Прикованная - Наталия Лирон
– Хорошо, – испуганно сказала Кира, – Глеб, что…
– Ничего, пока ничего, – он встал, – не хочу ни расстраивать, ни обнадёживать тебя, потому что пока ничего не знаю, всё надо проверить, ну, что я тебе буду рассказывать ерунду, когда всё вилами по воде писано. Ты же помнишь, сколько было ложных версий.
Она помнила.
– Но я волнуюсь. Ты же в Америку не полетишь?
– Нет, в этот раз не полечу, – он подмигнул ей, – зверский какой-то голод после коньяка. Ты сама-то ела? Тебе нужно усиленно…
– Ела-ела, – кивнула Кира, – и таблетки выпила. Всё хорошо.
– Ну ладно, – Глеб достал кастрюлю, – точно не будешь?
– Пойду спать. – Она закинула в печку поленце и встала. – Как ты говоришь? Утро вечера мудренее?
– Да. – Он улыбнулся, глядя на неё и стараясь запомнить всю целиком, от стриженой макушки до стоптанных тапок.
Он не знал, увидит ли её снова.
– Доброй ночи.
Ночь втекает в меня чёрной гуашью, заполняя все уголки мглой.
Я открываю глаза в темноту и закрываю глаза в темноту, снова открываю… и закрываю. И не знаю, сколько времени, и не знаю, есть ли время. Проваливаюсь в сырое небытие… и выныриваю.
Вокруг всё тёмное и медленное, моргаю, шевелю руками и ногами, поворачиваю голову – возвращается боль. Лицо, затылок, локоть, живот – всё тело болит, но двигаться могу. Улыбаюсь разбитыми губами – если больно, значит, жива.
Пытаюсь вспомнить, что произошло, – мгновения лепятся друг на друга, и я не могу ничего вычленить. Глаза привыкли к темноте, я смотрю вверх, ожидая увидеть потолок своего подвала, но… он другой. Оглядываюсь – ночники не горят, глухо. Где я? Приподнимаюсь на локте – я не в высокой кровати, а на полу в гостиной.
Оглядываюсь вокруг… что-то валяется ближе к порогу – то ли гора тряпок, то ли… Присматриваюсь… Ч-ч-ёрт! Маша! С трудом подползаю к ней, цепи хватает.
Она лежит на боку, спиной ко мне.
– Маша? – поворачиваю её.
Лоб холодный, волосы в высохшей липкой крови, пытаюсь нащупать пульс на шее… нет. Под моими руками прохлада – кожа мёртвой девушки. Я леденею.
Как получилось, что он оставил нас здесь? И куда делся сам? Вспоминаю, я ввела ему лекарство, почти шприц, нет, где-то половину или чуть больше. И что-то ещё колола Маша, её рука мелькнула перед глазами – перед тем, как я отключилась.
Доползаю до дивана и, опираясь на него, встаю на слабые ноги. Держись, Лена! Не даю себе упасть, дохожу до стены, зажигаю свет и едва не вскрикиваю – резко, ярко. Через минуту, когда глаза привыкают, вижу протёртый диван на резных деревянных ножках – он заляпан кровью, на ковре перед ним засохшие пятна. При ярком свете я вижу, что Маша лежит с неприлично задранным подолом, руки раскинуты в стороны, будто готовые обнять высокий потолок или далёкое небо. Она вся в крови: губы, подбородок, шея, руки, колени, кофта, юбка.
Подхожу, смотрю – глаза открыты, зрачки расширены и неподвижны. Я присаживаюсь на корточки, медленно глажу её по щеке, опускаю веки, укладываю ровно и оттаскиваю к стене.
Где Владимир? Смотрю в камеры – видит ли он меня?
Выглядываю в коридор, насколько хватает цепи – и… сердце проваливается в тишину. Свет из комнаты падает в коридор: он лежит на спине, головой к порогу прихожей, выходящей на улицу.
Он спит? Он умер?! Внутри нарастает паника. Я с ужасом смотрю на свою цепь, ключ от металлического браслета у него в кармане! Глядя на неподвижную фигуру, я даже не знаю, чего хочу – чтобы он был живой или мёртвый.
«Мама, мамочка моя, мама, мама». – Его слова звучат в голове.
«Дыши! – Я прислоняюсь к стене, делаю глубокий вдох, пытаюсь успокоиться. – Дыши!» Опускаюсь на пол, смотрю на него пристально, неотрывно, чтобы уловить движение, дыхание… нет, невозможно, он слишком далеко, лежит тёмным неподвижным комом.
Отворачиваюсь и наматываю цепь на палец – она тонкая и прочная. Я трогала эти звенья много раз, просто так их не разорвать. Возвращаюсь в комнату, забывая про боль, и шарю по ней взглядом… Я не знаю, сколько прошло времени после транка, когда я очнулась: пару часов? Или это уже другой день? Если он жив и просто спит, то, значит, может очнуться в любую минуту. А если всё-таки умер?
– Вставай, – поднимаю себя, – не думай, ищи, – бреду обратно. Диван, ковёр, коченеющий труп Маши. За диваном стеллажи с книгами, не дотянуться… Проигрыватель, пластинки… Разломать, и будет острый край, нет, нет, не справиться с цепью. Что ещё? Пианино? Бесполезно, не дотянусь. Журнальный столик, стекло… но нечем разбить.
Сердце стучит часто-часто, жажда скребёт горло песком, так всегда после лекарства. Нужно сосредоточиться и найти что-то, чем можно разорвать цепь, пока он не проснулся. Как же хочется пить!
Мысли мечутся стрекозами… Смотри… ну смотри же… Диван, ковёр, стол, пианино… подсвечник! На пианино литые подсвечники, но я не могу до них дотянуться.
Всхлип… Я замираю, прислушиваюсь, это не может быть Маша, это может быть только он. На цыпочках подхожу к порогу, выглядываю – положение его тела изменилось.
А значит, у меня не много времени.
Хватаю книгу со стеллажа, кидаю в подсвечник, он с грохотом падает наискосок далеко от меня.
Слышу невнятное мычание и кашель в прихожей. Он просыпается. Хватаю книги и швыряю опять. Ещё… ещё… и ещё…
Оборачиваюсь на дверь… Господи, дверь! Забываю о подсвечниках – выглядываю в коридор… шуршание, кашель, всхлип – тёмный ком ворочается.
– М-м-мам… – Он приподнимается на локтях, голова опущена вниз.
Время режет минуты, их мало, мало, мало…
Я просовываю тонкую цепь под дверь, загоняю между дверью и косяком, хочу перекусить цепь, словно плоскогубцами… Загнала – получилось! Но теперь мне не дотянуться до ручки! Нужно короче.
– Ма-а-ам-а! – Его голос становится громче, трезвее.
Мельком смотрю – сидит, прислонился к стене, руками держит голову. Время сжимается в песок.
Пробую снова – нога на весу, просунуть цепь в щель, схватиться за ручку руками и дёрнуть изо всех сил… Дверные петли – кусачки – хлопаю так сильно, как могу, – не получается.
Выглядываю – он, покачиваясь, встаёт, опирается о стену:
– Мам, ч-что ты делаешь? Ч-что?
Времени нет, оно размололось в труху.
Давай же! Давай! Дверные петли, проём, цепь… стараюсь попасть, чтобы пазы петель зажали цепь…
– Ма-а-ам! – Его голос ближе. Он идёт из прихожей ко
