Всеволод Каринберг - Матрица или триады Белого Лотоса
Поднялись рано, едва забрезжил красный рассвет над сопками.
Быстро нашли новый след, он вел в ложбину в колючие заросли ельника, где разделились, - Витус пошел верхом, Василий с собаками низом, не упуская из виду друг друга.
В полной тишине неожиданно из низенького кустарника взметнулась снежная пыль, и до этого невидимый секач бросился в сторону Витуса вверх по склону, пустому и открытому, только редкие тонкие стволики дуба отделяли их. Прицельный выстрел на мгновение сбил его на колени, но он не дал сделать второй, если бы не Лада, выскочившая из кустов и цапнувшая кабана за ляжку, он точно бы сбил стрелка. Кабан коротко крутанулся и собака, взвизгнув, отлетела в сторону, а Витус, сделав шаг за стволик дубка, с бедра выстрелил ему в бок. Тяжелая туша рухнула, зарывшись в снег клинообразным рылом в полутора метрах от Витуса. Выскочившему снизу кабелю и взмокшему Василию осталось только наблюдать, как тускнеют глаза зверя, и затихает его предсмертный, какой-то поросячий, детский хрип, пасть со страшными клыками медленно клокочет, раскрывается, обнажая десна и коренные зубы. Лада зализывает рассеченную слегка рану на внутренней стороне своей ляжки, - "Да, достанется нам от Шапошникова, попортили шкуру".
Когда кабан затих окончательно, превратившись в тяжелый предмет, одетый в грубую шкуру с черной блестящей, но прочной щетиной на морде, перевернули его на спину, достали ножи, и первым делом Василий ремнем снял, подрезав с брюха, мужское достоинство, вырвал и повесил на ель, чтобы собаки не достали. Вырезав полукругом хвост, подломив его у крестца, отделил и бросил Ладе, а кабелю достались уши и вырезанное рыло кабана. Сделав крестообразный разрез на шее, продолжил его на передние ноги, обнажив дымящееся сало и мясо, и вскрывая грудь, вырубил грудину, а потом и разрезал живот свиньи, нож, скрипя, дошел до зада, открывая кишки. Аккуратно вырезал сфинктер прямой кишки, Витус ее зажал внутри брюха, оттянул, а Василий рубящими движениями перерубил тазовые сухожилия, и, налегши всей своей тяжестью на задние ляжки кабана, развалил его надвое. Кишки вывалили на снег. Теперь кабан весил меньше, и они, сделав волокушу, водрузили на нее тушу. Василий разобрал кишечник, выдавил его содержимое, а кишки уложил внутрь, - "У меня в фургоне есть мясорубка с насадками, сделаю колбасу из потрохов".
Выволокли тушу сначала на лесосеку, потом по заснеженной дороге добрались до вырубки к фургону. Сняли шкуру, и Василий продолжил разрубать уже топором мясо на куски, относить внутрь фургона, Витусу досталась полголовы, одна ляжка и отделенные от костей куски мяса.
Разожгли костер на улице, вскипятили в котле воды, поджарили на двух сковородках кровь, поели, запивая водкой, что было в запасах охотника в фургоне. Быстро собрались и понесли мою долю добычи в мешках на пасеку. Собаки бежали сзади, Лада иногда на ходу подтягивала заднюю ногу к животу, рана уже не кровоточила, но видно мешала.
Перед пасекой собаки ушли вперед, и от избушки послышался лай. Взлохмаченный Ахмед стоял у открытой двери, в ржавом свитере и в тапочках на босу ногу, дымя папиросой. На нем свитер висел, явно снятый с плеч ширококостного Дугласа. Вот бродяги и вернулись к недопитому самогону, а вскоре на плите скворчала настоящая таежная закуска с приправами и овощами на соусе из ягод барбариса, Ахмет знает толк в кулинарии. Хорошо жить не запретишь, а плохо не заставишь.
Контора
9 марта Витус возвращался на электричке из города.
На небе звездная пыль глубокой ночи, когда он садился в вагон с ледяного перрона под акведуком железнодорожного вокзала Владивостока.
Прислонившись к темному стеклу, провалился в вязкий сон, разморило - под деревянным сиденьем скамьи печь изрыгала жар в пространство пустого вагона.
Проснулся, когда за стеклом движущейся электрички, замедляющей ход, с длинной насыпи колеи в предрассветной мгле внизу на прибрежной равнине промелькнул забор бетонный, отгораживающий территорию пчелосовхозной базы с ангаром, авто гаражами, лесопилкой и мутным фонарем на столбе у конторы. Безлюдье на территории, рабочий день не начался еще.
Витус с сожалением покинул теплый вагон и спрыгнул со ступеней электрички на гальку насыпи в холод, пересек железнодорожные пути и спустился вниз к прямой дороге, идущей от станции к конторе.
Снег почти сошел, только в желтой траве и сухих тростниках по обочине гравийки пыльный лежит, подтаяв в сторону залива.
Если бы не громадная лужа, покрытая пылью, которую обходил по обочине, то машина, вильнувшая колесом в грязи, раздавившая хрустящий белесый ледок, снесла бы Витуса в кювет. За стеклом кабины мелькнули бесцветные глаза и белесая голова Золотарева, совхозного шофера.
Золоторёв живет в Шкотове у тетки в бараках в устье реки. Работал после армии, из которой его комиссовали по болезни, ночным сторожем на МЖК, масложиркомбинате, в Уссурийске, пока его корешок как-то ночью не привел с вокзала блядешку, на которой оба и поймали триппер в сторожке. Золотарев всем сообщает с какой-то радостной гордостью про этот героический эпизод своей биографии, и еще добавляет, что он - наркоман, т.е. жить не может без травки, и еще он алкоголик, может выпить море, "и балдеть, балдеть, балдеть".
Это было, когда я только устроился на работу и приехал в контору просить машину, чтобы завезти на пасеку кирпич, доски для ремонта, и пару мешков картошки.
- А!! Наркоман! - Закричал Золотарев, приветствуя меня, словно знакомы и большие приятели. За спиной его промелькнул ухмыляющийся Паша с тоненькой папочкой под мышкой. Директор Бушмелев доброжелательно насмешливо разговаривающий со мной у гаражей, удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал.
В конторе, заглянув в комнатушку зоотехника, где Шрамков, словно не замечая меня, сидел, уткнувшись в стену взглядом, и постукивая карандашиком по столу, узнал, что он не начислил мне сторожевые за 8 рабочих дней в марте, на том основании, что в середине апреля, когда он приезжал на пасеку Шапошникова, он не застал меня там. Я потребовал разобраться с этим делом, Паша мне начал говорить: "Я знаю, я был...", - а еще добавил - "Я с тобой еще "по-христиански" поступаю". А когда я сказал ему, что после буквы "ША" следует последняя буква - "Я", он взорвался, брызгая злобой оскорбленного начальника, и сообщил, что имеет докладные от Шапошникова и Ахметова, что всю зиму прожил с нами на пасеке Шапошникова. И чтобы убедительнее было - устроил громкий скандал, открыв дверь из кабинета в коридор, громко закричал, что я пьян и что он вызовет милицию для экспертизы. Я, плюнув, ушел, даже не забрав у нового пожилого бухгалтера причитающиеся мне 9 рублей зарплаты, которую выдают обычно 8 числа каждого месяца. Но тот успел вякнуть незнакомому ему человеку: "Все по справедливости, нечего сердится на Пашу". Вот и Шрамков - уже ему "близкий"!
Почему все кубарем летит? Нравственная пустота.
Все это слова, слова. Что за ними?
Человек не знающий что ему делать с собой ищет работу, знающий - ищет досуг.
Отсутствие доверия между людьми, или отсутствие любви, - отсюда нездоровый интерес к религии. Как будто хотят они, чтобы снова пришел..., чтобы снова распяли его. Ведь только от живого можно стать живым. Они как дети - не знающие что такое добро. Всякий работящий вызывает у них чувство отторжения, а часто - и негодования - они ж ему дают работу! Может потому, что они сравнивают его с собой? Чувство неприязни возможно из чувства страха, - "живет же такой, хотя уже жить нельзя, а вот правдив, и открыт всем, а может это у него просто лицемерие, скрывающее коварство, ведь приходится же ему лицемерить, быть таким как все?". На их фоне выплывают, как нечистоты, люди, для которых честь - это выдумка, - у них то чести точно нет, за ненадобностью. И добра нет, и справедливости между людьми, как согласия обоюдного. Они же видят смысл мира в работе локтями, кто еще так ловко расталкивает - они, соль земли, - поэтому имеют и деньги, и власть.
А так как они вылезли из дерьма, вокруг видят только дерьмо, - для них люди чести, как пришельцы с Марса.
Где же родники душевной чистоты и покоя. Здесь столько надумано, наверчено насилия, что боятся стать жертвой, не хотят идти на заклание темной толпе, которая втопчет в дерьмо своими копытами, и даже не заметят, да еще и нагадят сверху. Мы привыкли юродствовать, привыкли к нищете духовной, словно она приведет к спасению.
Да, слишком много душа видела невежества, зависти, предательства и насилия безнаказанного. Да и подлость легка на подъем, до глупости. Зацепиться не за что.
А ведь стоит просто подняться над страхом. Стоит только принять все, все, что есть в мире, и зло и добро, и так как оно есть, видеть все без задней мысли, не боясь при этом потерять себя.
Чего можно ждать от негодяев в конторе. Я понимаю, что не надо трогать омраченных людей, не подсказывать им того, чего они хотят от своей омраченности, не давать им вырваться из круга порочных мыслей, ибо они себе скажут: "Вот этого-то мы и хотели и искали" - с их непорочно "чистой" совестью и жаждой непомерной власти над другими, они готовы растоптать тебя.
