Юрий Черняков - Чудо в перьях
Мария растерянно и безостановочно кивала, давила сигарету о клеенку, отгоняла дым…
— Все, все я поняла, Сергей Афанасьевич, родненький вы мой! Ну дура, дура я. Хотите, на колени встану? Вам же нельзя так волноваться! Я же только для вас решила Сережу вернуть, только для вас…
— Для меня? — Отец так и остался с открытым ртом, потом с трудом проглотил слюну. — У тебя что с головой, милая? Совсем там сбрендила? Вот твой муж, вот перед ним на колени становись, у него прощения проси, ему сына верни! — Он закашлялся, схватился за грудь, снова оттолкнул мать. — А если помру завтра, стало быть, снова туда побежишь?
— Нет, нет, миленький, родненький… — мелко затряслась Мария. — Я не то хотела сказать, забудьте, забудьте, что я наговорила! И ты, Паша, прости, лучше я пойду, ладно? Чем скорее уйду, тем раньше вернусь с Сережей… Ладно? Хорошо? Я быстро…
Она хватала без разбора детские вещи, игрушки, подаренные жителями нашего Края на день рождения нашего сына.
Мать помогала ей, всхлипывая и вытирая глаза. Отец тер грудь, морщась от боли. Я поднялся и вышел из комнаты на террасу. Мария подошла ко мне сзади, обняла, прижалась к спине.
— Ты не простишь? Знаю, не простишь. А я тебе все прощала. — И выскочила в сад, оставив дверь открытой.
…С Сережей она вернулась только на другой день, поздно вечером. Бесконечно усталая, грязная… Он спал у нее на руках, хныча во сне. И тоже весь перемазанный.
— Не спрашивай, ни о чем не спрашивай… — бормотала она, едва разлепляя глаза. — Мне нужно ванну, срочно, сейчас же… Я сама, я все сама. Сережа, где он, померьте ему температуру…
Мать померила малышу температуру. Он задыхался и кашлял.
— Я поеду за врачом, — сказал я. — А вы позвоните пока на «Скорую». Скажите, что заеду. А то у них опять нет целой машины.
Мария и Сережа проболели на пару около месяца. Я не отходил от них вместе с родителями. У нее была горячка, о причинах которой я не хотел спрашивать. У малыша — воспаление легких.
Только раз я позвонил Бодрову.
— Где ты пропал, я тебе постоянно звоню! — заорал он.
— У меня был и будет отключен телефон, — сказал я. — Знаете, с чего вам лучше начать, не разбираясь?
— Кажется, догадываюсь, — сказал он спокойнее. — С предвыборной кампании?
— Рано, — сказал я. — Народ еще не отвык голосовать в едином порыве и единогласно. Спустите с гор этих стерв и мегер с их конницей. Скажите, что я их не трону, и они вас послушают. Это первое. Второе. Попробуйте поговорить с членами правительства по вопросу половой ориентации Толи Ощепкова. Пожалейте парня. Соберите их там же, в мэрии, где вы находились, когда произошло землетрясение.
— Но это опасно! — сказал он. — Строители ничего не могут поделать. Обе половины здания кренятся все больше в противоположные стороны, вот-вот рухнут!
— Сначала дослушайте, — сказал я. — Попробуйте. Я не убежден, что получится, но мало ли… Интуиция подсказывает, что вам надо собраться там же, в том же составе и проголосовать, в отличие от избирателей, единогласно по этому же вопросу. Только пусть при этом каждый за что-нибудь держится…
— Я понял! — сказал он. — Заманчиво, свежо… Но кто-нибудь исследовал этот вопрос? У вас есть научные рекомендации?
— Они появятся, если эксперимент пройдет удачно. Значит, завтра же, в то же самое время, когда случилось это землетрясение, вы поняли меня?
— Все понял! — сказал он. — Но только объясните…
— Конец связи, — сказал я голосом Эрудита.
И бросил трубку, потом отключил телефон. Но тут же раздался междугородный звонок. Я с изумлением посмотрел на болтающийся телефонный шнур с вилкой.
О подобном я еще не слыхал… Феноменальные способности Радимова или новейшие достижения техники связи?
22
— Больше этого не делайте, Павел Сергеевич! — строго сказал Эрудит. — Или мы включим в стоимость абонентной платы все энергетические затраты, нами примененные, чтобы с вами соединиться. А это большие деньги, чтоб вы знали. Вы уже назначили дату своего приезда в столицу?
— А где Андрей Андреевич, что с ним? — спросил я, испытывая тревогу. Еще ни разу наши переговоры не начинались Эрудитом.
— С ним все в порядке, но врачи не разрешают ему волноваться… А это все из-за вас, Павел Сергеевич! Не бережете вы его!
— А вы? — спросил я. — Бережете или стережете?
— Он битый час не мог соединиться с вами, разволновался, просил меня найти вас. Нам пришлось использовать средства космической связи, достаточно мощные, для которых шнур отключенного телефона играет роль антенны. А на ваш вопрос отвечу прямо, поскольку я та самая последняя инстанция, которую уже никто не слышит. Так вот, ваш Андрей Андреевич очаровал меня! Как и мою жену. И я не готов еще ответить на ваш вопрос, поскольку до сих пор не решил его для себя: в какой степени стерегу, а в какой оберегаю.
— А что так срочно? — спросил я.
— Цаплин готовит, как он сам выразился в своей последней публикации, грандиозное разоблачение деятельности Андрея Андреевича. Оно в немалой степени коснется и вас, Павел Сергеевич.
— Чушь какая-нибудь… — Я лихорадочно раздумывал. — Чего нам бояться?
В телефоне послышались какие-то щелчки, потом посторонние голоса, выражающие возмущение.
— Павел Сергеевич! — воскликнул Эрудит. — Так вы до сих пор не подключились? Мне только что сообщили, будто наш орбитальный реактор уже работает на пределе, а он служит совсем для других целей! В этом, конечно, есть и моя доля вины…
Я положил трубку и включил телефон. И чуть не оглох от грохота, едва не пробившего мои барабанные перепонки. Но потом все стихло. Голос Эрудита снова зазвучал предельно ясно и четко.
— Слава Богу, спутник ушел за горизонт, и мы можем продолжить. Так что вы хотели сказать?
— Цаплин все высасывал из пальца. У нас на него перестали обращать внимание.
— Но здесь у него несколько другая аудитория, — сказал Эрудит. — К нему прислушиваются во всем мире, поскольку он пока единственный разрешенный у нас оппонент официальной власти. И он этим пользуется! На вашем месте я бы его оценил по-новому. К сожалению, Андрей Андреевич питает к нему непонятную слабость, даже боится. А призвав его сюда, он, сам того не подозревая, открыл настоящий ящик Пандоры.
— Сами не можете справиться? — спросил я. — Вы же знаете, что Край не на кого оставить! Молодежь бежит в горы к этим злобным фуриям, ища романтики. Живут там в палатках, играют в инсургентов.
— Знаю, — перебил Эрудит. — Ваша жена только что вернулась оттуда. И ей там понравилось. Но слава Богу, что все благополучно закончилось для нее и ребенка.
— За ней вы следили с помощью спутника? — спросил я. — Может, расскажете подробности ее там пребывания?
— У нас для этого существуют не столь экзотические и менее дорогие средства, — сказал он, не скрыв самодовольства. — Скажем, там есть наш человек, состоящий в руководстве повстанцев. И кстати, не сочтите за бесцеремонность, но я бы на вашем месте с женой обращался повежливее. А не то в следующий раз мы уже не сможем вам ее вернуть в целости и сохранности, жертвуя своими агентами. Вас интересуют подробности? Скажу только, что с трудом удалось обеспечить ее побег. Что еще вы хотели бы услышать?
— Только одно — конец связи!
Я бросил трубку. И отключил телефон. Пошли они… Тем более спутник с реактором где-то уже за горизонтом… На что он намекал? На какие такие подробности? Впрочем — ладно. Вопрос в другом. В каком качестве я вдруг понадобился там, в столице? Гастроли гастролями, а то, что с Цаплиным просто так ничего не кончится, ясно давно. (Вожжа под хвост, закусил удила).
Хозяин свистнул, и я принял стойку. Осталось дать команду «фас!». И это давно висело в воздухе, как маленькое белое облачко, вдруг разросшееся в огромную черную тучу. Но почему именно я? И что я должен сделать? Хозяин давно намекал, что в прошлые жизни я что-то такое проделывал по его приказу… Значит, «это» стало чем-то вроде ритуала?
И он прекрасно знает, что все мои метания и рефлексии не будут стоить медного гроша, когда взыграют заложенные во мне и закрепленные прошлыми подобными «акциями» первобытные инстинкты. Вот тогда последнее, что узнает в этой жизни Цаплин: он выиграл спор у хозяина.
И потому обречен. А гастроли — что гастроли… Хорошая крыша. И не более того… А если откажусь? А вдруг ваш эксперимент, Андрей Андреевич, вполне удался? Ваш покорный слуга теперь сам по себе?
Он теперь знаменитый дирижер, а не ваш слуга, готовый исполнить любое распоряжение. У него теперь есть музыка, вернувшая его из скотского состояния. И когда-нибудь я из него вырвусь — окончательно! Я докажу, что вы выиграли тот спор у Романа Романовича Цаплина, не сделав ему ничего плохого!
Для этого я вырвусь в столицу. Со своим хором. Туда не приглашают, а теперь просто умоляют приехать. И не только всемогущий хозяин.
