Донна Тартт - Маленький друг
У Харриет не было ни обаяния сестры, ни ее мечтательно-апатичного характера. Она росла крепким ребенком: круглолицая, с румяными щеками, острым носиком и решительно сжатыми тонкими губами. Говорила она отрывистыми фразами и непривычно для Миссисипи отчетливо произносила гласные. Ее часто спрашивали, откуда у нее взялся такой акцент — настоящая янки, да и только! Острый, бескомпромиссный взгляд светлых глаз был как у Эдди, но если бабушка была аристократически красива, внучка унаследовала от нее только резкую манеру поведения да быстроту реакции.
С раннего возраста Харриет приставала с вопросами не только к членам семьи, но и к слугам. Она ходила по пятам за Идой Рью, забрасывая ее вопросами на самые разнообразные темы, например: сколько Ида зарабатывает в неделю? А в месяц? А что она покупает на зарплату? А знает ли она молитву святому Иисусу? А может ли научить Харриет молиться? Ида усмехалась, но учила. Ее забавляло, что Харриет умудряется внести смуту даже в ряды миролюбивых Кливов. Например, девчушка «по секрету» поведала тете Аделаиде, что ее вышитые наволочки, которые она дарила сестрам на все праздники, никто не только не использует по назначению, но даже дома у себя не держит — их сразу же передаривают знакомым. А Либби она сообщила, что маринованные с укропом огурцы, которые тетушка наивно считала своим кулинарным шедевром, вообще оказались несъедобны — правда, в семье их используют как средство от сорняков.
«Видишь то голое место на лужайке? — заговорщически прошептала Харриет на ухо убитой этой новостью Либби. — Вон там, слева от заднего крыльца? Тэтти когда-то выкинула туда твои огурцы, так там уже шесть лет ничего не растет».
Харриет какое-то время была увлечена идеей закрутить побольше банок с огурцами и продавать их на рынке как пестициды — вот Либби разбогатела бы!
Либби от огорчения потом три дня без остановки плакала. А Аделаида вообще затаила на сестер большую обиду — две недели она не разговаривала ни с Тэтти, ни с Эдит, высокомерно оставляя на съедение местным собакам дары, которые провинившиеся сестры клали на ее крыльцо в знак примирения. Либби бегала туда-сюда, пытаясь помирить сестер, и почти уже добилась желаемого результата, но тут Харриет нанесла еще один, решающий удар, рассказав Аделаиде, что Эдди никогда даже не открывает ее подарков. Просто заклеивает поздравительную записочку Аделаиды цветной бумагой и отправляет дальше — в основном в благотворительные организации, чаще всего негритянские. От этого удара Аделаида так и не смогла оправиться и вспоминала о нем все последующие годы, демонстративно преподнося сестрам на праздники дорогущие подарки, купленные в лучших магазинах Мемфиса. Она даже ценники не всегда удосуживалась срезать.
«Я-то сама предпочитаю подарки, сделанные своими руками, — громко заявляла она партнершам по бриджу в дамском клубе или на кухне Иде Рью так, чтобы сестры, сидящие в гостиной, могли слышать каждое ее гневное слово, — потому что для меня самое главное — внимание. Но для некоторых людей, — тут она делала многозначительную паузу, — важно только знать, сколько денег на них потратили. Они считают, что если вещь не куплена в дорогущем магазине, так и дарить тогда ее незачем».
«Не расстраивайся, тетушка Аделаида, — говорила в таких случаях Харриет, — мне-то очень нравятся твои подарки!»
И ей они действительно нравились. Конечно, Харриет не пользовалась вышитыми тетушкой передниками, полотенцами и наволочками, но ее вдохновляли безвкусные аляповатые картинки: танцующие чайники, целующиеся голландские дети, толстые мексиканцы в сомбреро. Они ей настолько нравились, что Харриет даже выкрадывала предметы своего вожделения из чужих комодов. Поэтому ее безмерно раздражало отношение Эдди, которая презирала подарки сестры до такой степени, что даже не хотела делиться ими с внучкой. («Помилуйте, молодая леди, к чему вам эти ужасные тряпки?»)
«Я знаю, что тебе они нравятся, моя милочка, — тетушка Аделаида театрально закатывала глаза, брала голову внучки в свои сухие ладони и демонстративно целовала ее в лоб. За ее спиной Тэтти и Либби нетерпеливо закатывали глаза и обменивались понимающими взглядами, но возражать не рисковали. — Когда-нибудь, когда меня уже не будет в живых, ты порадуешься, что не выбрасывала их, как это делали другие».
«Ох, кому-нибудь не мешало бы вздуть эту „малышку“, — ворчал садовник Честер, встречаясь во дворе с Идой Рью. — Посмотри на нее, как глазенки-то блестят в ожидании скандала».
Эдди, у которой глазенки тоже, бывало, блестели в предвкушении хорошей ссоры, нашла в Харриет родственную душу. Несмотря на сходство взрывных характеров, а может быть, именно благодаря ему, бабушка и внучка много времени проводили вместе.
Эдди постоянно жаловалась на дерзость и несдержанность Харриет, которая частенько выводила ее из себя, но все же предпочитала ее компанию обществу ее старшей сестры. Ведь Алисон была уж до того скучная и предсказуемая, ее ничего не интересовало и она соглашалась с любым мнением, которое высказывали в ее присутствии. В результате Харриет почти каждый день после школы заходила к Эдди и проводила там несколько часов.
Тетушки, конечно, тоже любили Харриет, но у них она часто вызывала чувство недоуменного опасения. Слишком уж она была резкая, прямолинейная. Как скажет что-нибудь этакое, так и не знаешь, как реагировать. Они, как могли, пытались привить ей хорошие манеры, впрочем, практически всегда безуспешно.
— Дорогая, ну как же ты не понимаешь, — деликатно заводила разговор тетя Тэт. — Если тебе, к примеру, не нравится фруктовый кекс, незачем прямо заявлять об этом хозяйке. Ведь ты можешь ее обидеть!
— Тэтти, но ведь я терпеть не могу фруктовый кекс! — с возмущением восклицала Харриет.
— Я знаю это, дорогуша, поэтому и привела такой пример.
— Да я вообще не знаю никого, кто любил бы фруктовый кекс, — развивала свою мысль Харриет. — Потому что его есть совершенно невозможно. А если я скажу, что он мне нравится, она и впредь будет мне его совать.
— Не в этом дело, дорогая. Дело в том, что, если хозяйка что-то приготовила специально для тебя, настоящая маленькая леди съест кусочек да еще поблагодарит.
— А в Библии сказано: «Не солги».
— Это про другую ложь. Мы сейчас говорим про ложь из вежливости, про «белую» ложь.
— В Библии не сказано про черную или белую ложь. Просто про ложь.
— Поверь мне, Харриет, хоть Иисус и учил нас не лгать, это не значит, что мы должны грубить хозяйке дома.
— Иисус ничего не говорил про хозяйку дома. — Харриет, набычившись, глядела на тетушек исподлобья. — Зато он говорил, что Сатана — лжец и человекоубийца.
— Но ведь Иисус еще говорил: «Возлюби соседа своего»? — спросила тетушка Либби в приливе внезапного озарения. — Разве это не значит, что мы должны возлюбить и хозяйку дома? Чаще всего, к тому же она и живет-то от нас неподалеку.
— А я не понимаю, как это любовь к соседу может быть связана с отвратительными фруктовыми кексами. Меня от них тошнит, что же мне, молчать об этом?
И так могло продолжаться часами. Можно было до посинения втолковывать Харриет азбучные истины этикета и постоянно натыкаться на ее демагогические сентенции, которые в большинстве своем опирались на перефразированные цитаты из Священного Писания. Перед лицом божественного слова тетушки сдавались, однако на Эдди такие аргументы не действовали. Хотя Эдди сама пела в церковном хоре и участвовала в разнообразных благотворительных акциях, в глубине души она не верила, что все слова из Библии, есть истина. Впрочем, она не верила даже в собственные высказывания, например в то, что все, что ни делается, делается к лучшему или что негры внутри устроены так же, как и белые.
— Может быть, Господь действительно не видит разницы между белой ложью и скверной ложью? Может быть, любая ложь в Его глазах кажется скверной? — задумчиво сказала тетя Либби, когда Харриет, сердито топая после неудавшейся дискуссии, отправилась домой.
— Да ладно тебе, Либби.
— Нет, может быть, Господь послал нам младенца, чтобы его устами нам открылась истина?
— Ну уж нет, Либби, — заявила возмущенная Эдди (она пришла позже и пропустила начало, но быстро поняла, о чем шла речь), — я уж лучше пойду в ад, чем буду бегать по городу и рассказывать всем, что я о них думаю.
— Ах, Эдит! — воскликнули хором все три шокированные сестры.
— Эдит, что ты хочешь этим сказать?
— То, что сказала. И я также совершенно не хочу знать, что думают мои соседи обо мне.
— Вот уж не знаю, Эдит, что такого ужасного ты могла в своей жизни сделать, — елейным тоном произнесла Аделаида, — что так боишься узнать, что о тебе думают другие?
Сестры слегка повысили голоса, перекинулись парочкой ядовитых замечаний, но быстро выпустили пар и сели за чаепитие в полной гармонии с жизнью и друг с другом. Их существование было таким тихим, гладким и скучным, что они приветствовали даже то оживление, которое привносила в него малышка Харриет.
