Майкл Роботэм - Подозреваемый
Мне надо убираться. Бежать! Перепрыгивая через ступеньки, я несусь вниз и падаю. Бежать! Хватая ключи от машины Элизы, я думаю только о свежем воздухе, о месте подальше отсюда и о милосердном сне.
14
За час до рассвета дороги отполированы дождем и клочья тумана появляются и исчезают среди мороси. Угон машины Элизы волнует меня меньше всего. Установить контакт с непослушной левой ногой – куда более насущная проблема.
Где-то около Рексхема я сворачиваю на грязную дорогу, ведущую к ферме, останавливаюсь и засыпаю.
Образ Элизы вспыхивает в моем мозгу, словно выхваченный из тьмы фарами машин. Я вижу ее синие губы и расширенные глаза – глаза, которые продолжают следить за мной.
В моем мозгу сидят занозы вопросов и подозрений. Бедная Элиза.
«Позаботься лучше о собственном алиби», – сказал Джок. Что он имел в виду? Даже если бы я смог доказать, что не убивал Кэтрин – чего сейчас уже не могу, – они все равно обвинили бы меня. Теперь они за мной придут. В моем сознании разворачивается сцена: полицейские, идущие цепью, прочесывая поля, ведущие овчарок на поводке, едущие на лошадях – охотящиеся за мной. Я проваливаюсь в ямы, пробираясь к набережной. Кустарники цепляются за одежду. Собаки приближаются.
Кап-кап – капли стучат по стеклу. В ярком свете я ничего не вижу. Глаза словно засыпаны песком, тело окоченело от холода. Я нащупываю ручку и опускаю стекло.
– Извините, что разбудил вас, мистер, но вы мешаете движению. – Седая голова в шерстяной шляпе маячит в окне. Внизу у ног человека лает собака. Слышно тарахтенье трактора, стоящего сзади. – Не стоит так долго тут спать. Чертовски холодно.
– Спасибо.
Светло-серое облако, чахлые деревья и пустые поля – вот что я вижу перед собой. Солнце взошло и теперь борется, пытаясь прогреть день. Я сворачиваю с дороги и смотрю, как трактор въезжает в ворота и трясется по лужам к полуразвалившемуся амбару.
Мотор заводится, я включаю печку на полную мощность и звоню Джулиане. Она уже не спит и слегка запыхалась после своей тренировки.
– Ты давала Джоку адрес Элизы?
– Нет.
– Ты при нем о ней упоминала?
– К чему все это, Джо? Что случилось?
– Ты сказала ему что-нибудь?
– Не понимаю, о чем ты. У тебя что, паранойя?
Я кричу на нее, чтобы она выслушала меня, но она сердится.
– Не вешай трубку! Не вешай!
Но уже поздно. За миг до того, как связь обрывается, я кричу в телефон:
– Элиза мертва!
Нажимаю на повторный набор. Пальцы не слушаются, и я чуть не роняю телефон. Джулиана немедленно отвечает:
– Что ты сказал?
– Ее убили. В полиции решат, что это сделал я.
– Почему?
– Я обнаружил ее тело. По всему ее дому остались мои отпечатки и бог знает что…
– Ты пошел к ней домой? – В ее голосе сквозит недоверие. – Зачем ты туда пошел?
– Послушай, Джулиана. Два человека погибли. Кто-то пытается меня подставить.
– С какой целью?
– Не знаю. Именно это я и пытаюсь понять.
Джулиана глубоко вздыхает.
– Ты меня пугаешь, Джо. Ты говоришь как сумасшедший.
– Разве ты не слышала, что я сказал?
– Иди в полицию. Расскажи им, что произошло.
– У меня нет алиби. Я единственный подозреваемый.
– Тогда поговори с Саймоном. Пожалуйста, Джо.
В слезах она прерывает разговор, забыв повесить трубку. Я не могу дозвониться.
Будущий личный врач Господа Бога открывает дверь. Он в халате, в руке у него газета, а на лице – сердитый оскал, призванный напугать непрошеных гостей.
– Я думал, это чертовы певцы из хора, – ворчит он. – Терпеть их не могу. Фальшивят все до одного.
– Я думал, что в Уэльсе прекрасные хоры.
– Идиотский миф. – Он смотрит через мое плечо. – Где твоя машина?
– Оставил ее за углом, – вру я. На самом деле я запарковал «жучок» Элизы на железнодорожной станции и прошел пешком полмили.
Я иду за отцом через холл в кухню. Его стоптанные матерчатые тапки шлепают по белоснежным пяткам.
– Где мама?
– Она рано встала и ушла. Какая-то акция протеста. Твоя мать превращается в настоящую левую: постоянно протестует против чего-то.
– Хорошо.
Он усмехается, явно не соглашаясь.
– Сад прекрасно выглядит.
– Ты должен посмотреть задний двор. Стоил нам целое состояние. Твоя мама, без сомнения, проведет для тебя экскурсию. Эти чертовы телепрограммы о стиле жизни надо запретить. Все эти «революции в саду» и «десанты на задний двор» – я бы сам их разбомбил.
Отец нисколько не удивлен моим появлением, хотя я и приехал без предупреждения. Наверное, думает, что мама ему об этом говорила, когда он не слушал. Он набирает воды в чайник и выбрасывает старую заварку из чайника поменьше.
Скатерть уставлена всякими безделушками, приобретенными во время отпуска, вроде чайника с изображением собора Святого Марка или конфитюрницы из Корнуолла. Сувенирную ложку в честь серебряного юбилея им подарили в Бэкингемском дворце во время какого-то праздника.
– Будешь яйцо? Бекона нет.
– Яйца – это прекрасно.
– Может, в холодильнике есть ветчина, если хочешь омлет.
Он ходит по кухне, пытаясь предугадать, что мне надо. Халат завязан на поясе шнуром с кисточками, очки прикреплены к карману золотой цепочкой, чтобы не потерять. Он знает о моем аресте. Почему он ничего не сказал? Это ведь прекрасная возможность заявить: «Я же тебя предупреждал». Он может все свалить на мой выбор профессии и сказать, что ничего подобного не случилось бы, стань я врачом.
Он садится к столу и смотрит, как я ем, периодически прихлебывая чай, складывая и разворачивая «Таймс». Я спрашиваю, играет ли он в гольф. Уже три года, как не играет.
– Это там новый «мерседес»?
– Нет.
Тишина затягивается, но только я испытываю от этого неловкость. Он сидит и читает заголовки, изредка бросая на меня взгляд поверх газеты.
Этот коттедж принадлежал семье еще до моего рождения. Большую часть времени до полуотставки отца мы проводили здесь отпуск. У нас были еще дома в Лондоне и Кардиффе. В любом месте больницы и университеты обеспечивали отца жильем, если он соглашался поработать на полставки.
Когда родители купили этот дом, участок занимал девяносто акров, но большую часть земли они сдали в аренду соседу, молочному фермеру. Дом выстроен из местного камня, в нем три комнаты с низкими потолками и странными изгибами в тех местах, где фундамент насчитывает больше века.
Я хочу прибрать до прихода мамы. Спрашиваю отца, нельзя ли мне позаимствовать рубашку и, может, брюки. Он показывает мне свой гардероб. На кровати аккуратно сложен мужской спортивный костюм.
Он замечает мой взгляд.
– Мы с твоей мамой ходим гулять.
– Я не знал.
– Только последние несколько лет. В хорошую погоду мы встаем рано. В Сноудонии есть несколько прекрасных маршрутов для прогулок.
– Слышал.
– Помогает поддерживать форму.
– Молодцы.
Он прокашливается и отправляется на поиски чистого полотенца.
– Полагаю, ты хотел бы принять душ, а не ванну. – В его устах слово «душ» отдает чем-то новомодным и предательским. Истинный валлиец погрузился бы в жестяную лохань у очага.
Я подставляю лицо под струи воды, заполняя слух ее шумом. Я пытаюсь смыть грязь последних нескольких дней и утопить голоса, звучащие в голове. Все началось с моей болезни: химический дисбаланс, расшатанные нервы. Больше похоже на рак: группа взбесившихся клеток, поразивших каждый уголок моей жизни, с каждой секундой размножающихся и устремляющихся к новым хозяевам.
Я ложусь в комнате для гостей и закрываю глаза. Мне просто надо отдохнуть несколько минут. Ветер стучит в окно. Я чувствую запах влажной земли и угольного дыма. Смутно помню, как отец накрывает меня одеялом. Может, это мне просто снится. Моя грязная одежда перекинута через его руку. Он наклоняется и гладит меня по волосам.
Через какое-то время я слышу на кухне звон ложек в кружках и голос матери. Другой звук, почти столь же знакомый: отец колет лед.
Раздвигая занавески, я вижу снег на далеких холмах и остатки инея на лужайках. Может, у нас будет снег под Рождество – как в тот год, когда родилась Чарли.
Я больше не могу здесь оставаться. Как только полицейские найдут тело Элизы, они сложат два и два и примутся меня искать, вместо того чтобы ждать, когда объявлюсь сам. И это будет одно из первых мест, в которое они придут.
Моча течет в унитаз. Брюки отца мне велики, но я подтягиваю ремень, из-за чего материя собирается складками у пояса. Родители не слышат, как я иду по коридору. Я стою в дверях и наблюдаю за ними.
Мама, как всегда, безупречно одета: на ней кашемировый свитер персикового цвета и серая юбка. Разменяв пятый десяток, она раздалась в талии и так и не смогла похудеть.
