Лиза Уэлш - Студия пыток

– Вот это меня и угнетает. Взять ремесленника, нет, художника. Он ведь может создать все, что угодно, но почему-то создает вот такой кусок дряни. Знаешь, большинство задержанных, попадающих сюда, не обладают ни умом, ни остроумием – беспросветные тупицы. Иногда их жаль, но чаще они просто достают. Их слишком много, и они скучны. Лишь изредка попадаются способные на умную жестокость, как вот этот тип, сделавший такую штуку. Расскажи мне о человеке, которому она принадлежала.

– У тебя что, сегодня работы мало?

– Развлеки меня. У меня есть одна особенность, можно сказать, приобретенная в процессе работы: я привык к тому, что люди отвечают на мои вопросы. Я заметил, что обычно они предпочитают именно это другому варианту.

– Я начинаю жалеть, что ты не оставил меня там, где обыскивали.

– Это легко можно устроить.

– Ладно. Я почти ничего не знаю, поэтому в том, что скажу, вреда не будет. Сегодня начал разбирать дом в Хиндланде. После смерти владельца. Обычный случай, насколько могу судить. Его фамилия Маккиндлесс.

– Маккиндлесс. – Он проговорил это слово, поворачивая его на языке и смакуя звуки. Первые буквы звучат мягко, последние – жестче. – Маккиндлесс – это имя с историей.

– Рассказывай.

– Я не вспомню сейчас, но когда-то в полицейской колокольне это слово звенело громко. Оставь это мне – может, поищу по нему что-нибудь.

– Буду очень признателен.

– Ага, тебе интересно, да? А значит, ты нашел там еще кое-что интересное.

– Я сегодня был там в первый раз.

– Ладно, дай знать, если найдешь там труп. Веришь или нет, но в этом городке действительно есть серьезное нераскрытое преступление. Пошли, я проведу тебя через пост.

Он поднялся и проводил меня к двери.

– И еще, Рильке. – Я повернулся к нему. – Ты помог мне много лет назад, и я не забыл про это. Но не забывай и ты, что я не так уж много могу для тебя сделать.

Я посмотрел на него – стареющего полицейского в костюме – и вспомнил, каким он был в детстве.

– Я буду стараться.

– Будь паинькой.

Я забрал у сержанта свои вещи и вышел на улицу.

4. Последний кадр

Моя любовь обречена -

Смерть с Красотой обручена.

Проснувшись утром, я долго лежал и смотрел в потолок, потом поднял влажный пиджак, брошенный вчера на пол у матраса. Я залез в карман, надеясь, что табак и папиросная бумага не отсырели. Рука наткнулась на конверт со снимками. Табак оказался вполне сносным, а вот бумага склеилась и никуда не годилась. Я порыскал по комнате и нашел новую пачку, потом залез под одеяло и закурил. Вынул фотографии, добрался до тех, которые еще не видел, и замер.

Трое – двое мужчин и женщина – в подвале или погребе, на заднем плане стена, с кирпичей кое-где обвалилась штукатурка. На мужчинах монашеские балахоны, подвязанные веревкой, с длинными рукавами и капюшонами. Капюшоны отбрасывают тени на лица, скрывая их. Девушка молодая, хрупкая, на ней ничего нет, кроме тонкого серебряного браслета на запястье. Руки и ноги связаны вместе и привязаны к обоим концам длинной скамейки. Ее икры и часть спины упираются в решетку с острыми шипами, вонзающимися в тело. Веревка, стягивающая запястья, прикреплена к колесу. Монахи, поворачивая колесо, натягивают веревку, и тело растягивается, шипы вонзаются глубже. Они пытают ее.

Снимок недодержали, и женщина получилась расплывчато-белой на темном фоне. Монахи были в фокусе, а ее черты смазаны, хорошо просматривались только испуганные черные точки зрачков и сведенный судорогой рот. Я долго смотрел на снимок. Неужели она сама захотела, чтобы они делали это с ней? Впрочем, уже не узнать, слишком давно все происходило. В пачке осталось еще несколько. Я перевернул вторую.

Та же самая девушка, все еще обнаженная, лежит на деревянных нарах. На стене кусок мешковины. Ее повесили туда как фон, но, оторвавшись от рамы, она обнажила грубую кирпичную стену. Какое-то время я рассматриваю эту стену. С женщиной обошлись жестоко. На животе и бедрах – следы от ударов плетью. В ее лодыжки, икры и бедра глубоко вонзилась веревка, которой ее связали. Руки заломлены и связаны за спиной. Она немного развернута к камере, на правый бок. Грудь тоже три раза туго перемотана веревкой и примята к телу. Голова откинута назад. Она все так же засвечена, но в этот раз я могу различить выражение лица: оно искажено и наводит ужас. Глаза закатились, рот застыл в стоне. Ей перерезали горло. Кровь стекает по нарам на пол, я даже подумал, что эта кровь, вероятно, испачкала ботинки фотографу.

Для последнего кадра фотограф подобрался поближе. Девушка лежит на той же деревянной скамье, накрытая белой простыней, видны только ступни ног. Она обвязана веревкой от шеи до лодыжек, все тело скрыто, узел завязан во рту. Я вижу ее руки, плотно прижатые к бокам.

Не знаю, как долго потом я сидел на кровати. Тихо, как маленькая лодка, плывущая по спокойному океану. В голове было абсолютно пусто. Слышал, как сосед бродит в своей квартире надо мной. Четыре шага от кровати к коридору, цоканье ротвейлера, следующего за ним. Может, завести собаку?… Я устал от людей. Я скрутил сигарету, руки немного дрожали, но хорошо помнили, что делать. Покурил в тишине, потом еще раз взглянул на фотографии, хоть и не очень хотелось. Неужели они настоящие? Выглядели очень натурально, но это еще ничего не значит. Я положил их в конверт, стянул резинкой. Над увиденным хотелось поразмыслить. Если это убийство, она уже давно мертва. В полиции придется торчать часами, и даже если Андерсон будет меня прикрывать, полицейские из Патрика постараются заставить меня признаться в сексуальном преступлении, совершенном мною в Париже в младенчестве. Мне и обычный-то обыск ничего хорошего не сулил, а потому я поднял доску в полу под матрацем и положил снимки рядом с револьвером. Потом взглянул на часы, лежащие рядом, на полу. Восемь тридцать. Полчаса назад я должен был встречать рабочих у дома Маккиндлесса. Я наскоро побрился, оделся и вышел.

В Хиндланд я прибыл в девять. Команда ждала меня около дома – их было полдюжины, рядом стояли два грузовика. Один пустой, приготовленный для сегодняшней загрузки, другой заполнен вчерашними трофеями. Задняя дверь второго фургона была распахнута, и рабочие сидели внутри среди расставленной мебели – какая-то пародия на гостиную. Меня никто не поприветствовал. Я кожей почувствовал неодобрение. Заметил сегодняшний выпуск «Дейли Рекорде» с убитой девочкой по вызову на первой полосе. Учуял запах кофе и горячих булочек. Пока я не показался за углом, они тут вовсю веселились, обсуждая мое опоздание, а сейчас резко опустили головы, жуя свои завтраки. У них был целый час, чтобы перемыть мне все кости – и как боссу, и как мужчине. Джимми Джеймс, старший в группе, медленно покачал головой, а самый младший из команды, Ниггл, негодуя на мою промашку и не имея достаточной мудрости, чтобы выждать, прервал молчание.

– Вы ужасно поздно, мистер Рильке.

– А ты ужасно добр, раз прихватил завтрак и для меня, Ниггл.

Я взял у него из рук картофельную лепешку и рулет с яйцом, который он как раз собирался куснуть. Потом я поднес к губам дымящуюся кружку кофе, от которой на антикварном полированном столе образовался круглый потек. Ниггл изменился в лице.

– Не жадничай, сынок. И дайте кто-нибудь ему рулет, пока он не начал пускать слюни. А все остальные, чего вы ждете?

Я отправил их работать. Одних – на склад, разгружать полный фургон, других – грузить пустой. В таком ритме они будут работать весь день под руководством Джимми Джеймса. Я не собирался надолго оставаться с ними. Меня еще ждала плановая распродажа. При обычном раскладе мой приход сюда был бы просто визитом вежливости. Просто заглянуть и убедиться, что все идет своим чередом. Никаких споров и обид. Владелица дома довольна, а команда вежлива. Но сегодня мне нужно было сделать здесь еще кое-что.

Мисс Маккиндлесс была внизу, в кабинете. Я учтиво постучался, молодой голос школьной учительницы пригласил меня войти.

– Мистер Рильке. Вы выглядите так, словно много поработали.

Да, после визита в полицию я, видимо, выглядел неважно.

– Вы довольны ходом работ?

– Пока мы идем четко по плану. Если ничего чрезвычайного не случится, мы оставим вас в покое через неделю, как договорились.

– Вы не решаетесь что-то сказать? – Она отложила ручку и сняла очки, буравя меня голубыми глазами. – Хотите обсудить со мной что-то особенное?

– Ну… да.

Она. откинулась на спинку кресла.

– Присаживайтесь.

Я уселся напротив. Это был мой шанс избавиться от фотографий. Взвалить этот груз на чужие плечи.

На ее столе стоял портрет в раме. Черно-белый снимок, сделанный давным-давно. Я взял его в руки. Темные недобрые глаза смотрели на меня из прошлого. Встретишься с таким человеком, подумал я, и почувствуешь себя в обществе дьявола.