому Стречи и задерживается.
Паттерсон покосился на Микки:
— Вы что-то от меня скрываете?
Микки улыбнулся:
— А зачем? Чтобы смыться, мне достаточно щелкнуть тебя по носу.
Паттерсон сердито посмотрел на него. Стречи они дожидались в молчании. Когда она наконец появилась, сказала:
— Давайте поищем такси.
Они вышли на улицу — в серый шотландский день. Стречи сказала Паттерсону, что он может выбрать «любое» такси. Но Паттерсон тоже был городским жителем:
— Надо выбрать первое в очереди.
— Нам оно понадобится почти на весь день. Почему бы вам не договориться об оплате?
— Целый день?
— На пару часов точно. Так что договаривайтесь на полдня. Речь идет о деньгах вашего босса.
Паттерсон выругался и направился к ближайшему такси. Просунув голову в окно, он принялся яростно торговаться. Но таксист — истинный уроженец Глазго — оказался отнюдь не из робких и сумел дать ему достойный отпор. Он откинулся на своем сиденье, долго рассматривал неприятного англичашку, и, в конце концов, буркнул какую-то сумму на трудноразбираемом местном диалекте. Паттерсон поморщился — он решил поморщиться вне зависимости от суммы, которую назовет таксист, — и провозгласил:
— Двадцать фунтов за час.
Тот рассмеялся ему в лицо.
Паттерсон сказал:
— Двадцать пять всего — но не больше.
— Слышь, Джимми… — начал таксист.
К тому времени, когда они столковались о цене, Паттерсон начал сожалеть о том, что попытался сэкономить деньги Фрэнки. Он неохотно согласился и обернулся. А Микки и Стречи и след простыл.
Часам к пяти Линкольн почувствовал заряд оптимизма. А заодно и голод. Отказавшись от вполне сносного обеда в «Холидей Инн», он поехал в бристольский аэропорт и заказал там кофе и бисквит. Что было ошибкой. Сэндвич он не стал заказывать намеренно, памятуя о том, что англичане не умеют делать сэндвичей — но уж бисквит-то они могут сделать бисквитом? Ничего подобного — это была та же самая оладья. Другой формы, правда, — но такая же мягкая. И безвкусная — под стать английским сэндвичам.
Он уселся в зале ожидания и принялся облизывать пальцы — и то вкуснее здешних бисквитов — и озираться в поисках уборной. Перед полетом надо бы. Найдя искомое помещение, он отправился туда — когда вдруг его нагнал Фрэнки ди Стефано. Они уставились друг на друга:
— Ты направлялся в Шотландию?
— Нет, в сортир.
— Я поехал по одной дороге, а ты — по другой, верно? — Фрэнки злорадно ухмылялся. — Вот это совпадение — или нет?
Линкольн помахал у него перед носом липкими от сахарной пудры пальцами:
