Джонатан Мэйберри - Фабрика драконов
78 часов 29 минут.
— Евгеника, — пояснил, поворачиваясь к Глюку, доктор Кто, — это некий сероватый зазор между социальной философией и наукой об эволюции. Основы ее заложил на исходе девятнадцатого века Фрэнсис Галтон, кузен Чарльза Дарвина, а вообще у нее было много влиятельных приверженцев. Взять того же Герберта Уэллса, Бернарда Шоу, Джона Кейнса, да и мало ли кого еще. Ее поборники проповедуют передачу наследственных черт через интервенцию. Вмешательство, стало быть.
— Интервенция! — Грейс произнесла это слово как ругательное; все равно что «анальный зонд».
Кто не обратил внимания.
— Теория состоит в том, что, отфильтровывая нежелательные генетические элементы, дефекты и повреждения, можно произвести на свет человеческое существо более высокого порядка, способности и возможности которого будут несравненно выше, чем у рядовых особей.
— Скользкая, надо сказать, дорожка, — вновь заговорила Грейс, прежде чем Глюк успел отреагировать, — на которую ступают иные ученые мужи, если их можно так назвать, для насаждения своего примитивного социального детерминизма. Причем есть среди них и по-настоящему убежденные, которые в своих проповедях о евгенике лукаво прячутся за причинами, с виду, казалось бы, вполне благородными. Указывают, скажем, в своих заявках на гранты на какой-нибудь врожденный дефект и начинают элементарно лоббировать, оттеняя с выгодой для себя людские несчастья и страдание. Устраивают всякие ток-шоу, шумиху в СМИ — лишь бы пропиариться и обзавестись новой паствой, а потом стричь с нее купоны!
— Однобоко рассуждаете! — возразил Кто. — И если на то пошло, кому бы не хотелось устранить в себе тот или иной дефект? Любой разумный сострадательный человек согласится…
— Ой! Если бы конечной целью евгеники и впрямь было общее благо, я бы, не раздумывая, взялась за нее агитировать, — перебила Грейс. — А…
— Тихо, тихо, — попытался урезонить спорщиков Глюк. — Я от вас отстал на километр. Чего вы вообще так кипятитесь?
Но Кто, похоже, разошелся не на шутку.
— Вас послушать, так любые попытки скорректировать гены направлены исключительно на создание расы господ! Это несправедливо. Множество солидных генетических исследований направлено на предотвращение болезней, улучшение здоровья и силы организма, уменьшение человеческого страдания. И дело здесь совсем не в том, что за этим стоят фармацевтические и медицинские мегакорпорации. Тем более что предварительное финансирование серьезных евгенических исследований ведется такими неоспоримыми столпами бизнеса, как Фонд Рокфеллера, «Келлогс», Карнеги…
Грейс, казалось, вот-вот плюнет.
— Конечно, у кого-то из них намерения исключительно благие, но, доктор, нельзя же быть таким, черт возьми, наивным! Можно подумать, все, кто занимается медицинскими исследованиями, сплошь альтруисты!
— Стоп! — Я вскинул руку на манер дорожного инспектора. — Давайте-ка на этом сосредоточимся. А дискутировать о биоэтике будем после: времени нет.
— Времени действительно нет, — кивнул Черч. — И дело не только в этом. А в том, что интересующие нас исследования были нацелены не на выправление заячьей губы или аутизма. «Конклав» стремился к тому, чтобы рано или поздно добиться официальной, на государственном уровне, поддержки дискриминации, принудительной стерилизации генетически неполноценных, на их взгляд, людей и создание резерваций, где доживали бы свой век обреченные на вымирание расово-неполноценные народы.
— Вот, черт возьми, что я хотела сказать! — воскликнула Грейс с победоносным видом.
— Так получается… что это? — склонился ко мне Глюк. — Попытка создать главенствующую расу?
— Да, — вместо меня ответил Черч. — Перед нами исследования о чистоте расы, инспирированные нацистами и оказавшиеся в руках ученых, получивших доступ к продвинутым технологиям и методикам их внедрения. Иными словами, тех, кто спит и видит осуществление программы евгеники на практике.
— А ваш народ из «Свитка», получается, как раз этими деятелями и занимался? — уточнила Грейс.
— Да, — подтвердил Черч.
Глюк, что-то прикинув, сам себе кивнул.
— Ну а та добыча из «Глубокого железа» — это все исследования по евгенике?
— Не совсем. Многое там — педантично зафиксированные эксперименты по нанесению травм: избиения, членовредительство, все в таком духе. Это часть наследия Йозефа Менгеле по прозвищу Доктор Смерть — изучение пределов переносимости человеком травматического воздействия: проще говоря, изощренные садистские опыты. Все это якобы должно было помочь немецким солдатам выжить на поле боя, хотя здравому уму понять такое не под силу.
Говоря это, шеф красноречиво глянул на Кто, и тот теперь хотя бы держал рот закрытым. Объективности ради заметим, что и Грейс воздерживалась от язвительных ухмылок, способных спровоцировать наше биологическое чудо.
— Эксперименты, проводимые Менгеле, — продолжал Черч, — равно как и врачами-убийцами из других лагерей, вовсе не имели целью помощь немецким солдатам. До людей в окопах им не было дела. Юрген Фройнд подробно расспрашивал и бывших узников концлагерей, и их прежних надсмотрщиков, что не были казнены после Нюрнбергского процесса. Менгеле был движим своим личным безумием и неодолимой тягой перекраивать род человеческий по своему вкусу.
— А зачем? — спросил растерянно Глюк. — Для чего ему это было надо?
— Менгеле верил в возможность существования высшей расы. Своими экспериментами он пытался определить параметры физической уязвимости различных народов. Вот почему, в частности, он и его хозяева отбирали для своих исследований столько евреев и цыган: эти этнические группы имели тесные внутренние связи за счет родства и внутрисемейных браков. Это позволяло Менгеле заниматься этногруппой, физиологически во многом схожей, а это, в свою очередь, наталкивало его на интуитивные обобщения. Статистика основывалась у него не столько на реакции человеческого организма на травмы, сколько на том, как на них реагируют представители определенной этногруппы. Он и ему подобные считали, будто это принесет пользу в ведении войны против тех или иных «недочеловеков». Исследуя общность черт определенного этноса, Менгеле и его соратники искали более эффективное оружие против данного народа в целом.
Пробурчав пару слов, способных вогнать в краску даже боцмана с пиратского корабля, Грейс заметила:
— Хвала Всевышнему, что этот Менгеле не был генетиком.
— Почему? — спросил Глюк.
— Потому что есть болезни и предрасположенности, пагубно действующие не на всех подряд, а как раз на определенные генетические линии, — пояснил Кто. — Например, болезни Тея-Сакса генетически подвержены преимущественно евреи, чью генеалогию можно свести к определенному региону. Ну, скажем, евреи ашкенази из Европы. «Ашкеназ» на средневековом иврите обозначает тех из них, что традиционно селились и проживали в долине Рейна, на западе Германии.
— Знай Менгеле что-нибудь о Тее-Саксе или имей доступ к достижениям генетики — остается лишь гадать, каких бы он дел успел натворить, — перебил Черч, не дав нашему всезнайке разойтись. — Будь у нацистов достаточно времени, они, не исключено, и впрямь бы разработали такое биологическое оружие, что извело бы всех евреев на свете.
— Боже ты мой, — вздохнул Глюк удрученно.
Мне пришла в голову одна очень нехорошая мысль.
— А вот эти записи «Конклава», что оказались уничтожены… Какие в них намечались линии исследования?
Черч молчал так долго, что я понял: ответ будет невеселым.
— Они работали над тем, чтобы в качестве оружия использовать наследственные генетические отклонения. И среди них, совершенно верно, фигурировал Тей-Сакс. Им хотелось создать разновидность, которая передавалась бы не по наследству, а так, как обычные микробы.
— Чертовы маньяки, — покачала головой Грейс.
Черч постучал по клавишам, и на экране возникло найденное мной письмо, а рядом его перевод на английский, который я сделал во время перелета из Денвера.
— Это было написано во время пребывания Менгеле в Аушвице. Обращение «герр Вирц» относится к доктору Эдуарду Вирцу, главному в лагере эсэсовскому врачу. Он был непосредственным начальником Менгеле и до фанатизма убежденным нацистом. Вместе с тем он являлся еще и квалифицированным медиком, специалистом по инфекционным заболеваниям. В лагерь его командировали с целью предотвратить эпидемию тифа, косившую в Аушвице не только узников, но и сотрудников СС. В целом ему это удалось, и он остался там надзирать за ходом прикладных исследований. Что именно входило в его обязанности, не задокументировано, но от бывших узников известно, что особый интерес у него вызывали заключенные с симптомами заразных заболеваний. Именно Вирц прочил Менгеле в качестве главного врача лагеря.
