Энн Райс - Царица Проклятых
– Красавица Джесс! – сказал он, поднимая руку как бы в прощальном жесте. Ее уносили за кулисы, подальше от него и от сцены.
Она смеялась, когда ее наконец отпустили.
На белой блузке остались пятна его крови. На руках засохли бледные соленые кровавые полосы. Этот вкус казался ей знакомым. Запрокинув голову, она расхохоталась. Какое любопытное ощущение – не слышать свой смех, но чувствовать его физически, чувствовать, как по телу пробегает дрожь, сознавать, что она одновременно и плачет и хохочет. Охранник что-то резко ей сказал – произнес какую-то грубость, а может, угрозу. Но она не обратила на него внимания.
Ее вновь поглотила толпа, она швыряла ее из стороны в сторону, увлекая за собой прочь от центра. Правую ногу отдавил тяжелый ботинок. Она споткнулась, обернулась, но ее тут же толкнули вновь, еще более жестоко, отпихивая к дверям. Джесс не сопротивлялась.
Какая разница? Теперь она знает! Ей известно все. Голова кружилась. Если бы не поддерживающие ее со всех сторон чужие плечи, она бы вряд ли устояла на ногах. Никогда еще Джесс не доводилось испытывать такое чудесное самозабвение. Такое чувство свободы.
Безумная какофония музыки продолжалась; в волнах разноцветного света мелькали и исчезали лица. В нос ударял запах марихуаны и пива. Как хочется пить… Глотнуть бы сейчас чего-нибудь холодного. Очень холодного. Как мучительна жажда… Она подняла руку и лизнула соленую кровь. И вдруг почувствовала дрожь во всем теле, ту странную вибрацию, которую так часто ощущала на грани сна. Мягкое, восхитительное подрагивание означало приближение снов. Она еще раз лизнула кровь и закрыла глаза.
Внезапно она поняла, что оказалась на открытом месте. Никто не толкался. Подняв голову, она увидела, что стоит перед дверью, за которой начинается узкий наклонный проход, ведущий в нижний вестибюль. Толпа осталась позади, на верхних этажах. Теперь можно отдохнуть. С ней все в порядке.
Она шла, придерживаясь рукой за скользкую грязную стену, наступая на раздавленные бумажные стаканы, на упавший парик с дешевыми желтыми кудрями. Прислонившись головой к стене, она остановилась, чтобы передохнуть, горевший в вестибюле мерзкий свет бил в глаза. На кончике языка остался вкус крови. Она чувствовала, что сейчас опять заплачет, но что для нее это будет только к лучшему. В данный момент нет ни прошлого, ни будущего, нет никаких потребностей, и весь мир в корне изменился. Она погрузилась в самое соблазнительное состояние покоя и согласия с собой, какое ей только доводилось испытывать. Если бы можно было рассказать об этом Дэвиду, хоть в какой-то мере поделиться с ним этой великой, всеобъемлющей тайной.
Ее что-то коснулось. Что-то враждебное. Она неохотно повернулась и увидела рядом огромную фигуру. Что это? Она попыталась разглядеть ее получше.
Костлявые руки, зализанные назад черные волосы, красный грим на злобно кривящихся губах… Но кожа! Точно такая же кожа! И клыки. Это не человек. Один из них!
«Таламаска?» – Это слово долетело до нее, как шипение. Оно ударило ее в грудь. Она инстинктивно подняла руки, скрестив их и вцепившись пальцами в плечи.
«Таламаска?» – Беззвучная, но оглушительная ярость.
Она хотела отодвинуться, но он схватил ее, впиваясь пальцами в шею, и оторвал от пола. Взлетая в воздух, она изо всех сил старалась закричать.
Потом она с воплем летела через весь вестибюль, пока не стукнулась головой о противоположную стену.
Чернота. Она увидела боль воочию: сначала желтая вспышка, затем – белая, она пронзила позвоночник и миллионом ручьев растеклась во все стороны. Тело онемело. Она ударилась об пол – теперь боль наполнила лицо и ладони – и перевернулась на спину.
Она ничего не видела. Возможно, у нее закрыты глаза? Но если и так, то почему она никак не может их открыть? Она услышала голоса, крики. Свисток – или это звон колокольчика? Громоподобный шум – но это аплодисменты зрителей в зале. Собравшиеся вокруг нее люди спорили между собой.
– Не трогайте ее! У нее сломана шея! – произнес кто-то прямо у нее над ухом.
«Сломана? А разве от перелома шеи не умирают?»
Кто-то положил руку ей на лоб. Но она ощущала только покалывание, как будто очень замерзла, шла по снегу, и уже ничего не чувствовала. И ничего не видела!
– Послушай, крошка. – Мужской голос, совсем молодой. Такие голоса можно услышать в Бостоне, Новом Орлеане, Нью-Йорке. Пожарный? Полицейский? Спасатель? – Мы позаботимся о тебе, детка. «Скорая» сейчас приедет. А пока лежи и не двигайся, милая, и не волнуйся.
Кто-то дотронулся до ее груди. Нет, просто вынимают из кармана карточки: «Джессика Мириам Ривз». Да.
Она стояла рядом с Маарет, и они смотрели на гигантскую карту с множеством крошечных лампочек. И она поняла. Джесс, дочь Мириам, дочери Элис, дочери Карлотты, дочери Джейн-Мари, дочери Анны, дочери Джанет-Белль, дочери Элизабет, дочери Луизы, дочери Франсес, дочери Фриды, дочери…
– Позвольте мне, прошу вас, мы ее друзья…
«Дэвид!»
Ее поднимали с пола. Она услышала свой вырвавшийся против воли крик. Она опять увидела экран и испещренное именами древо: «Фриды, дочери Дагмар, дочери…»
– Осторожно, осторожно же, черт возьми!
Воздух стал другим – прохладным и влажным; ее лицо обвевал ветерок; потом руки и ноги вообще потеряли чувствительность. Она чувствовала только свои веки, но не в силах была их поднять.
Она слышала голос Маарет: «…вышли из Палестины, спустились в Месопотамию и медленно двинулись вверх, через Малую Азию и Россию в Восточную Европу. Понимаешь?»
Это либо катафалк, либо «скорая», хотя для последней здесь слишком тихо, а сирена хотя и не смолкает, но звучит где-то далеко. Что случилось с Дэвидом? Он бы не отпустил ее, будь она жива. Но откуда там взяться Дэвиду? Дэвид же сказал, что никто и ничто не заставит его приехать. Дэвида там не было. Ей все это только показалось. Но что самое странное, Мириам тоже не было. «Святая Мария, Матерь Божия… ныне и в смертный час…»
Она прислушалась: машина неслась по городу, она чувствовала все повороты; но где же ее тело? Его она не ощущала. Сломана шея. Это значит, что она умерла.
Но что за свет видит она сквозь джунгли? Что это? Река? Слишком широкая для реки. Как ее пересечь? Но по джунглям – а теперь по речному берегу – идет не Джесс. Кто-то другой. И все же она видит вытянутые вперед руки, раздвигающие заросли и мокрые грязные листья, – словно это ее собственные руки. Она опускает глаза и видит рыжие волосы, длинные волнистые пряди, к которым прилипли листья и комочки земли…
– Ты слышишь меня, милая? Ты у нас. Мы сделаем для тебя все, что возможно. Твои друзья едут за нами на машине. Тебе не о чем беспокоиться.
Он еще что-то говорил, но она перестала понимать смысл его слов. Точнее, она их не слышала, только интонацию – интонацию любви и заботы. Почему он так ей сочувствует? Он ее даже не знает. Разве он не понимает, что на рубашке – не ее кровь? И на руках? Виновна. Лестат пытался объяснить ей, что это – зло, но тогда ей казалось, что все это не важно и не имеет никакого отношения к делу. Не то чтобы ей было безразлично, что именно следует считать хорошим и правильным, но в тот момент гораздо большее значение имело другое. Знание! А он говорил так, словно она собиралась сделать нечто такое, о чем на самом деле она даже не помышляла.
И поэтому смерть, вполне возможно, была для нее наилучшим выходом. Если бы еще Маарет смогла ее понять. Подумать только, Дэвид рядом, в следующей машине. Так или иначе, но Дэвиду кое-что уже известно, и теперь на нее заведут дело: «Ривз, Джессика. Новые доказательства». «Один из наших преданных агентов, определенно в результате… чрезвычайно опасно… при любых обстоятельствах запрещаются попытки увидеть…»
Ее опять куда-то несли. Снова прохладный воздух, запах бензина и эфира… Она понимала, что оборотной стороной онемения и тьмы станет ужасная, невыносимая боль, и потому, чтобы не оказаться в ее власти, лучше лежать неподвижно. Пусть они несут тебя дальше; пусть везут на носилках по коридору.
Кто-то плачет. Маленькая девочка.
– Джессика! Вы слышите меня? Я хочу, чтобы вы знали, что находитесь в больнице и мы делаем для вас все, что в наших силах. За дверью – ваши друзья, Дэвид Тальбот и Эрон Лайтнер. Мы объяснили им, что вам необходим полный покой…
Конечно. При переломе шеи либо умирают мгновенно, либо как только попытаются пошевелиться. Вот и все. Она вдруг вспомнила, как много лет назад в какой-то больнице видела девушку со сломанной шеей. Тело девушки было привязано к большой алюминиевой раме, которую сиделка время от времени поворачивала или передвигала, чтобы изменить положение своей подопечной. Неужели с ней будет то же самое?
Он опять что-то говорил, но на этот раз голос звучал словно издалека. Она быстрее зашагала по джунглям, чтобы подойти ближе и сквозь рокот реки расслышать его слова. Он говорил…
