Наталья Нечаева - Скинхед
Настоящие, на длинных ручках, кроваво-дымные, яркие. У парня слева алый флаг с раскоряченным белым пауком двойной свастики. Справа — тоже на алом полотнище, только вертикальном, с кистями, — вроде как солнце, со странными, будто переломленными и загнутыми направо лучами. Прямо по центру на толстом шесте немолодой мужик держит темно-красный тяжелый кусок ткани, типа гобелена, с золотым, угрожающе острым трезубцем и золотой же волнистой окантовкой по краю. В центре людского круга — два мужчины, крепкие, плечистые, в нарядных длинных черных рубахах, расшитых золотыми и красными лентами. Один, с бородкой, по всему видно — главный, что-то выкрикивает, его слова повторяются слаженным мужским хором. В промежутках между криками второй, который тоже в рубахе, трубит в какой-то длинный рог. Звук, разносящийся над водой, дик и тосклив, как призыв неведомого крупного зверя, потерявшего стаю.
«Кино снимают, — догадывается Валентина, — вот что… А где же камеры? Наверное, прямо под стенкой, потому и не видно».
— Бог есть все! — зычно восклицает главный.
— Бог есть все, — вторит хор.
— Все есть бог! — возвещает бородатый.
— Все есть бог, — соглашается хор.
— То закон, что явно! — надрываясь, хрипит мужчина.
— …явно, — отзываются факелы.
— Слава роду!
— Слава роду!
— Перун — Всебог!
Голоса пугающе глухи, словно угрожают кому-то невидимому, лица в отсверках факелов сосредоточены и серьезны, и все это вместе так тревожно и жутко, что Валентина осознает: не кино.
— Что это? — робко спрашивает она у ближнего милиционера.
— Понятия не имею, — равнодушно отзывается он.
— Слава славянам! Вся власть славянам! Вечная власть! — грозно восклицает бородатый, и хор снова слаженно отзывается теми же словами. — Этот венок, пропущенный сквозь священный огонь…
На главном поверх праздничной рубахи уже надета длинная волчья шкура. Оскаленная морда вместо шапки — на голове, хвост почти метет брусчатку. В руках — еловый венок. Бородатый движется внутри круга, и факельщики, каждый по очереди, благоговейно касаются венка свободными руками. Снова какие-то крики — не разобрать, и вот уже венок летит в Неву, шлепается на лед, косо проезжает по нему и оказывается в воде. Вслед за венком в воду летят факелы, прочерчивая дымные дуги на закопченном небе. И снова крики, из которых Валентина понимает лишь два слова — «род» и «слава». Колышется на ветру свастика, надрывается тоскливый рог, шипя и треща, догорают на льду жуткие факелы.
— Недавно верховный иудейский жрец благословил Россию! — осипшим от криков голосом возвещает волчья шкура. — Слышите, братья? Иудейский жрец! Благословил! Россию! Я, верховный жрец всех славян, благословляю СВЯТУЮ РУСЬ на борьбу за возрождение царства нашего, славянского, и порушение царств инородных! — Главный странно окает, будто пытается говорить под старину, со стороны это выглядит как сценка из плохого спектакля. — Будем! То не забудем! Будьте здравы — вы правы!
— Мы правы! — радостно орет хор.
— Товарищ старший лейтенант, — слышит за спиной Валентина, — а почему вы это не остановите?
Две девчонки, совсем молоденькие, как Ванечка…
— А зачем? — вопрошает коротышка в погонах.
— Как — зачем? Вы что, не видите, они — со свастикой..
— Не вижу, — не оборачиваясь, цедит милиционер. — У них разрешение есть.
— На что, на свастику? Это же фашистский символ!
— По этому вопросу — в мэрию. Они разрешение давали.
— Это же настоящий шабаш, — удивленно восклицает вторая девушка, — а вы стоите и смотрите.
— А что я должен делать? У них — праздник, солнце провожают.
— Язычники, — поясняет второй милиционер, майор, — безобидны, как дети.
— Ничего себе дети, — изумляется первая девушка. — К войне призывают, причем внутри страны!
— Не нравится — не смотрите, — отворачивается майор.
Обстановка внизу снова переменилась. Круг стал плотнее и уже, главный сбросил волчью шкуру, воздел руки к темному небу.
— Вам снятся красные сны, — вдруг зычно произносит он. Простирает руки к окружению: — Нам всем снятся красные сны! Нам, белым людям, хозяевам этой земли, давно снятся красные сны!
«Похоже на проповедь, — соображает Валентина. — Как в церкви после окончания службы…»
— Наш Всебог, Перун-громовик, благословляет, на священную битву по очищению святой Руси. Огнем и мечом пытались выжечь нашу истинную веру, реки славянской кровушки пролили, чтобы посадить на белой Руси чужого еврейского бога! Инородцы заполонили наши земли Чуждая речь, чуждые лица вокруг. Доколе будем терпеть, братья?
— Слышите? — дергает одна из девчонок за рукав майора.
— Правильно говорит, — недовольно пожимает плечами тот. — Пусть домой едут, в Чечню.
— Да вы что? — возмущается вторая. — Это же противоречит Конституции!
— Правда? — хмыкает милиционер. — Не знаю, не читал.
Девчонки принимаются тараторить громко и возмущенно, прямо в ухо, и Валентина совсем перестает слышать того, внизу. Видит, что он активно открывает рот, вслед его словам идет одобрительный мощный гул, но саму речь разобрать не может.
Наконец раздосадованные девчонки уходят, милиционеры облегченно вздыхают, и снова во влажных тяжелых сумерках прорезается голос:
— Наш брат, мученик веры, вышел один на один против банды инородцев-поработителей и принял священную битву. За сестер, за матерей. За святую нашу Русь. В сражении с иноверцами он потерял правую руку, но продолжал биться дальше! Он победил, но героя заточили в тюрьму, потому что в стране правит еврейский бог. Вместо славы и почестей его кормят баландой. Скоро суд над героем. Это будет неправедное судилище, это будет глумление над нашей верой, над святой Русью. Поддержим нашего брата Ивана! Покажем всему миру, что мы — сила. Славянское братство встает с колен, превращаясь в грозное воинство.
В голове Валентины отчаянно бухает и шумит, колко дрожат кончики пальцев, дергаются, не повинуясь, губы.
«Это же он про Ванечку! — понимает она. — Ванечка потерял руку, и его будут судить. Значит, все эти люди за него? Значит, и они знают, что он не виноват?»
Оттолкнувшись от шершавого камня, женщина бросается к спуску. Она должна быть с ними, там, внизу!
Валентина торопится, проскакивая мокрые ступеньки, поскальзывается, падает, больно ударившись коленом об острое гранитное ребро, вскакивает.
Проповедь уже закончилась. Факельщики, разорвав круг, разбились на отдельные группки. То один, то другой подходят к бородачу, говорят, верно, что-то важное и приятное. Бородатый покровительственно хлопает их по плечам, обнимает. И Валентина вдруг робеет: как она подойдет? что скажет?
«Давай, давай! — говорит она себе. — Раз он так хорошо высказался про Ванечку, значит, может помочь! Не зря же их так охраняет милиция! Наверное, это какие-то важные люди. Может быть, начальство. А их странные одежды и все это действо… Милиционер сказал, мэрия разрешила, значит, так надо! И они — за Ванечку!»
Вот почему ее так тянуло сюда!
Прижавшись спиной к холодным камням стены, женщина ждет, пока иссякнет поток желающих приложиться к телу вождя. Люди постепенно расходятся. Бородач облачается поверх рубахи в длиннополое пальто, натягивает вязаную шапку, кивает покорно дожидающейся свите и направляется к лестнице. Уходит?
— Стойте, — просит Валентина и бросается следом.
Если б он не остановился наверху лестницы, возле милиционеров, она б его не догнала, потому что парни, шедшие за ним, все время старательно и умело оттесняли ее обратно вниз…
— Спасибо, братья, — пожал бородач руки улыбающимся стражам порядка. — С праздником!
— Извините, — легонько дергает его за рукав Валентина, — извините…
Он слегка поворачивает голову через плечо.
— Отходите, женщина, не мешайте, — грубо цепляет ее за плечо давешний коротышка лейтенант.
— Не трогайте меня! — неожиданно громко кричит Валентина, выворачиваясь из цепкого захвата.
— Что такое? — вальяжно поворачивается бородатый.
— Извините! — она ухватывает его за рукав. — Я — мать!
— А я — отец! — хмыкает кто-то сзади.
— Я мать Вани Баязитова, — торопится Валентина. — Который в тюрьме, у которого руку…
Бородатый недоуменно смотрит на нее как на полоумную и, брезгливо отцепив пальцы женщины от собственного рукава, шагает в сторону.
— Постойте, — она пытается преградить ему дорогу, — вы же сами говорили, один против банды…
— Парни, чего стоим? — надменно спрашивает у милиционеров спутник бородатого, тот, кто раньше дудел в рог. — Чего ждем?
Два лейтенанта подхватывают Валентину под руки и, одним движением приподняв над землей, отбрасывают к парапету.
— Постойте! — уже плохо соображая, что делает, кричит Валентина. — Ванечка не виноват! Он сестру защищал и Бимку!
