Хэммонд Иннес - Корабль-призрак
— Хиггинс! — завопил я. — Хиггинс!
Но порывы ветра уже усилились, и Хиггинс меня не услышал. Он уже доплыл до скалы и привязал лодку к какому-то камню. Затем он начал карабкаться наверх. Добравшись до петли троса, он поддел ее ломом, который привез именно для этой цели, и начал поднимать ее по скале. Я тщетно кричал на него, балансируя на скользком и продуваемом всеми ветрами носу «Мэри Дир».
Он работал, повернувшись ко мне спиной. Наконец, сдернув петлю, он столкнул ее с зазубренной поверхности камня в воду. В ту же секунду туго натянутый трос, удерживавший корабль на месте, провис, а затем с плеском погрузился в воду. Хиггинс спустился вниз и снова сел в лодку.
Он увидел меня, едва отвязав фалинь, и несколько секунд молча смотрел на меня. Его лицо было лишено какого бы то ни было выражения, а его большие плечи ссутулились от тех усилий, которые он совершил. Все это время я не переставал кричать, требуя, чтобы он снова закрепил трос на скале.
— Надвигается шторм, — вопил я. — Шторм!
Я повторял и повторял это короткое слово, пытаясь вдолбить его в тупую башку Хиггинса.
Возможно, мне это удалось, потому что внезапно он оттолкнулся от скалы, одним веслом развернул лодку и начал грести обратно к «Мэри Дир». Запаниковал ли Хиггинс и предпринял отчаянную попытку вернуться на борт или же его посетила внезапная жалость и, проникшись зловещим характером местности, он решил снять нас с парохода, я этого уже никогда не узнаю. Северное течение имело скорость около трех узлов. Оно не подпускало его к кораблю, и, хотя он греб, как одержимый, пытаясь заставить тяжелую лодку двигаться быстрее течения, ему удалось продвинуться не более чем на двадцать ярдов. Он быстро устал, и после первого рывка у него не осталось сил бороться со стихией. Течение начало увлекать его лодку, унося ее все дальше и дальше от судна, хотя все это время он продолжал лихорадочно грести.
В конце концов он сдался и развернул лодку поперек течения, чтобы подплыть к Грюн-а-Крок. Там он и сидел, вцепившись в скалу и не сводя глаз с судна. Все его тело обмякло от усталости, а голову он свесил едва ли не ниже коленей.
Шум откачивающего воду насоса внезапно стих. Это случилось так резко, что я вдруг услышал вой ветра в надпалубных сооружениях судна. Пэтч выключил насос, и когда я спустился вниз, он подошел ко мне.
— Мы должны снова набрать в трюмы воды, — громко и отчетливо произнес он. — Это наша единственная надежда.
Но это уже было невозможно. Все отверстия и вентиляционные шахты на корабле были наглухо задраены, а сквозь забортный клапан попасть внутрь мы не могли. Даже двери машинного отделения были заварены, чтобы исключить попадание туда воды. Спасательная компания сделала корпус корабля герметичным, как у подводной лодки.
— Нам остается только надеяться на лучшее, — произнес я.
Пэтч захохотал. Звук этого безрадостного смеха гулко отразился от стен напоминающего склеп стального коридора, по которому мы шли.
— Западный шторм принесет с собой и мощный прилив, — пояснил он. — Теперь «Мэри Дир» ничто не удерживает, и, когда вода поднимется на максимальную высоту, она снимет судно с этих скал. За исключением двух передних трюмов, из корпуса полностью выкачана вода. — Его голос был хриплым и каким-то надтреснутым. — За себя я не боюсь. — Он пристально смотрел на меня. — Но тебе-то все это за что? — Потом он пожал плечами и добавил: — Лучше давай попытаемся найти какую-нибудь еду.
Я был потрясен таким смиренным принятием своей судьбы. Я плелся за Пэтчем к камбузу и думал о том, что если бы только я проснулся вовремя… Французские спасатели надежно закрепили корму и нос судна, и Хиггинс отцепил трос. У меня не было к нему ненависти. На ненависть у меня не осталось сил. Но если бы, услышав те шаги, я встал с постели… Как будто прочитав мои мысли, Пэтч произнес:
— И еще одно — Хиггинсу придется тяжело в этой его лодчонке.
В камбузе было темно и дурно пахло. Море побывало здесь до нас, так же как и французы. Нам не удалось найти ничего похожего на консервы. В шкафу было полно хлеба, давно превратившегося в разбухшую, покрытую плесенью массу. Еще здесь было мясо, на котором кишели опарыши, и смешанное со слизью и песком масло. Все, что нам удалось разыскать, это сыр, середина которого еще не испортилась, банку наполовину высохшей горчицы, немного пикулей и разбитый горшок с вареньем. Мы вышли из вынужденной голодовки этой снедью, набросившись на нее, подобно стае волков. Затем мы обыскали кают-компанию, а затем каюты офицеров и кубрики экипажа. Мы нашли комок слипшихся леденцов и банку пива. Но лучше всего было то, что кто-то из кочегаров покинул этот мир, оставив после себя две банки говяжьей тушенки. Мы принесли свою жалкую добычу обратно в рубку на юте и съели это все, дрожа и прислушиваясь к все более громкому шуму ветра.
Шторм налетел внезапно, одновременно с началом прилива. Вскоре волны, разбивающиеся о борта судна, уже достигали бридждека. Мы почувствовали, что корма под нами начинает сдвигаться. Один раз, когда я подошел к двери, чтобы выглянуть наружу, я заметил, что синяя лодка все еще пляшет на волнах возле Грюн-а-Крока.
К полудню шторм разыгрался в полную силу. Вся передняя часть «Мэри Дир» подвергалась нещадным ударам огромных волн, бридждек постоянно захлестывало вспененной водой, а весь корпус содрогался от этой атаки стихии. Вода бурлила на колодезной палубе под нами, а удары волн о борта судна были такими сокрушительными, что я заметил, что готовлюсь к ним, затаив дыхание, как если бы избиению подвергалось мое собственное тело. Оглушительный шум не стихал ни на минуту. Он наполнял голову, вытесняя из нее любые мысли, не считая жуткого и непрекращающегося осознания бушующего моря. А вдали от измученного бурей корпуса «Мэри Дир» обрубки рифов постепенно скрывались в водовороте кипящего прибоя. Минкерс уже в который раз уходили под воду.
Я увидел Хиггинса еще раз. Это было часа за два до того, как прилив достиг максимальной точки. «Мэри Дир» начинала приподниматься и ерзать днищем по гальке, а Грюн-а-Крок превратился в серый зуб, торчащий из моря пены. С него стекали потоки, но вода ежесекундно взлетала на него низким облаком взметаемых ветром брызг. Хиггинс сползал со скалы, чтобы сесть в лодку. Наконец он забрался внутрь и взялся за весла. Но тут налетел шквал, полностью заслонив от меня скалу, и в этой стене дождя я окончательно потерял его из виду.
Больше я Хиггинса не видел. Его вообще никто больше не видел. Наверное, он попытался вернуться на «Мэри Дир». Или, возможно, он считал, что в этой лодке сумеет добраться до материка. В любом случае выбора у него не было. Он понимал, что вскоре прилив полностью накроет Грюн-а-Крок.
Я долго стоял в дверях рубки, щурясь от брызг морской воды и дождя, надеясь разглядеть его среди бури. В конце концов шквал вынудил меня укрыться в рубке. Когда я рассказал Пэтчу о том, как скрылся из виду Хиггинс, он только пожал плечами.
— Везунчик! — добавил он. — Он, наверное, уже утонул.
В его голосе звучал не гнев, но лишь бесконечная усталость.
Каюта в рубке была совсем маленькой — десять на шесть футов. В ней стояла кровать. Еще какая-то поломанная мебель валялась на засыпанном песком полу. Стальные стены и люк без стекол не защищали от холода, сырости и морских брызг, которые забрасывал к нам ветер. На каждый звук на корабле каюта резонировала, как жестяная банка. Мы выбрали это помещение в качестве своего убежища, потому что оно было расположено высоко на корме, но именно корма судна первой оказалась на плаву, приподнявшись над рифами.
Довольно долго мы чувствовали, как она ползает по дну. Стальные стены каюты поднимались и опускались, и любое движение было сопряжено с пушечными ударами волн, разлетающихся о борта судна под нами. Но потом к этому добавилось ерзание и царапанье о гальку киля. Этот звук мы скорее ощущали, чем слышали, потому что все заглушалось невероятным, устрашающим ревом волн. Но постепенно все это начало стихать. Брызги перестали влетать в окна. Дверь с треском распахнулась. «Мэри Дир» вырвалась из ловушки и разворачивалась носом к ветру.
Выглянув в дверь, я увидел, что Грюн-а-Крок уже находится не по левому, а по правому борту от нас. «Мэри Дир» дрейфовала. Ее движения стали легче, а шум моря был не таким пугающим. Высокая корма выступала в роли стабилизирующего паруса, и наше судно развернулось носом к разбивающимся волнам. Я слышал, как они колотят по бридждеку, видел тучи брызг, взлетающих вверх и проникающих во все отверстия надстройки мостика, и их разлетающиеся во все стороны вспененные гребни. И все это время Грюн-а-Крок продолжал скрываться из виду.
Я крикнул Пэтчу, что мы снялись с мели, и он вышел из каюты и замер, глядя на это невероятное зрелище. Потерпевший крушение корабль, полтора месяца сидевший на мели, плыл. С его палуб стекали потоки воды, а крен был такой, что вся передняя часть скрывалась в волнах.
