Роберт Харрис - Призрак

Его слова заставили меня задуматься. Фактически я размышлял об этом с тех пор, как очухался от болеутоляющих средств. Мое чувство вины было хуже боли в глазах и гула в ушах, хуже страха, что меня не выпустят из госпиталя живым. Это может показаться странным — с учетом того, что мне стало известно, — но я не мог найти для себя оправдания или причин для негодования по поводу Лэнга. Моя вина была неоспоримой. Я не просто предал своего клиента: лично и профессионально. Именно мои поступки запустили в действие ту фатальную последовательность событий. Если бы я не ездил к Эммету, он не связался бы с Лэнгом и не предупредил его о фотографии. И тогда, возможно, Лэнг не стал бы возвращаться на Мартас-Виньярд в такой спешке для объяснения с женой. А я не рассказал бы ему о Райкарте. И тогда?.. Что случилось бы тогда? Я исцарапал этими вопросами всю душу, пока лежал с перебинтованным лицом. У меня из головы не выходило, каким слабым и беспомощным он выглядел при выходе из самолета.

«Миссис Блай предположила, что мистер Лэнг узнал убийцу и намеренно направился к нему, желая уберечь других от взрыва…»

— Да, — ответил я. — Он нравился мне.

— Ну, так и вперед! Это твой долг перед ним. И, кроме того, имеется другая причина.

— Какая?

— Сид Кролл сказал, что, если ты не выполнишь своих контрактных обязательств и не закончишь книгу, они возьмут тебя за задницу и засудят на большие деньги.

В конечном счете, по возвращении в Лондон я не выходил из квартиры шесть следующих недель, кроме одного раза (в самом начале), когда Кэт предложила мне поужинать вместе. Мы встретились в ресторане у Ноттингхиллских ворот — на полпути между нашими жилищами. Эта нейтральная территория оказалась такой же дорогой, как Швейцария. Трагическая гибель Лэнга утихомирила былую враждебность Кэт, и встреча со мной, очевидцем нашумевшего события, привлекла ее неким гламурным аспектом. К тому времени я отклонил десятки просьб об интервью, так что, если не брать в расчет людей из ФБР и МИ–5, она стала первой, кто услышал мою историю о случившемся. Мне отчаянно хотелось рассказать ей о своей последней беседе с Лэнгом. И я сделал бы это, но, едва мы заговорили о моей работе, официант принес нам десерт, а после его ухода Кэт сказала, что должна сообщить мне нечто важное.

Она собиралась выйти замуж.

Признаюсь, для меня это был шок. Мне не нравился ее другой мужчина. Он довольно известный телерепортер, поэтому я не буду называть его фамилию. Скуластый, симпатичный и душевный человек. Он специализируется на кратких визитах в худшие регионы мира и, прилетая обратно в Англию, ярко описывает людские страдания — обычно свои собственные.

— Поздравляю, — сказал я.

Мы даже не притронулись к десерту. Через десять минут наша близость и любовная связь — все наши отношения, какими бы они ни были — закончились легким поцелуем в щеку на тротуаре у выхода из ресторана.

— Ты собирался рассказать мне о чем-то, — произнесла она, подзывая рукой такси. — Извини, что я оборвала тебя. Но знаешь, я не хотела, чтобы ты говорил мне о себе… что-то личное, пока я не сообщу тебе о своем решении. И…

— Не важно, — ответил я.

— Ты уверен, что с тобой все нормально? Ты кажешься мне каким-то… другим.

— Я в порядке.

— Если тебе понадобится моя помощь, то звони. Я всегда здесь.

— Здесь? — спросил я. — Ты уходишь из моей жизни, но остаешься здесь? Где здесь?

Я открыл для нее дверь такси и невольно подслушал тот адрес, который она назвала водителю. Увы, но он принадлежал не ей.

А затем я удалился от мира и посвятил все свое время Адаму Лэнгу — каждый час между урывками сна. Довольно странно, но теперь, когда он умер, я вдруг почувствовал его характер, нашел манеру изложения, которая соответствовала моему покойному клиенту. По утрам, усаживаясь за ноутбук, я поражался тому, как клавиатура вдруг превращалась в некое подобие доски Уиджи[54]. Если какая-то напечатанная фраза получалось плохой, я почти физически ощущал, как пальцы тянулись к клавише DELETE. Мой труд походил на работу сценариста, который выписывал роль для уже приглашенной кинозвезды. Я знал, в каких выражениях Лэнг мог подать ту или иную мысль, как он мог обыграть определенную сцену.

Основная структура по-прежнему состояла из шестнадцати глав Макэры. Его рукопись всегда находилась слева от меня, а метод обработки заключался в том, что я брал куски оттуда и, пропуская их через свой ум и пальцы, избавлял текст от комковатых клише моего предшественника. Я не стал упоминать об Эммете и на всякий случай удалил его цитату, открывавшую последнюю главу. Если говорить о книге, то мне удалось показать такой образ Лэнга, какой он сам демонстрировал на публике: образ обычного парня, случайно попавшего в политику и достигшего невероятного успеха лишь по той причине, что ему всегда претили местечковые интересы и идеологические догмы. Я примирил его амплуа с хронологией, воспользовавшись догадкой Рут, что, переехав в Лондон, Лэнг страдал от депрессии, и участие в политической работе помогало ему избавиться от нее. Мне не потребовалось обыгрывать невзгоды жизни. Лэнг был мертв, и, читая его мемуары, люди знали о том, что случилось. Я понимал, что любой «призрак» нашел бы это предостаточным, однако мне хотелось посвятить страницу или две той героической борьбе, которую он вел против внутренних демонов. И т. д. и т. п.

«На первый взгляд политика кажется скучным бизнесом. Но я нашел в ней утешение для своих душевных ран. Партийная активность показала мне истинную дружбу и утолила мою жажду к встречам с новыми людьми. И все же главный повод для вхождения в политику был связан не с моими нуждами. Так получилось, что я встретил Рут…»

В моем пересказе реальное вовлечение Лэнга в политику произошло только через два года после окончания Кембриджа — тогда, когда Рут постучала в его дверь. Это звучало вполне правдоподобно. А кто его знает? Возможно, так оно и было.

Я начал писать «Мемуары Адама Лэнга» десятого февраля и пообещал Мэддоксу закончить книгу (все 160 000 слов) к концу марта. Это означало, что мне ежедневно нужно было печатать по три тысячи четыреста слов. Я повесил на стене таблицу, в которой каждое утро отмечал свой прогресс. Мне приходилось брать пример с капитана Скотта, именно таким образом вернувшегося с Северного полюса: если бы не эти записи пройденных этапов, я бы признал поражение на одной из ранних стадий и безвозвратно сгинул в белом безмолвии чистых страниц. Работа оказалась ужасно трудной. Фактически мне удалось спасти лишь одну строку из рукописи Макэры — что любопытно, самую последнюю. Помню, я громко застонал, прочитав ее на Мартас-Виньярде: «Мы с женой смело смотрим в будущее, что бы оно нам ни сулило».

— Читайте это, ублюдки, — прошептал я, перепечатывая ее тринадцатого марта поздним вечером. — Прочитайте и закройте книгу, если так и не почувствовали комка в горле.

Я добавил слово «КОНЕЦ», и затем, по-видимому, у меня начался нервный срыв.

Я отослал одну копию рукописи в Нью-Йорк и другую — в лондонский офис фонда Адама Лэнга для личного одобрения миссис Рут Лэнг, или, как теперь ее представляли, баронессе Лэнг Калдерторпской. Правительство в знак уважения нации недавно предоставило ей место в палате лордов.

После убийства Лэнга я ничего не слышал о Рут. Будучи в госпитале, я написал ей небольшое письмо, но, видимо, оно затерялось в сотне тысяч других посланий с соболезнованиями, которые отправляли люди из разных уголков планеты. Я нисколько не удивился, получив в ответ стандартную открытку с благодарностью вдовы. Однако теперь, буквально через неделю после отправки рукописи, ко мне пришло письмо, написанное от руки на атласном листе с рельефным гербом палаты лордов:

Вы сделали все действительно так, как я надеялась — и даже больше! Вы прекрасно уловили тон и будто вернули Адама обратно к жизни: весь его чудесный юмор, сострадание, искристую энергию. Прошу вас, приезжайте ко мне в палату лордов и повидайтесь со мной, когда появится свободное время. Было бы прекрасно встретиться с вами. Хотя, конечно, история с Мартас-В. ушла в даль лет и больше не вернется! Благослови вас Господь за ваш талант. У вас получилась правильная книга!!!

С любовью,

Мэддокс тоже не пожалел комплиментов, но обошелся без признаний в любви. Первое издание готовилось тиражом в четыреста тысяч экземпляров. Дату публикации наметили на конец мая. Одним словом, все! Работа была сделана.

Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, в каком плачевном состоянии я находился. На самом деле меня поддерживали только «чудесный юмор, сострадание и искристая энергия» Лэнга. Как только книгу приняли в издательстве, я обмяк, как пустой костюм. Годами мое существование напоминало примерку жизней выдающихся людей — одного клиента за другим. Но Рик настоял, чтобы мы дождались публикации мемуаров Лэнга — моей «пробивной книги», как он назвал ее — и только потом приступили к заключению новых и, возможно, еще более выгодных контрактов. В результате я впервые, насколько себя помню, оказался без работы. На меня накатила ужасная комбинация летаргии и паники. Мне едва хватало сил, чтобы выползать из постели перед обедом, а когда я это делал, то хандрил на софе в халате перед включенным телевизором. Я почти прекратил принимать пищу, просматривать почту и отвечать на телефонные звонки. Я не брился и покидал квартиру лишь на час по понедельникам и четвергам, чтобы не встречаться с моей уборщицей. Мне хотелось уволить ее, но на это требовались нервы. Проще было отсидеться в парке, если позволяла погода, или в ближайшем кафе, когда шел дождь. Поскольку дело происходило в Англии, я в основном довольствовался грязным кафетерием.