Екатерина Костикова - Лапник на правую сторону
Спустя два часа все меры первой необходимости были приняты. Соседа Вольского по палате, местного алкоголика Микиту Хромского, перевели в другое крыло. Расставили в коридоре охрану. Вызвонили главврача больницы, милейшего старичка по имени Валентин Васильевич. Провели консилиум, созвонившись для страховки с коллегами, оставшимися в Москве. Убедившись, что травмы благодетеля не опасны для жизни, и если все пойдет благополучно, дня через три-четыре его можно будет перевезти в Москву, они поблагодарили Валентина Васильевича и его сотрудников за своевременное и квалифицированное оказание помощи звезде российского бизнеса, выпили кофе на брудершафт и пустили в палату Федора Ивановича – личного водителя господина Вольского, который вот уже десять лет был ему и сторожем, и нянькой.
К семи утра медицинская агитбригада укатила обратно в Москву, оставив в больнице запас медикаментов, кое-какое оборудование, охрану, Федора Ивановича и Бориса Николаевича. Борис Николаевич выразил желание лично дежурить у постели Вольского днем, а на ночь выписал из Москвы медицинскую сестру.
Утомленный ночными визитерами, Вольский практически весь день проспал под чутким наблюдением Бориса Николаевича. К вечеру прибыла медсестра. Вольскому она не понравилась. Рослая, крупная, с ярким ртом, в хрустком крахмальном халате, строгая и неулыбчивая. Стерильная такая барышня. Вольского медсестра Богданова раздражала. Он ее – тоже.
Едва войдя в палату, Соня поняла, что перед ней – тот самый мужчина, о котором она робко мечтала долгие годы. Он являлся во сне, уносил в другую, сказочную жизнь, где поцелуи сочатся медом, где в осеннем лесу остро пахнут прелые листья, шелестят под ногами, обещают длинную зиму и долгие вечера вдвоем, где тихий смех под одеялом, где никто не обидит… После таких снов весь день Соня чувствовала себя счастливой и робко надеялась на невозможное. Вдруг и ей повезет? Вдруг однажды она встретит мужчину своей мечты? Соня сразу узнает его, и тогда… Что «тогда» – она боялась думать, боялась желать, боялась поверить в невероятное. Что «тогда», она узнала только сейчас, войдя в палату заложновской районной больницы и увидев этого самого мужчину.
Соня поняла, что это – конец. Мечтать больше не о чем и надеяться не на что. Мужчина мечты лежал среди мятых простыней, бледный, белозубый, надменный. Он смотрел на Соню странными холодными глазами цвета спелого крыжовника, кривил обкусанные губы и похож был не на многострадальную жертву ДТП, а на римского императора, возлежащего перед сенатом. Соню раздражала и эта надменность, и эти его невозможные глаза, и то, что он вовсе не был красив. Ей хотелось быть лучшей девушкой на свете. Хотелось иметь право на Вольского. Еще хотелось пойти и удавиться прямо сейчас, потому как лучшей девушкой на свете Соня Богданова явно не была. Она злилась на него, злилась на себя, злилась на весть свет, но изменить ничего не могла. Этот мужчина был не для нее, а других теперь просто не существовало.
…Борис Николаевич сделал назначения на ночь, поцеловал Соне ручку и откланялся. Она вытащила из сумки термос с кофе, недочитанную книжку, разложила на подносе шприцы, накрыла стерильной салфеточкой. Пора было ставить господину Вольскому капельницу. Соня зацепила флакон за крюк на подставке, выгнала из трубки воздух, поднесла иглу к запястью пациента. Вольский, казалось, дремавший, тут же открыл свои невозможные глаза и уставился на Соню с явной неприязнью.
– Это что у вас? – спросил он.
– Физраствор, – ответила Соня.
– Мне уже делали, – буркнул благодетель.
– Вам его полагается делать четыре раза в сутки.
– Кем это полагается?
Соня вздохнула, попросила у природы-матери терпения и очень вежливо проинформировала Вольского, что капельница с физраствором полагается ему четыре раза в сутки согласно назначению лечащего врача Кравченко Бориса Николаевича. По всей видимости, и на Кравченко, и на назначение, и на капельницу Вольскому было глубоко наплевать. Он набычился и заявил, что хватит с него физраствора – и так уже весь истыкан.
«Господи, помоги мне!» – подумала Соня.
– В мои полномочия не входит отменять назначения лечащего врача, – сказала она еще более вежливо. – Если лечение вас не устраивает, завтра утром можете обсудить это с Борисом Николаевичем. А сейчас разогните, пожалуйста, руку я должна поставить капельницу. Извините, но это моя работа.
– О Гос-споди… – закатил глаза Вольский. – Ну как же достало меня это все! Зачем мне капельница? У меня же рука сломана, а не кишки вынуты! Я практически здоров!
– Очень приятно слышать, что вы хорошо себя чувствуете, – сказала Соня. – Позвольте руку Вольский снова закатил глаза, рыкнул зло, но руку дал. Соня посмотрела вену, покачала головой:
– У вас и правда все исколото. Чтобы лишний раз не колоть, я вам могу поставить канюлю. Это такая специальная игла, со съемной трубкой. Очень удобно.
– А что, это в ваши полномочия входит? – спросил Вольский совершенно по-хамски.
– Входит, – ответила вежливая Соня. – Более того: по возможности облегчать страдания пациента входит в мои обязанности.
– Ладно, – разрешил Вольский. – Тогда ставьте. И Федора позовите, пусть телевизор принесет. Мне новости посмотреть надо.
Черт, теперь ему телевизор! Честное слово, лучше бы это был старый маразматик, который клюкой гоняет медсестер или требует, чтобы они плясали голыми джигу, пока он сидит на горшке.
– Извините, – сказала Соня, – Борис Николаевич предупредил, что вам нельзя переутомляться. Так что пока никакого телевизора… Это может плохо отразиться на самочувствии.
– Вот как? – заорал Вольский. – Значит, плохо отразится? Вредно?! Оч-чень хорошо! Что мне вредно без новостей, это вы не понимаете. Вы только что в назначениях написано понимаете. Отлично! Тогда я перестану есть. И Борису скажу, что из-за вас!
Соня разозлилась. Всерьез, на самом деле. Да что ж такое? Мало того, что у него невозможные глаза, мало того, что она, как дура, влюбилась, так он еще и истеричный придурок, лежит тут, орет на нее! Что он, знает, что она влюбилась? Нет. Вот пусть и не орет тогда. На жену свою пусть орет, а на нее – нечего. Она на работе.
– Знаете, – сказала она совершенно медовым голосом. – Вам сейчас кушать вообще необязательно. Все необходимое вы получаете внутривенно. А от перевозбуждения может подняться внутричерепное давление. Вам известно, что такое инсульт?
Вольский знал, но ничего этой стерве не ответил. Он больной человек. Ему плохо, его надо жалеть, тем более он за это деньги платит. А тут за свои же деньги он должен гадости выслушивать… Стерва и есть.
Больше всего Вольскому хотелось, чтобы стервозная медсестра положила ему на лоб прохладную ладонь. Но не мог же он просить об этом. Он никогда ни о чем не просил. С тех пор, как вышел из детсадовского возраста. Поэтому Вольский только презрительно скривился и отвернулся.
Соне сделалось его жалко. Вольский похож был на первоклассника, который изо всех сил старается быть мужчиной и не разреветься. Соня наклонилась к нему и заговорила, как с ребенком, сдуру наглотавшимся мыла.
– Поймите, – сказала она. – Вы сейчас мой пациент. Я обязана выполнять все предписания лечащего врача. Потому что отвечаю за ваше здоровье. Ну не могу я вам телевизор разрешить, правда не могу. Завтра спрошу у Бориса Николаевича, может, он позволит Федору Ивановичу читать вам газеты. А сейчас надо поспать.
Договорив, она подумала минуточку и неожиданно положила прохладную ладонь Вольскому на лоб. В конце концов, это был ее пациент. И в Сонины обязанности входило всеми силами стараться облегчить его страдания. Ничего личного. Просто такая работа.
Вольский покрепче зажмурился, и притворился, что спит. Вскоре он действительно заснул.
…В час ночи Соня налила две кружки кофе – себе и водителю Федору Ивановичу, который обосновался на диванчике в коридоре и вплоть до выздоровления Вольского никуда отсюда трогаться не собирался.
– Как я его одного оставлю? – неизменно отвечал он на предложения пойти поспать в гостиницу или посетить пельменную на другой стороне улицы. – А вдруг ему что понадобится?
В принципе, на случай, если Вольскому что-нибудь понадобится, при нем неотлучно находились врач или медсестра, плюс на этаже дежурили двое охранников. Но их Федор в расчет не брал.
– Что охрана? – говорил он. – Охрана – чужие люди, пришли, ушли. А я при нем десять лет.
В итоге упрямый водитель так и сидел на диване, периодически задремывая и изредка отлучаясь в уборную. Обложившись мобильными телефонами, он отвечал на звонки друзей и родственников Вольского, ругался с его заместителями, которые пытались достать патрона по каким-то рабочим вопросам, объяснял, что надо иногда своей головой думать, а то вгонят начальство в гроб, кто им тогда станет зарплату платить?.. В промежутках между руганью с заместителями и утешением родственников Федор хлебал супчик, который ему приносила с больничной кухни сдобная Полина Степановна, и читал газеты.
