Марен Ледэн - Вирусный маркетинг
— Внутри никого.
Натан указывает на камеру слежения.
— Думаешь, они могут просматривать видео на расстоянии?
— Вряд ли… модель старая, возможно, в их отсутствие за домом следит частное охранное предприятие.
Она подходит ближе.
— Камера не включена, значит, они отлучились всего на пару минут.
«Или на пару часов».
— Они где-то недалеко.
Посыпанная гравием дорожка, ни одной лишней травинки, идеально подстриженные кусты многолетников, — они приближаются к входной двери.
— Не здесь.
Иезавель подталкивает перепуганного служащего.
— Безопаснее зайти сзади.
Обойдя дом, они оказываются в небольшом садике, окруженном изгородью из хвойных растений, которая защищает их от посторонних взглядов. Иезавель не ошиблась. В окне, под которым они стоят, регулярно мигает маленький красный огонек.
— Присмотри за ним, пока я буду заниматься сигнализацией.
Натану достаточно одного взгляда на Фридриха Хабера, чтобы убедиться, что тот ничего не собирается предпринимать. Бедняга дрожит от страха. Вид самозарядного пистолета часто вызывает подобную реакцию у нормальных людей. В мире жестокости, куда Натана погрузила Иезавель, стерта грань между нормальным и ненормальным. Рядом с Сахаром и Тексье Иезавель кажется совершенно обычной девушкой…
«А рядом с этим беднягой?»
Любой на его месте спрашивал бы себя, не сошел ли он с ума, не стал ли жертвой идиотского розыгрыша, как в том фильме Дэвида Финчера, где Майкл Дуглас оказывается вовлечен в зловещую игру без видимых правил…
«Как же он называется?»
«Игра».
«Снова игра…»
От размышлений его отвлекает глухой стук.
— Можно заходить.
Сильвия и Генрих Сат любят роскошь, и им нравится демонстрировать это. Кухня в стиле хай-тек, деревянные панели, дорогая мебель и полотна известных художников. Стены коридора, ведущего в гостиную, увешаны фотографиями, на которых изображена парочка бойких пенсионеров лет семидесяти. Вечерние платья, фраки, драгоценности, костюмы за три тысячи евро, нарисованные помадой улыбки и чудеса пластической хирургии. Натан подходит к Иезавели.
— Их фамилия ни о чем тебе не говорит?
Она с сожалением мотает головой.
— Нет.
— А лица?
Не потрудившись ответить, она направляется к двери. Стенной шкаф. Она бросает взгляд на Хабера.
— Сможем спокойно обыскать дом.
Иезавель проникает в гостиную, приняв последнюю меру предосторожности:
— Не забудь отобрать у него мобильный.
Не заботясь больше о служащем, она приступает к тщательному обыску. Натан заходит следом, из распахнутой двери в глубине комнаты до него доносится шелест бумаги и стук выдвигаемых ящиков.
«Кабинет Генриха Сата».
На фотографиях он запечатлен рядом с видными немецкими политиками и промышленниками.
Иезавель коротко поясняет.
— Микроэлектроника и биохимия.
Натан непонимающе смотрит на нее, пока не догадывается, что она говорит об источнике благосостояния Сата. Она садится в кожаное кресло и включает компьютер, но натыкается на пароль.
— Дерьмо.
Она встает, в несколько прыжков добирается до коридора и возвращается меньше чем через полминуты. Снова устраивается в кресле перед монитором и набирает код из девяти цифр. Доступ разрешен. На ее губах мелькает лукавая улыбка.
— Слава Альцгеймеру и его проклятой болезни… Код тот же, что и у ячейки в камере хранения.
Она без дальнейшего промедления углубляется в цифровую память Генриха Сата. Натан оглядывается, стеллажи вокруг заставлены томами в кожаном переплете. Золотое дно для исследователя, бегло говорящего по-немецки.
«Жаль».
— Я оставлю тебя, пойду осмотрю коттедж.
Жилище семьи Сат, одноэтажное и слегка приподнятое фундаментом, занимает как минимум триста квадратных метров. Помимо кухни, гостиной и кабинета Натан обнаруживает столовую, способную вместить человек пятьдесят, маленькую гостиную и полдюжины комнат разных цветов и размеров. Все помещения обставлены со вкусом и содержатся в безупречной чистоте. Однако ничего, что могло бы их заинтересовать, здесь нет.
И все же в последней комнате, в гардеробной, Натана поджидает сюрприз. Его внимание привлекает шкаф, из которого доносится приглушенный шум двигателя. Натан поворачивает ручку. За дверью лестница, ведущая в подвал. Шум усиливается.
«Система охлаждения».
Он нажимает клавишу выключателя, загорается резкий неоновый свет. Натан бросает взгляд назад.
«Предупредить Иезавель?»
Пожимает плечами и начинает спускаться. Дойдя донизу, он оказывается перед дверью и приоткрывает ее. У него опускаются руки.
Лаборатория. Суперсовременная.
«Нет! Не лаборатория».
Хранилище.
Совершенная техника, расставленная вокруг семи внушительных емкостей.
«Пустых».
Дочери Иезавели.
Тысяча триста километров позади, а впечатление такое, будто они все еще в Ком-Бабелии.
На стеллажах десятки банок.
Красные этикетки, белые этикетки.
Натан тут же проводит параллель с тем, что Иезавель рассказывала им в ночь побега из ризницы Ком-Бабелии. Отголоски детства Иезавели, опытов ее отца.
Красная комната, кровь.
«Я должен предупредить Иезавель».
Он не может сдвинуться с места.
За спиной раздается голос:
— Еще недавно они были здесь.
Стою в дверном проеме с каменным лицом.
Неприступный бункер.
«Его хранилище».
Все эти годы банки были здесь.
Сахар, привязанный к своим куклам как к детям. Фетишизм, доведенный до крайности.
Мои дочери.
Он не мог решиться на разлуку с ними. Дождался последнего момента.
Их еще не разделили.
Уверенность.
Натан обнял меня за талию, и это не неприятно мне. В его взгляде отражается исходящая от меня скрытая боль. Перед глазами проносится жизнь, моя внутренняя тюрьма и физические муки. Мое тело, порабощенное Питером Даханом. И все остальные порабощенные тела.
Но не мой дух.
Он никогда не сможет контролировать мои мысли. Они всегда ускользали от него. Все эти годы Сахар упорно пытался подчинить малейшую частичку моего биологического устройства и в то же время доказал, что не способен повлиять на ход моих мыслей. Сахар, во всей своей посредственности жадного до власти человека.
Кукловод.
Куклы — существа жестокосердые, лишенные каких бы то ни было чувств.
Банки, наполненные кровью, заспиртованными органами людей и животных.
Но я не такая.
Нужно хоть чуть-чуть поспать. Веки отяжелели, на борьбу со сном уходит несколько мгновений, которые кажутся вечностью.
Побочное действие нановирусов.
Закрываю глаза. В голове порхает маленькая охристо-коричневая бабочка. Крылышки поднимаются и опускаются так медленно, что я чувствую, как напрягаются ее мышцы. Эти трепыхания внушают мне какое-то радостное чувство. В бабочке нет той безупречной механики, какую я представляла. И хотя внешне она напоминает машину с точно выверенными движениями, перед ней тоже открыто сразу несколько извилистых путей, и она доверяется случаю и воздушным потокам. Я долго слежу за ней и не могу оторваться, думая о том, откуда она вдруг появилась.
Когда насекомое наконец забивается в дальний уголок моей памяти, я поднимаю глаза. Натан.
Возмутитель спокойствия.
И детонатор.
Перед стеллажами с банками стоят семь пустых емкостей. Иезавель кивает, давая Натану понять, что видит такое не впервые.
— В зале 120 такое же оборудование.
Генрих и Сильвия Сат знакомы с технологиями СЕРИМЕКСа.
— Этот дом — одно из убежищ, которыми Сахар обзавелся с годами, чтобы защитить свои тылы и предотвратить возможную катастрофу.
Она указывает пальцем вверх, имея в виду, что выудила эти сведения из памяти компьютера.
— Они работают на Сахара. Это посредники, а не ученые. Получают деньги за то, что хранят технику и, если нужно, размещают у себя сотрудников Питера. Давнишние клиенты АО Фаб-Кортекс. Еще со времен DHA.
— А что это такое?
— В семьдесят седьмом был получен патент на систему слежения, обнаружения и персонального розыска, микроскопический передатчик, который можно внедрить в человеческое тело. В семьдесят девятом Фаб-Кортекс выкупила права на это изобретение и окрестила его Little DHA, то есть Digital High-Angel,[48] за спасительные и в то же время смертоносные функции цифрового чипа.
— Припоминаю… В бумагах из офиса на Потсдамер Платц говорилось о микрочипе, который мог нанести телу подопытного непоправимый вред.
— Джон вспоминал о нем с ностальгией, как о комбинированном защитнике, который позволял соединить наши души с искусственным интеллектом.
