Мартин Сутер - Small World
Поначалу завсегдатаи «Розенхофа» встретили Конрада Ланга в штыки. Но чем больше просачивалось сведений из его жизни, тем больше его воспринимали здесь как своего. Многие из завсегдатаев работали в близлежащем монтажном цехе No3 одного из заводов Коха. Кони никогда ни на что не жаловался. Даже когда он бывал в подпитии, никому не удавалась спровоцировать его ни на один злобный выпад в адрес Кохов. А напившись вдрызг, он, если речь заходила о Кохах, обрывал себя на полуслове и прикладывал палец к губам: тссс! Но иногда все же он пускался в откровения.
Конрад Ланг являлся внебрачным ребенком служанки Кохов. Когда умер старый Кох, она стала прислуживать молодой вдове, мачехе Томаса Коха. Они были как две подружки. Вместе объездили весь мир: Лондон, Каир, Нью-Йорк, Ницца, Лисабон. Так продолжалось вплоть до начала войны. Мачеха Томаса вернулась тогда в Швейцарию, а мать Кони осталась в Лондоне — она влюбилась там в немецкого дипломата, скрыв от него, что у нее есть Кони.
— Как скрыла? — спросил кто-то из сидевших за столом, когда Кони впервые рассказывал свою историю.
— Она привезла меня в Швейцарию, в Эмментальскую долину, оставила там вроде бы на время у одного хуторянина и с тех пор больше не показывалась.
— Сколько тебе тогда было?
— Шесть.
— Свинство.
— Пять лет я ишачил на него. И крепко. Вы ведь знаете, что такое эмментальские крестьяне.
Кое-кто сочувственно кивнул.
— А когда из Германии перестали поступать деньги, этот куркуль вытянул из меня все про Эльвиру. И повез меня к ней, чтобы стребовать с нее денег. Но оказалось, что она вообще ничего про все это не знала, и тогда она оставила меня у себя.
— Ну хотя бы это как у людей.
— С тех пор я и рос практически как брат Томаса Коха.
— А почему сейчас ты сидишь здесь и Барбара записывает тебе все в долг?
— Об этом я и сам себя спрашиваю.
Для постоянных клиентов «Розенхофа» Конрад Ланг стал единственной возможностью приобщиться к тайному миру верхушки общества. То, что он рассказывал про них, только подкрепляло их подозрения. Другой причиной особого статуса Конрада Ланга в «Розенхофе» стали его отношения с Барбарой, здешней барменшей. Он был единственным клиентом, кого она удостоила чести пить у нее в кредит. Но даже если не считать того, что она не провела через кассу, сумма уже приближалась к семистам франкам. По понедельникам, получив карманные деньги, Кони возвращал ей иногда пятьдесят или сто франков. Но в последнее время стал пить все больше, а деньги возвращал все реже. Барбара Сама удивлялась своей щедрости. Она не относилась к тому разряду людей, кто раздаривает налево-направо. В этом году ей исполнилось сорок, и до сих пор ей тоже еще никто ничего не подарил. Когда она смотрелась в зеркало, у нее не возникало надежды, что в жизни ее что-то радикально изменится.
Но Конрад Ланг задел в ней какую-то струну: в нем было нечто благородное — по-другому она не могла это назвать. И как он одевался, как вел себя, даже если был в стельку пьян, как говорил, и прежде всего как держал себя с ней. «Милорд», пришло ей на ум — так пела Эдит Пиаф (которую она терпеть не могла), — когда у Конрада Ланга во время его третьего посещения кабака вдруг навернулись на глаза слезы.
Барбара была самой ярой его защитницей. Если кто-нибудь в «Розенхофе» высказывался в том смысле, что бывает судьба и потяжелее, она тут же кидалась в бой: «Всю жизнь быть игрушкой-лакеем при Томасике? Тот вылетел из гимназии — и Кони пришлось отправиться за ним в интернат! Тот вылетел и из интерната — и Кони вместе с ним! Тот не смог получить ни одной профессии, так и Кони не дали по-настоящему ничему выучиться. Когда же Томасу исполнилось тридцать, он женился, и Кохи пристроили его на одной из своих фирм. А Кони остался в дураках».
Ее единственная подруга Дорис Мааг, женщина-полицейский, заметила однажды: «И в тридцать еще можно кое-чему выучиться», но Барбара опять встала на его защиту:
— Он пытался. И хоть ничему путному не выучился, зато приобрел манеры. И много связей с той поры, когда был вместе с Томасом.
— А на что он жил?
— Сначала брал в долг у дружков Томаса. А когда тем надоело, что он не возвращает долгов, — за счет мелких услуг все для них же: присмотреть за яхтой в межсезонье, составить компанию чьей-нибудь престарелой матери, временно поработать управляющим на вилле — такие вот дела.
А на вопрос, почему он позволял так с собой обращаться, у нее тоже был готовый ответ: из благодарности. Потому что Томас Кох уговорил мачеху принять Конрада. Потому что без Томаса Коха его сегодня вообще бы не было в живых. Когда же Дорис Мааг спросила ее: «И чем он занимается теперь?», Барбара задумалась на мгновение и сказала: «Послушала бы ты, как он играет».
Сейчас на Барбару навалилось дел выше головы: она приносила полные доверху пивные бокалы, убирала пустые, принимала заказы и смахивала деньги со стола в большое портмоне под фартуком. Увидев Конрада, она принесла ему его любимый «альт» (Темное рейнское пиво; подается в небольших стаканах цилиндрической формы.), плеснув туда предварительно чего-то из бутылки.
К семи часам вечера «Розенхоф» опустел, не осталось никого, кроме нескольких закоренелых пьяниц да Конрада Ланга, сидевшего перед третьим стаканом. Барбара достала из холодильника бутылку белого виноградного вина, наполнила себе бокал и подсела к Конраду.
— Удачно сходил? — спросила она. Конрад затряс головой:
— Урс.
— Тогда, значит, опять записываю?
— А можно?
Барбара пожала плечами.
Вечером того дня, после происшествия с Урсом, Барбара забрала Конрада к себе домой. Это случилось не впервой, она и раньше приводила его к себе, когда ей становилось особенно жалко его или если ей самой вдруг делалось одиноко и хотелось вызвать ревность Курта, своего женатого, лишь изредка появляющегося любовника.
В самый первый раз Конрад предпринял попытку сближения больше из чувства долга, чем вожделения, — всякий джентльмен не против получить время от времени то, о чем потом будет старательно умалчивать, — Барбара как раз стелила постель. Она засмеялась и покачала головой, и этого оказалось достаточно, чтобы навсегда отвадить его. Они легли в постель — она в поношенной и выцветшей от частой стирки байковой пижаме, он в нижнем белье, — и Конрад принялся рассказывать ей разные забавные истории. Случаи и анекдоты из жизни высшего света, этого мира богатства.
— А знаешь, Глория фон Турн и Таксис велела приготовить князю на его шестидесятилетие юбилейный торт с шестьюдесятью пенисами из марципана, — начал он рассказывать в этот вечер, как только перевел дух: Барбара жила на пятом этаже в доме без лифта.
— Знаю, — сказала та, помогая ему снять пальто.
— Князь, собственно, был голубым.
— Знаю, — сказала она опять и пошла на кухню.
— Но это было известно только очень узкому кругу людей, — крикнул он ей вдогонку.
— Знаю, — отозвалась Барбара, появляясь со стаканом минеральной воды.
— Я тебе уже об этом рассказывал?
— Много раз.
Барбара готова была надавать себе по щекам, потому что глаза Конрада тут же наполнились слезами. Она знала, каким жалким казался он себе в такие моменты. Но она тоже устала и была, кроме того, рассержена. На него — за то, что позволял так с собой обращаться, и на себя — за то, что притащила его к себе.
— Извини, — сказал Конрад. Она не поняла, что он имел в виду: свою забывчивость или слезы.
— Да не извиняйся ты без конца! Лучше защищайся, — резко оборвала она его и протянула стакан. Конрад покорно взял.
— Что это?
— Пей.
Конрад послушно выпил все до конца. Барбара посмотрела на него и покачала головой.
— Ну почему ты делаешь все, что тебе ни прикажут? Скажи — нет, не хочу я минеральной воды, хочу пива с хрютером1, а свою минеральную воду пей сама. Ну сопротивляйся же!
Конрад пожал плечами и попытался улыбнуться. Барбара провела рукой по его волосам.
— Прости.
— Но ты права.
— Не знаю. Идем, ложись в постель.
— Но я не хочу в постель, хочу пива с хрютером, сама иди в постель! — сказал Конрад.
— Ладно, забудь об этом, — смягчилась Барбара.
В ту ночь Конраду приснился сон. Он играет в крокет в парке на вилле «Рододендрон». Тут же рядом Томи, и Эльвира, и его мать — Анна Ланг. Прекрасный теплый летний день. Женщины в белых платьях. Томи в коротких штанишках и совсем маленький. И тут Кони вдруг замечает, что и сам он ничуть не больше.
Они расшалились и все время смеются. У Томи шар с голубыми полосками, у него с красными. Его черед бить. Удар точен, шар прошел сквозь ворота и катится все дальше и дальше. Кони бежит за ним, пока тот не докатился до откоса и не исчез. Он бросается за ним в кусты и находит свой шар. Но он заблудился. И все глубже заходит в непроходимые заросли. Наконец заросли кончились и он вышел на свободу. Вилла исчезла. Кругом ни души. Он плачет, громко всхлипывая. Кто-то обнимает его и говорит: «Ты должен изменить свою жизнь, иначе ты пропадешь». Это — Барбара. За окном уже рассвело.
