Рекс Миллер - Тень в камне
Если было нужно. Эйхорд становился детективом «как в книжке». И никто не смел его тревожить, когда наступало время размышлять, раскладывать все по полочкам, экстраполировать и раскапывать на первый взгляд не относящиеся к делу и не связанные между собой события. Они возникали из ничего. Совершенно малоприметные оттенки. Мелочи. Детали. Ложные улики. Предположения. Ритм речи. Примеры. Намеки. Но Джек Эйхорд вовсе не был Шерлоком Холмсом образца «Ватсон, на его рукаве был пепел трихинопольской сигары». Дедукция и выводы шли в одном комплекте. Просто он обладал внутренним голосом, интуицией, инстинктом улавливать едва заметные колебания, оттенки.
Ему была знакома преувеличенная искренность прямого взгляда, рассчитанная на то, чтобы вызвать доверие, запинка посередине фразы, которая иногда сигнализировала об обмане, слишком аккуратное изложение «фактов», случайные примеры, указывающие на подозрительную последовательность событий, происшедших вслед за убийством. Он прислушивался к несоответствиям, вынюхивал спрятанные кровавые пятна, наблюдал за сложными маневрами допрашиваемого. Он называл это поиском отпечатков ног внутри головки сыра.
— ...платье. Они допытывались, небыла ли я одета чересчур вызывающе, — саркастически заметила Донна, но Джек отметил, как она широко раскрыла глаза на слове «вызывающе». Типично для манеры мисс Баннрош. Широко раскрытые глаза, искренность чувственного животного, скрытая в темных зрачках, беззастенчивое сексуальное общение, так его смущавшее, постоянное выставление себя напоказ перед каждым, с кем ей приходилось общаться. Похоже, она из тех жертв, к которым не испытываешь жалости.
— Донна, опишите мне место, куда он вас заточил.
— О, этого я никогда не забуду. Простая комната. Примерно двенадцать на четырнадцать футов. Стены деревянные, похоже на кедр, но я в этом плохо разбираюсь. Повсюду картинки, в основном из порнографических журналов. Знаете, женщины, выделывающие всякие штуки. И несколько газетных вырезок.
— Расскажите мне об этих вырезках.
— Одна об убитой девушке из колледжа. О ней я вам уже говорила, и, наверное, поэтому вы мне поверили. Потом помню вырезку, где писали о внезапно исчезнувшем мальчике. Этот подонок постоянно хвастался, какой он ловкий, может сделать все, что пожелает, и никогда не попасться. И что в исчезновении сотен людей по всему Юго-Западу его вина. Обычно он переезжал из города в город, когда чувствовал потребность, убивал кого-нибудь, а потом зарывал труп в землю, или топил в реке, или еще как-нибудь от него избавлялся. — Тут она заговорила очень быстро, и, поскольку ритм изменился, ее дыхание участилось, но сосредоточенность взгляда, в котором отражалась внутренняя убежденность, не поколебалась ни на мгновение. Для себя Джек решил, что Донна Баннрош может быть кем угодно, но, по всей видимости, она говорит правду.
— Донна, вы никогда не задумывались, а может, вам даже хотелось спросить у него, зачем он все это рассказывает?
— Наверное, рассчитывал и меня убить, когда надоем ему. Чего ему опасаться? Я сидела на цепи, и, наверное, он был уверен, что не смогу освободиться.
— А как же вы в конце, концов освободились?
Задавая этот вопрос, Эйхорд обратил внимание на то, что в отличие от других жертв преступлений она нисколько не устала от длинного допроса. Предварительная беседа Эйхорда с мисс Баннрош странным образом вымотала его, а она, когда был сделан перерыв на ленч, вовсе не выглядела утомленной. Два часа сорок пять минут безжалостного исследования! Он заставлял ее вспоминать самый мучительный период в жизни, рыскать по закоулкам памяти. И она свежа, как маргаритка. Проворная и живая. Казалось, будто наслаждается всем этим. А ведь каждый вновь всплывший факт приближал Юки Хакаби к смерти. Джек надеялся, что она и дальше будет так держаться. Донна оказалась потрясающим свидетелем.
Но если беседа и не высосала из нее все соки, то в результате оба они ступили, образно говоря, на зыбкую почву. По тому, как изменилась ее манера отвечать на некоторые из его вопросов, он мог судить о том, что она о нем думает. Например, что он, Джек Эйхорд, — настоящая лошадиная задница, и она не собирается от него это скрывать. В ее ответах содержались ясные намеки, что ему, Эйхорду, следует сделать со своей рассудительной высокомерной деревенской задницей. А когда днем Джек долго мусолил один вопрос, ему просто стало неуютно от ее молчаливого осуждения и от упрека, скрытого в ответах. И он почувствовал, что отношения могут загубить все расследование.
Джек решил, что завтра начнет с ней по-новому, попробует иной подход. Что, если отнестись к Донне с симпатией? Отбросить роль судьи и превратиться в беспристрастного слушателя.
— Мне удалось убедить его в том, что если он освободит меня от цепи, то я смогу доставлять ему больше удовольствия.
— Удовольствия?
— Он заставлял меня становиться на четвереньки, — она опустила глаза, — ив такой позе насиловал, по собачьи, как он это называл. — Ее голос слегка задрожал. — Было очень больно. В первый же день этот подонок нацепил на меня жесткий кожаный ошейник с цепью. — Тут она широко раскрыла глаза. — Эта тяжелая ржавая цепь крепилась к кольцу на ошейнике, а кольцо запиралось на замок. Ошейник стер мне шею чуть не до мяса, и я начала прикидываться, что цепь не позволяет мне принимать такие положения, которые ему нравятся. Убедила его снять замок, чтобы лучше удовлетворить. — Она зло усмехнулась. — Еще раньше заметила, что он перестал запирать дверь. Если бы не уговорила его, то сейчас была бы мертва.
Ее душила ненависть, и Эйхорд видел, как она глубоко дышит, пытаясь сдержать себя. Единственный раз Донна обнаружила какие-то признаки уязвимости.
Эйхорд вернулся к старой теме и вновь заставил ее припоминать все, что можно, о той комнате, в которой она была заточена. Какие именно картинки висели на стенах? Из каких журналов вырезки? Были ли под картинками подписи? Можно ли по газетным вырезкам определить название той или иной газеты? Даты? Запомнила ли она заголовки? Когда тот тип хвастался, описывал ли он, как поступал с другими жертвами? Занимался ли он с ними сексом перед тем, как убить? Был ли точен в описаниях? Мотивировал ли как-то свои действия? Почему он убивал? Снова и снова они ворошили горькие воспоминания.
Что-то в Донне Баннрош просто изводило — ее лицо, раздражающая улыбка терзали его и не хотели отпускать. Встречаются люди, при первом взгляде на которых кажется, что у них во рту слишком много зубов. Она была из них. Представьте себе постаревшую Мэри Тайлер Мур. Мэри снимает ожерелье, запихивает бусины себе в рот и — пожалуйста! — перед вами Донна. Рот, который все время жует резинку.
И вдруг Джека осенило, что таилось в этой зубастой улыбке, готовой в любой момент ослепить вас из-под длинной гривы темных волос, он осознал, что его так беспокоило: мисс Баннрош была постаревшей, потертой, менее привлекательной копией Джоани, состоятельной выпускницы средней школы, на которой он женился, когда оба они были слишком молоды и ни черта не понимали. Джоани относилась к его работе, может, и справедливо, как любая другая женщина, и их совместная жизнь скоро превратилась в нескончаемый круговорот семейных сражений. Война на истощение. Каждую ночь она заканчивалась перемирием, когда обе враждующие стороны исполняли танец мира, лежа под простынями. Некоторые ухитряются построить семейную жизнь вообще на пустом месте, но у Джека в конце концов все лопнуло по швам. Прошло столько лет, что его неудавшийся брак казался нереальным, но сексуальный ротик Джоани иногда еще вспоминался.
Теперь, когда он догадался, что его угнетало, у него словно гора с плеч свалилась, и Джек почувствовал, что ему будет легче общаться с Донной. Интуиция подсказывала, что даже информация из вторых рук, ее пересказ болтовни мучителя, может оказаться более ценной, чем показания самого Юки. Эйхорд даже не подозревал, насколько близко подобрался к истине. Но он точно знал: если Донна Баннрош окажется вовсе не такой, какой он теперь ее себе представлял, то его ждет много трудностей, когда состоится наконец встреча с Юки Хакаби, которого газеты Далласа уже окрестили Могильщиком.
ДАЛЛАС. ТЮРЬМА
Это гнетущее ощущение искрой загорается в мозгу и повергает его в ужас. Он никогда не успевает ему воспротивиться, ненавидит себя за свою слабость, и жалобное «пожалуйста»замирает у него на губах. Но уже поздно. Тишина и холод охватывают его. И знакомый голос, поднимающийся из глубины сознания, наводит на него панический страх. Теперь он не властен над собой. Его смятенная душа беспокойно мечется по каменному лабиринту. Только серый, безликий камень.
Высокая тень на камне возникает внезапно. Она приглашает его вперед, и он понимает, что лучше не сопротивляться. Его все равно заставят погрузиться в мрачную и безжалостную бездну. Он в последний раз пытается собрать все свое мужество и дико кричит, а высокая фигура в тени смеется.
