Майкл Палмер - Милосердные сестры
– Я понимаю, – мрачно сказала Кристина. – Моя смена начинается в три дня. Если со мной будет все в порядке, я сообщу историю ее болезни, и пусть контрольный комитет решает.
– Приблизительно это я и хотела услышать, Кристина. Возможно, в недалеком будущем обстоятельства позволят нам встретиться. До свидания.
– До свидания, – попрощалась она, но на том конце провода женщина уже повесила трубку.
Перед тем, как заснуть, накануне вечером Кристина составила поистине наполеоновский план дел на день. Внезапно после одного телефонного звонка все пошло насмарку. Она отнесла чашку с чаем в жилую комнату и села в мягкое кресло, погрузившись в глубокие размышления о судьбе "Союза ради жизни". За те десять месяцев, что прошли с момента ее вступления в это общество, ее жизнь наполнилась новым смыслом и целью. И вот наступил час испытания. Испытания, где на карту поставлена жизнь Шарлотты, и которое не будет легким.
* * *Поглощенная мыслями о судьбе Шарлотты Томас и Джона Чепмена, Кристина неторопливо вошла в комнату для отдыха, чтобы повесить пальто. Две сестры, дежурившие утром, отложили в сторону отчеты, которые они писали, и оживленно обсуждали действие препаратов, предписанных Джону Чепмену и приведших к летальному исходу. Кристине не захотелось присоединяться к ним. Кивнув в знак приветствия, она сказала:
– Я заскочу к Шарлотте. Пришлите за мной кого-нибудь, если я не успею на летучку. Хорошо? – Женщины, продолжая разговаривать, махнули ей, чтобы она не беспокоилась.
Минули две недели после операции Шарлотты Томас, и все это время Кристина по нескольку раз в день заходила в палату 412. Несмотря на частые визиты, подходя к этой палате, она всякий раз видела в своем воображении странную картину. Даже не картину, а скорее предвидение. Предвидение очень яркое, однако совсем не связанное с ее профессией. Будто Шарлотта сидит на виниловом стуле возле кровати и пишет письмо. Ее светло-каштановые волосы небрежно собраны в пучок и завязаны большим бантом из розового шелка. Тонкие линии в уголках глаз и губ взметнулись вверх от удовольствия при виде ее "суперсестры". Она кажется здоровой и радующейся жизни, словно ей не шестьдесят, а шестнадцать лет. Эта женщина в полной гармонии сама с собой...
Так она выглядела, когда в августе легла на диагностическое обследование. Перед тем, как войти, Кристина как будто услышала ее голос, чистый и свободный, как лесной ручей: "О, дорогая Кристина... Ты пришла, чтобы утешить старую и больную леди..."
В ногах у кровати Кристина остановилась и закрыла глаза, стараясь прогнать остатки радужных надежд.
Шарлотта лежала на правом боку, обложившись подушками. С побелевшими губами Кристина на цыпочках подошла к кровати. Шарлотта спала, тяжело и неестественно дыша во сне. Дыхательные кислородные трубки, предназначавшиеся для ввода в ноздри, выпали и лежали на щеке, оставив яркий красный след. Ее лицо раздулось и приобрело болезненную желтизну. Из пластиковых мешков, подвешенных по обе стороны кровати, по прозрачным трубкам поступал питательный раствор.
Кристина, с трудом сдерживая слезы, протянула руку и убрала прядь волос с ее лица. Женщина моргнула и открыла глаза.
– С новым днем, – весело сказала Кристина, печально улыбаясь.
– С новым днем, – слабо отозвалась Шарлотта. – Как настроение у моей сестры?
"Как это похоже на нее, – подумала Кристина. – Лежать вот здесь и спрашивать, как я себя чувствую".
– Немного устала, а так все нормально, – ответила она. – А как моя пациентка?
Губы Шарлотты скривила улыбка.
– Лучше не спрашивайте. – Она подняла посиневшую руку и дотронулась до красной трубки, прикрепленной у переносицы. – Мне это не нравится, – прошептала она.
Кристина покачала головой: В прошлый раз, когда она дежурила, трубки не было.
– У вас, должно быть, немного не в порядке желудок, – едва выговаривая слова, произнесла она: – Трубка отсасывает жидкость. Она соединяется с аппаратом. Слышите, как он шипит. – Она отвернулась. Трубки, синяки, боль... Кристине показалось, что это не бедная женщина лежит на койке, а она сама. Она знала, что к Шарлотте, как ни к какой другой больной, у нее особое отношение. Сколько раз ей хотелось убежать из этой палаты, убежать от собственных чувств, передать Шарлотту Томас другой сестре. Но она всегда оставалась.
– А как поживает ваш парень? – спросила Шарлотта.
Перемена разговора была намеком на то, что она все понимает и с трубкой ничего не поделаешь. Кристина опустилась на колено и по-девичьи смущенно ответила:
– Шарлотта, если вы говорите о Джерри, то он не мой парень. Откровенно говоря, мне он даже не очень нравится. – На этот раз Шарлотте даже удалось выдавить улыбку и подмигнуть: – Шарлотта, это правда. И не надо хитро подмигивать. Он... самоуверенный, самовлюбленный зануда.
Шарлотта молча погладила ее по щеке. Вдруг, сквозь полумрак, Кристина увидела ее глаза. Они горели странно и удивительно. Такими она их никогда не видела прежде. В них ощущалась сила. Так же, как и в голосе, едва слышимом.
– Ответы в тебе самой, моя дорогая Кристина. Просто слушайся своего сердца. Когда тебе важно что-то знать, просто слушайся своего сердца. – Шарлотта опустила руку и закрыла глаза. Через три секунды она забылась.
Кристина смотрела на нее, размышляя над смыслом ее слов. Старая женщина, конечно, не имела в виду Джерри, подумала она. Конечно же, не его. Словно в трансе она вышла в коридор и медленно направилась в комнату, в которой собирались между сменами медицинские сестры.
Комната была полна. Восемь сестер – шесть из отработавшей смены, и две из смены Кристины – сидели за круглым столом, заваленном бумагами, картами, чашками с кофе, пепельницами и пластиковыми бутылками с лосьоном для рук. Одна из женщин, Глория Уэбстер, продолжала строчить свой отчет. У Глории, одного с Кристиной возраста, волосы были выкрашены под платину, а на веки нанесен толстый слой теней цвета радуги. Она подняла голову, пригубила кофе и, продолжая писать, бросила:
– Привет, Билл.
– Привет, Глория. Выдался трудный день?
– Не очень, – ответила химическая блондинка, ставя чашку на стол. – Как всегда. Одно старое дерьмо. Просто сегодня немного побольше, если ты меня понимаешь.
– Отчет готов? – спросила Кристина.
– Будет готов через минуту. Как обычно я эти чертовы записки сдаю последней. Я считаю, нам вот что нужно сделать: ксерокопировать их и клеить на каждую карту. Все равно они похожи как две капли воды.
Кристина из вежливости улыбнулась, вспомнив, как съязвил кто-то из сестер, давая характеристику Глории. "Она может напутать в лекарствах и отчетах, зато нянчится с больными, даже с самыми дерьмовыми".
Прибыли последние две сестры и заняли свое место за столом. Летучка началась с обсуждения новых больных, которые поступили к ним за прошедшие две смены после их дежурства. Вновь поступившие обсуждались с большей тщательностью, чем остальные пациенты. Но даже в этом случае замечания в основном касались не самих больных, а лечащих врачей:
– Сэм Энджельс, больной доктора Бертрана...
– ...О, Джек-потрошитель опять взялся за дело.
– Берт – бабник, руки-крюки в операционной, зато ловко лапает медсестер.
– Стелла Веччионе, больная доктора Мелчмена...
– Повезло Стелле.
– Дональд Макгрегор, больной доктора Армстронг...
– Она душка, ты так не думаешь?
– Душка, но выжила из ума. Она пишет, как моя прабабка.
– Эдвина Берроуз, больная доктора Шелтона...
– Кого?
– Шелтона. Такого симпатичного, с курчавыми волосами.
– О, я знаю, кого ты имеешь в виду. Он "сидит на игле" или что-то в таком духе?
– Что?!
– На наркотиках. Пенни Штидт с третьего говорит, что она слышала от одной операционной сестры, что Шелтон без них не может.
– Добрая старая Пенни. У нее всегда для всех найдется теплое словечко. Она отыщет грязь даже на стерилизаторе.
В таком духе были перемыты косточки всех пациентов, сестер и докторов. Слушая их, Кристина старалась определить тех сестер, которые ограничиваются только фактами, результатами лабораторных исследований и показателями жизненно важных функций, и тех, кто неформально относится к больным. Три были причислены к первым, три – ко вторым. Она с удовлетворением отметила, что на человеческий фактор ориентируются те сестры, работой которых она больше всего восторгалась. В этой группе не было Глории Уэбстер.
– Билл, я думаю, что ты, как всегда, смотришь за той, из четыреста двенадцатой, – сказала Глория, гася сигарету о дно пластиковой чашки. Она обращалась ко всем сестрам на этаже по фамилии скорее из чувства солидарности, чем из желания выразить свое к ним пренебрежение. – Вообще-то говорить не о чем... правда, дела немного хуже, чем вчера. Я имею в виду эту больную с пролежнями. У нее скачет температура и кровяное давление. Каждые два часа предписана носотрахеальная аспирация. Пролежнями я занялась, так что в течение четырех часов тебе ничего не надо делать. О Господи, какая была вонь! Ни с чем подобным я еще не сталкивалась. Вопросы есть?
