Сара Рейн - Темное разделение
Роз знала, что сегодня она свершила возмездие, и ей думалось, что она восстановила равновесие между Соней и потерянным детством ее тетки. Она получила Соню, а эта сучка, Мелисса Андерсон, будет считать Соню кучкой сгоревшего праха в сожженной квартире. Мелисса будет считать Соню погибшей, но она не будет требовать расследования, поскольку уже официально объявила, что Соня умерла в Швейцарии после операции. Она вырыла яму и теперь сама в нее попала.
Но Мелисса никогда не узнает правды о Соне. Никто не узнает правды о том, что случилось с Соней Андерсон.
Глава 29
Уже давно Тэнси, героиня Флоя, находилась в доме на улице Стрел, и она боялась, что умрет, но никто так и не узнает правды о том, что случилось с ней.
Оказавшись в Лондоне, она поняла, что мужчины всегда приходят в этот дом по ночам, как и в работный дом, и, когда начинали опускаться на землю сумерки, ею овладевал ужас, как и прежде. Страшно было, что этот сумеречный ужас не покинул ее и последовал за ней в Лондон. В сказках в сумерках всегда случались хорошие вещи: это был пурпуровый и фиолетовый мир, полный нежных дуновений, запахов и магических секретов. Но сумерки в доме на улице Стрел были совсем другими. Тьма наползала как тина, черной кровью гоблинов сочилось солнце, обнажая грязь и гниль домов и людскую нищету.
Мужчины, посещавшие дом, были в основном моряками или торговцами, а также работниками с близлежащих рынков и боен. Они оставляли прогорклый, тошнотворный запах своих тел в комнатах и а постелях — Тэнси ненавидела этот запах. Дети в работном доме были приучены к строгой чистоте — это вторая ступень после благочестия, говорила жена церковного сторожа. Раз в неделю им приходилось мыться щетками в длинных каменных ваннах в большой комнате, и там были куски щелочного мыла и фланелевые тряпицы, чтобы вытираться.
Но в прогнившем доме на улице Стрел не было никаких ванн; во дворе стояла колонка и ветхий туалет в дальнем конце сада, но они были поделены между восемью соседними домами, и женщина, которая провожала мужчин в спальни и брала с них деньги, сказала, что не собирается бегать по лестнице с кувшинами теплой воды для проституток и малолеток, ее спина не выдержит этого. Так что эту вонь практически нельзя было смыть; Тэнси ненавидела ее, но иногда девочки постарше брали ее в публичные бани, где можно было погружать все свое тело в воду и даже мыть голову. Это стоило два пенса, и если быть осторожной, то два пенса, а иногда и больше, можно было вытащить из кармана мужчин, пока они спали. Тэнси совсем скоро наловчилась, потому что у нее были маленькие проворные пальцы.
Гарри, читая это, почувствовал, что Флой отдает дань Диккенсу и Генри Мэйхью. Он прочитал, что вскоре Тэнси приобрела привычки других девушек: она начала красить губы сухими лепестками герани и подкрашивать веки, и тогда ему представился образ Тэнси, от которого разрывалось сердце, — ей было не больше одиннадцати или двенадцати, и она уже приобрела склонности и привычки шлюхи.
Однажды, когда один из приходящих мужчин напился в стельку пьяным, одной девочке постарше удалось вытащить у него целых шесть шиллингов и не быть пойманной, а шесть шиллингов — это были большие деньги. Их хватило на поход в мюзик-холл им всем и на ужин — они ели заливного угря. Это было в воскресенье вечером, поскольку мужчины обычно не приходили по воскресеньям, и кто-то сказал, что эта ночь не такая греховная, как другие ночи, и прогулка получилась хорошей. Тэнси немного смущалась, она впервые была в такой большой комнате, где множество людей смеялись, пели и пили, но другие девочки сказали, что теперь легче будет возвращаться в дом на улице Стрел, в вонь его комнат и к продавленным кроватям.
Но Тэнси знала, что, хотя смрад и вонь можно смыть и можно забыть об этих мужчинах на время короткой прогулки в мюзик-холл, ее грехи и вина возрастают, и она по-прежнему в греховных вратах слоновой кости. Она воровка и шлюха, и она по-прежнему на пути желчной горечи, на пути беззакония, и однажды за это придет возмездие. Оно наступит, может быть, только после смерти, но наступит обязательно.
И если не было возмездия в жизни — если воздаяние и кара были отложены для следующей жизни, — она знала, что воспоминания и образы этих лет останутся с нею навсегда.
Из дневника Шарлотты Квинтон
10 августа 1914 г.
Поразительно, как образы и воспоминания остаются с нами на долгие годы, и, когда уже кажется, что они ушли навсегда, они вдруг оживают и снова причиняют боль.
Виола и Соррел останутся в моей памяти навсегда. Эдвард никогда не понимал этого, и я старалась не докучать ему слезами, пролитыми по потерянным детям. Возможно, если бы были у меня другие дети, я смогла бы забыть их — нет, не забыть, никогда, но я смогла бы принять потерю и легче смириться с ней. Но я больше не забеременела, и мне, похоже, это не светит уже, мне ведь уже тридцать шесть. Безрадостная перспектива, я думаю, но «простую девочку, может быть, ты родишь», — говорит Эдвард терпеливо. Он по-прежнему горит желанием, когда вспоминает об этом (обычно субботними ночами, когда не надо рано вставать на работу наутро).
С другой стороны, его мать (которая во всем верна себе и совершенно не меняется с годами, которая никогда в своей жизни не испытывала любви) говорит, что тридцать шесть — это почти четыре десятка, и потому зрелая женщина должна вести себя более осмотрительно.
Кто-то (думаю, Джордж Элиот) сказал, что у счастливой женщины нет истории». Возможно, нет ее и у скучающей женщины. Моя жизнь слишком полна призраков, чтобы быть счастливой, но она, конечно, скучна — настолько, что в последние годы мне лень было оставить запись в дневнике. Случайные собрания благотворительных комитетов (мать Эдварда, о, как эта старая карга старается построить мою жизнь по режиму!) и ланчи с женами коллег Эдварда или уик-энды у них в гостях.
Почти всегда их дома бывают больше нашего: у Эдварда обостренное чувство своего социального статуса, и он хорошо различает, какие приглашения стоит принимать. Это важно для бизнеса, он говорит, ты не понимаешь, Шарлотта. Лично мне наплевать, куда мы идем и насколько простой может оказаться компания, лишь бы люди были интересны и гостеприимны, но этого хочет Эдвард, и мне лучше не спорить с ним. И должна сказать, крайне приятно бывать в домах богачей, участвовать в охоте на куропаток, быть приглашенными на шикарные обеды, в поездки, присутствовать на скачках, особенно в те годы, когда Эдуард VII был жив, бесстыдный старый козел. Я дважды сидела рядом с ним за обедом, и его манера разговора была очень специфической — что мама называет теплой манерой, — когда не было Александры, конечно (нечасто это бывало — бедняга!). И если кто и ласкал чьи-то бедра под столом во время бриджа, то уж точно король английский, и никто другой!
Совершенную противоположность ему являет Георг V, он дружелюбный, достойный человек, а от суждения о Марии Текской[21], которая смотрится немного чопорной и неприступной, я воздержусь.
Но теперь, когда германские войска нарушили нейтралитет Люксембурга — что Эдвард называет очевидным актом агрессии — ив связи с отказом Бетманна-Холлвека сохранить уважение к нейтралитету Бельгии, была объявлена война этой Германии. Мы в состоянии войны с Германией — страшные слова, их даже записывать волнительно!
Эдвард говорит, что все закончится к Рождеству; может, и так, но я думаю, что начну писать об этой войне и о том, что творится в мире. (Это исправляет характер — когда думаешь о чем-то большем, чем твоя собственная жизнь, — так и слышу, как мама говорит это!) Эдвард, кажется, вполне одобряет это намерение, и спросил даже, хочу ли я стать похожей на Пастонов или Сэмюэла Пеписа[22] — не подозревала даже, что Эдвард может знать эти имена; насколько я знаю, он не открывал книг, за исключением конторских, вот уже семнадцать лет. Люди часто удивляют.
Мать Эдварда не удивляет ничем, однако она думает, что война — огромная трата времени в человеческой жизни, и считает, что писать о войне — еще большая трата. Лучше бы я занялась чем-нибудь полезным, например, вязала бы балаклавские шлемы[23] для наших храбрых парней на поле брани, как поступала ее мать, когда мы воевали с бурами и зулусами.
Не могу не отметить, что изготовление вязаных шлемов для наших храбрых парней так важно, если учесть, что война кончится к Рождеству, но я лучше займусь чем-нибудь другим. Не сказала этого.
10 сентября 1914 г.
Когда-то я писала, что должна произойти социальная революция или переворот невообразимой силы, чтобы изменить взгляды людей и положение женщины в мире. Теперь мне кажется, мы являемся свидетелями начала подобных потрясений.
Германская кавалерия уже достигла Ипреса и Лилля во Франции, и это значит, что война подступает с пугающей скоростью. А ведь я бывала в Лилле; Клара Уиверн-Смит сняла там дом на лето и пригласила нас с Эдвардом на пару недель, хотя Эдвард был все время раздражительным, поскольку ему не нравится заграница. Лично я убеждена, что реальной целью Уиверн-Смит было соблазнение Эдуарда VII — у него всегда была довольно явная склонность к Франции, особенно после того как он познакомился с Сарой Бернар, и он бывал в доме Уиверн-Смит не однажды.
