Грег Айлс - Кровная связь
– У Люка были свои проблемы. – Она выдыхает голубой дымок. – Когда мы с ним встретились, он не мог заниматься любовью.
– Вы имеете в виду, в физическом смысле? – В груди у меня возникает какое-то странное волнение. – Он был импотентом?
Она склоняет голову набок, как будто не знает, что ответить.
– И да, и нет.
– Что вы хотите этим сказать: и да, и нет?
Луиза скептически смотрит на меня.
– Я не вижу на вашем пальце кольца. Вы когда-нибудь жили с мужчиной?
– С несколькими. Или, точнее, это они жили со мной. Вы можете быть со мной откровенны, Луиза. Я знаю мужчин.
Она негромко и коротко смеется.
– Тогда вам должно быть известно, что, когда мужчина просыпается утром, чтобы сходить в туалет, у него часто стоит член?
Я киваю, и болезненное любопытство заставляет меня буквально вцепиться обеими руками в подлокотники дивана.
– В общем, у Люка по утрам наблюдалась та же картина. Но когда я пыталась заняться с ним любовью, у него все моментально опускалось.
– Понимаю.
– Я догадалась, что это война сделала его таким. И раны тут ни при чем. Что-то случилось с его головой. Понадобилось больше года, чтобы он смог быть со мной. Чтобы он смог доверять мне. Я думаю, это и было самым главным. Доверие. Но я не врач, поэтому не могу ответить на ваш вопрос. Может быть, он видел или сделал что-то такое, отчего секс стал для него невыносим и ужасен.
В моей голове роятся дикие и безумные мысли. Если мой отец был импотентом, то как он мог растлевать меня? Разумеется, мог, – говорит горький голос у меня в голове. – Помимо полового сношения, существует множество других сексуальных актов и контактов. Я даже не уверена в том, что половое сношение занимает главное место в растлении малолетних. Мне лучше спросить об этом доктора Гольдман или даже Майкла Уэллса.
Окна вздрагивают от особенно резкого порыва ветра, а дождь вовсю барабанит по крыше. Я вслушиваюсь в хриплый гул кондиционера, чтобы заглушить этот звук.
– А что вы говорили о том, что встали между Джесси и моим отцом?
Луиза наливает себе чашку горячего, исходящего паром кофе.
– Джесси всегда хотел меня. Он выделял меня еще с тех пор, как я была маленькой. Всегда заговаривал со мной, приносил подарки. Сопровождал меня верхом на лошади. Но я его не хотела.
– Почему?
– Трудно объяснить, что я чувствовала. Я не понимала и не знала, чего хотела, но точно не Джесси. А потом я начала обращать внимание на белого парня, который бродил по острову. Он был настоящим мужчиной, как Джесси, но при этом оставался мальчишкой. И он всегда был один, совсем как я. Они с Джесси иногда разговаривали, но я думаю, что единственное, что их связывало, это война. В общем, скоро я стала придумывать, как бы попасть Люку на глаза во время его прогулок, так что он сталкивался со мной словно случайно. Мне нравилось разговаривать с ним. Я ведь нигде не бывала, только здесь и в школе округа Западная Фелиция. Это была всего лишь старая деревенская школа для черных, и ничему я там не научилась. Я сидела и слушала то, что рассказывал Люк. Это, честно говоря, было очень странно, поскольку люди, знавшие его, иногда недоумевали, а умеет ли он вообще разговаривать. Но он мог, когда хотел. Со мной он разговаривал все время.
– Я поступала точно так же, – сообщаю я ей. – У меня была привычка приходить каждый вечер в студию и смотреть, как он работает. Он мало разговаривал со мной – вероятно, потому, что я была слишком маленькой, – но позволял мне оставаться с ним. Я была единственной, кто удостоился такой чести.
Луиза улыбается мне. Мы с ней стали сестрами по духу.
– Сколько вам было, когда вы встретились? – спрашиваю я.
Щеки ее заливает румянец смущения.
– Мне было четырнадцать, когда я начала ходить за Люком по пятам. Но мы просто разговаривали. Мы не делали ничего такого, пока мне не исполнилось шестнадцать лет.
Шестнадцать лет…
– Я вижу, вы были влюблены в него.
В ее глазах появляется отсутствующее выражение.
– Вы хотите знать, любил ли он меня, не так ли?
– Да.
– Он говорил, что любит. Я понимаю, что, наверное, вам неприятно это слышать. Но вот что я скажу: он никогда не собирался оставить вас ради того, чтобы жить со мной. Хотя ненавидел это поместье, этот ваш Мальмезон. И ненавидел вашего деда.
– А мою мать?
Луиза бросает на меня внимательный взгляд.
– Он любил вашу мать, можете не сомневаться. Но она не понимала его. И когда я заговаривала о том, что он должен уйти от нее… Конечно, я говорила с ним об этом. Боже, иногда я просто умоляла его… Так вот, он всегда говорил: «Я не могу оставить свою Китти Кэт, Луиза. Я не могу оставить свою малышку с этими людьми. А поэтому не могу переехать к тебе и жить здесь». И он так и не сделал этого.
Это подтверждение отцовской любви согревает мне душу – несмотря на то, что я услышала сегодня от деда. Одновременно я чувствую, как вдруг сжимается сердце.
– Он говорил что-нибудь еще о моей матери?
Она явно колеблется.
– Пожалуйста, скажите мне.
– Он говорил, что у вашей матери были проблемы с сексом. Еще до того, как он ушел на войну.
– Какие проблемы?
– В общем… Она не любила это занятие, что ли. Она привыкла заниматься сексом в одном положении, когда мужчина сверху, но даже при этом требовала, чтобы он гасил свет. Она не могла раздеться при нем. До того как они поженились, он думал, что это застенчивость, стыдливость. Но она так и не раскрепостилась. Люк говорил, что он проявлял понимание и терпение, и я ему верю. Думаю, в ней воспитали убеждение, что занятия сексом – это нечто постыдное. Я знаю несколько таких женщин. А потом, когда Люк вернулся с войны, у него появились собственные проблемы.
– Спасибо, что вы честны со мной, Луиза.
– У меня нет причины лгать, разве только чтобы не причинить вам лишней боли. Но вы, похоже, способны многое выдержать.
Ты бы удивилась, если бы узнала, как мало и как много я могу выдержать.
– Что вы делали после смерти папы?
Она глубоко вздыхает.
– Первое, что я сделала, это уехала отсюда.
– Куда вы направились?
– В Сент-Фрэнсисвилль. Некоторое время я работала там в парикмахерской.
– А почему вы вернулись?
– У меня начались неприятности. Меня застукали с травкой в машине. Мне не нравилось курить эту пакость, но все равно она была лучше выпивки. От нее, по крайней мере, не толстеешь. Травка помогала мне хоть немного забыться, глушила боль и тоску. Этому меня научил Люк.
– Вас арестовали?
На лице у нее печаль.
– О да. Они даже собирались посадить меня в тюрьму. Но доктор Киркланд пообещал, что если я вернусь на остров и буду примерно себя вести, то он выступит поручителем и добьется моего освобождения. Вот так все и произошло.
«Разумеется, – думаю я, ощущая странное негодование и даже обиду. – Единственным телефонным звонком феодальный барон восстанавливает порядок в своей вселенной».
– Когда вы вернулись?
– В тысяча девятьсот восемьдесят третьем.
– И с тех пор никуда не выезжали отсюда?
– Разве что ненадолго. Иногда мне кажется, что этот остров похож на тюрьму. Когда люди выходят из «Анголы», кажется, что они будут счастливы. Но они чувствуют себя потерянными. После стольких лет, проведенных за решеткой, им неуютно без нее, они не знают, как себя вести. И поэтому совершают новое преступление, чтобы вновь оказаться в тюрьме. И остров такой же. Отсюда уезжают многие, но рано или поздно они возвращаются.
Как и я? Неужели все дороги ведут сюда?
– У вас красивые волосы, – продолжает Луиза. – Даже это напоминает мне о Люке.
– Папа говорил о войне с кем-нибудь еще, кроме Джесси?
– По-моему, иногда с доктором Кейджем в Натчесе. Это врач, который выписывал ему лекарства. Доктор Кейдж – добрый и достойный человек. Я видела его пару раз. Он любит и умеет слушать людей.
Я припоминаю, что Пирли тоже упоминала доктора Кейджа.
– Единственная вещь, которая, по моему разумению, может хоть как-то помочь вам, это его дневник.
Сердце у меня начинает учащенно биться.
– Дневник?
– Собственно, это не совсем дневник. Это нечто вроде альбома для рисования. Люк всегда носил его с собой, делал наброски и зарисовки. Много раз он сидел на берегу и что-то писал в нем. Он поговаривал о том, что, возможно, когда-нибудь издаст книгу. Я думаю, что некоторые его записи касались войны.
У меня чешутся руки.
– Этот альбом для рисования… Он у вас?
– Нет, к сожалению.
– Как он выглядел?
– Простой альбом для рисования, какие продают в обычных магазинчиках. Толстый такой. Чего он только в нем не рисовал! Однажды нарисовал даже меня. Этот рисунок сохранился.
Она подходит к застекленному шкафчику, опускается на колени, достает альбом с фотографиями, вынимает оттуда листок бумаги и показывает его мне. Это карандашный набросок совсем еще молоденькой девушки, не старше двадцати лет, с восхитительной фигуркой и пугливыми, недоверчивыми глазами.
