Джек Керли - Послание
– Три тела, три кассеты редактированных съемок с камер над столом, – сказал я, взяв последнюю пленку. – Давай посмотрим номер четыре.
На корпусе была нацарапана маленькая звездочка. Я вставил кассету в плеер. Он щелкнул и зажужжал. Вначале экран был черным. Затем постепенно появилось черно-белое очертание рта. Контрастность была выведена на предел, губы напоминали движущуюся абстрактную картину. Открываются и закрываются. Влажные. Разговаривающие. Шепотом.
– Не делай этого. Это грязно, и тебе не разрешается. Я маме расскажу, – произнес он. В голосе звучали одновременно мольба и предостережение. Его слова сопровождались искаженными звуками музыки.
– О, пожалуйста… прекрати прикасаться ко мне. Помоги мне, мама. Она здесь.
Кадр перескочил на женские пальцы, скользящие по мужской груди, они разминали и поглаживали ее, как бы дразнили бицепс, ласкали округлое плечо. Увеличение камеры включилось максимально, а пальцы Эйвы принялись играть соском. Линди застонал, и голос его зазвучал громче.
– Она здесь, мама. Плохая девочка. Она трогает меня везде.
Картинка показалась под другим углом, переключилась на одну из камер, установленных на потолке сверху и немного влево от Эйвы – вид в одну четверть со стороны ее затылка. Поле зрения сузилось на руках Эйвы, которые пробежали вниз по плоскому животу, остановившись у лобковых волос. Она пригладила их. Надавила на них. Положила ладони рядом с основанием пениса. Угол камеры сместился, и ракурс стал более наклонным.
Оглушенные, затаив дыхание, мы смотрели на то, как Эйва наклонилась вперед и начала сосать член трупа Джерролда Нельсона.
Глава 33
Широкие шины вездехода утонули в грязи, провернулись, затем зацепились за твердую почву. Машину занесло, после чего она с ревом направилась к реке. Туда было меньше мили. Его собственный грузовичок сейчас отдыхал на дне ручья к северу от Чикаго. Прекрасный день, пурпурно-серые облака и скрывающая все за собой пелена замечательного дождя. Он объехал упавшую ветку и подпрыгнул на мягком пригорке, привстав на сиденье, чтобы смягчить удар при приземлении.
Позади себя он услышал тихие стоны Мамы, привязанной ремнями в задней части машины. Снотворное заканчивало свое действие. Он подсыпал его в кофе, и, когда она начала терять ориентацию, вывел ее через погрузочную платформу к своему автомобилю. Препарат в ее теле скоро должен испариться, – он знал это по собственному опыту, – и она все быстро выдохнет, когда проснется. Он должен поторопиться: Мама становилась очень опасной, когда сердилась.
Вдалеке он увидел группу деревьев, скрывавших его шхуну от посторонних глаз. Никто не сможет их найти. Он поговорит с Мамой о плохих вещах, которые происходили в прошлом, а потом покажет ей, кем он стал.
Он спасет ее.
Он должен вырезать из нее Плохую Девочку. Он сейчас достаточно силен, чтобы сделать это.
Тучи кружились, словно темные демоны, дождь пошел сильнее. Это действительно был прекрасный день.
– Мой бог! – воскликнул Гарри, глядя, как челюсть Эйвы двигается вперед-назад, вверх-вниз. – Она и вправду занимается тем, о чем я подумал?
– Да. Она читает. «Покорежил целую кварту мужиков-шлюх, покорежил, мужиков-шлюх мужика-шлюху», снова и снова.
Мимика Эйвы и ритм изменились. Гарри сказал:
– Теперь что-то другое. Сейчас она читает…
– «Крысы. Крысы. Крысы. Крысы», – сказал я. – Или «Хо хо хо хо».
– Если не слышать голос, все это выглядит так, будто…
– Я знаю. И еще вспомни, что я стою практически рядом с ней, только в кадр не попадаю.
Гарри начал что-то шептать себе под нос, одновременно придерживая рукой подбородок.
– Он выбирал слова, которые ритмично раскачивали челюсть.
Теперь у этих надписей появлялся смысл. Линди хотел, чтобы Эйва воспроизвела движения при оральном сексе, когда низко нагнется, чтобы прочесть крошечные и бледные слова, в то время как ее голова будет закрывать то место, где должен находиться возбужденный член. С верхней камеры движения были легкими, но убедительными. Он смонтировал под разными углами записи Нельсона и Дэшампса, у которых были практически одинаковые животы, чтобы растянуть сцену, а затем повторял это снова и снова. Голова Эйвы раскачивалась, ее челюсть двигалась то быстрее, то медленнее, а комнату заполняли влажные стоны Линди. И его возбуждение выглядело неподдельным.
Фрагменты были отфильтрованы, чтобы скрыть больничную обстановку: белый цвет был очень ярким, а тени – темными и грязными. Фоном всему этому служила музыка и зловеще искаженные звуковые эффекты: какие-то пульсации и скрежет для усиления кошмаров праведников.
Эйва начала яростно раскачиваться, и стоны Линди стали более частыми и громкими. Я догадался, что она отклонилась назад после чтения текста, а он развернул это движение в обратном направлении, после чего на повышенной скорости запустил его вперед и все это многократно повторил.
Линди издал сдавленный стон оргазма, и экран погас. Из колонок раздался резкий высокий вопль, и Гарри подскочил на месте. Новый фрагмент начался с крупного плана препарирования: движения скальпеля, руки в перчатках, вынимающие внутренние органы через красный разрез.
– Ох-хо, – сказал Гарри.
Голос Эйвы произнес:
– Вилли? Уиллет Линди.
Я был прав. Линди набрал собственное имя из отдельных слов и слогов. Не были ли другие слова балластом, просто для отвлечения внимания? Я затаил дыхание и с ужасом слушал, оцепенев.
– Уилл Линди? – сказала Эйва.
Линди ответил ей детским голосом:
– Да, мама?
– Ты снова был с той девочкой, да? – Голос Эйвы был слабым и монотонным: голос с компьютерными интонациями, подборка слов со спины Барлью.
– Я не хотел, мама.
– Она делала плохие вещи внутри тебя, верно?
Бесстрастность голоса Эйвы придала этим словам нотки безысходности.
– Я ее больше никогда не увижу. Я обещаю.
– Уиллет, Уиллет, Уиллет… ты знаешь, что плохая девочка заставляет тебя лгать.
– Нет, на этот раз все честно. Я сказал, я обещаю.
– Мы должны быть в этом уверены, Уилл.
– Нет. – Голос его дрожал.
– Наступило время вынуть плохие вещи, Уилл.
Рука, скользнувшая во влажную полость. Она что-то сжимает и растирает.
– Не делай мне снова больно, мама.
Я подумал, что так оно вполне могло быть и в действительности: голос Линди – безумный и испуганный, голос мамы – унылый и механический. Запуганный ребенок против сумасшедшего робота. В какой-то момент она – плохая девочка, в другой – его мама.
– Она находится глубоко в тебе, Уилл. Мама должна вынуть ее.
– Нет, пожалуйста. Не надо, мама, прошу тебя.
Руки в перчатках резали и вытаскивали что-то. Одна сцена сменялась другой. Печень. Почки. Мочевой пузырь. Они блестели под ярким светом ламп, как фантастические фрукты-мутанты. Большинство кадров было снято так близко, что в них не попадал обрубок шеи. Когда же это все-таки случалось, лишенные опознавательных особенностей обезглавленные тела, насколько я понял, должны были позволять лихорадочному сознанию Линди просто подставлять на это место свою собственную голову.
Гарри заговорил тихо, словно в церкви:
– Думаешь, она и вправду могла резать его?
– Возможно, он это так себе представлял, – сказал я, – когда она накачивала чем-то его внутренности.
– Может быть, эта женщина действительно – исчадие ада? – сказал Гарри, когда на свет извлекались легкие.
– Это ужас, просочившийся сквозь поколения.
Голос Линди взлетел в следующий регистр:
– Мне так больно, мама.
– Боль очищает нас, Уилл.
Экран погас, звук пропал, тишина казалась абсолютной. Затем голос Линди вернулся: он стал старше и более циничным.
– Я кое-что знаю, мама.
– Что ты знаешь?
– Я знаю один секрет. – Голоса на записи были стереофонически разделены: голос Эйвы шел справа, а голос Линди – слева.
– Что же ты знаешь, Уилл?
– Секреты, секреты… – Он дразнит ее.
– Что же ты знаешь, Уилл?
Шепот:
– Что ты и есть плохая девочка.
– Что ты сказал, Вилли?
– Я знаю, что ты и есть плохая девочка, мама. – Он засмеялся, а голос его стал наливаться похотью. – Секреты, секреты. Много секретов.
– Что бы там ни было дальше, – сказал Гарри, – добром это кончиться не может.
– Ты… просто… заткнись… немедленно… Уилл Линди.
– Ты плохая девочка, мама, ты плохая девочка, мама, я знаю твой секрет…
Однозвучные приговаривания Линди переросли в безудержный высокий вопль, прорезавший воздух, словно косой, и оборвавшийся в темноту. Было слышно только жужжание магнитофона. Через минуту на экране появилось тело на поверхности черной, как уголь, морской воды. Тело Нельсона. Цвета были полностью стерты, остался только белый, черный и скрывавший контуры серый. Камера перешла на бицепс и приблизила его вплотную.
