Торкиль Дамхауг - Смерть от воды

Дженнифер попыталась представить, каково это — уехать так далеко от своих детей.

— До Канады не близко, — сказала она, побуждая посетительницу рассказать что-нибудь еще.

Рагнхильд Бьерке сидела, уставившись в одну точку за окном.

— Но он не виделся с девочками не поэтому. Даже когда он был в Копенгагене, он с ними не связывался. Это был сознательный выбор. Но в то же время и своего рода необходимость. — Она достала платок, подержала его у носа, будто собиралась высморкаться, но потом убрала.

— У него были мании. Не когда мы познакомились и не когда дети были совсем маленькие. Но через несколько лет это началось. Я знала, что у его матери было серьезное психическое заболевание, и я волновалась за него. Хотела отвести его к врачу, но он и слышать об этом не желал. Он все чаще и чаще ходил по ночам. Бродил по всему дому. Или стоял у окна и разговаривал.

— Галлюцинации?

— Не думаю. Казалось, он спал с открытыми глазами. Потом он не мог вспомнить, что я с ним разговаривала. — Она достала из сумки тюбик и смазала сухие губы. — И еще его мучили чудовищные кошмары. Однажды я обнаружила его в спальне Майлин, он стоял у ее кровати и кричал. Наконец я смогла до него достучаться. Он дрожал и был совсем не в себе. «Я не убивал их!» — кричал он. Я вытащила его из детской, не разбудив Майлин. «Ты не убил никого, Лассе», — убеждала я его. «Мне приснилось! — кричал он. — И я не могу проснуться». — «Что тебе приснилось?» — «Девочки, — пробормотал он, — мне приснилось, что я их разрезал и маленькие тельца съел». — Она закрыла глаза.

Дженнифер не находила слов. Разговор принял оборот, с которым она не умела справиться. Роар несколько раз упоминал, что полиция пыталась связаться с этим отцом. То, что она сейчас услышала в доверительной беседе, заинтересует следователей. Ей надо было прервать посетительницу и спросить разрешения передать это дальше.

— Я позвонила его врачу на следующий день, — продолжила Рагнхильд Бьерке, и Дженнифер так и не успела решиться. — Но он отказался идти на прием. А через пару недель уехал. Он не зашел попрощаться. Ни ко мне. Ни к Майлин. Только Лисс вообразила себе, что он заходил и говорил с ней. — Она снова защелкнула сумку, положила ее на колени. — Вы понимаете, почему я не рассказывала это Лисс? Она обожествляла отца. Понимаете, лучше, чтобы она винила меня за то, что он исчез и оставил мне ненависть.

Дженнифер не знала, что на это сказать.

— Вы говорили, вас часто не было, — попыталась намекнуть она. — Вы боитесь, что он мог…

Рагнхильд Бьерке широко распахнула глаза:

— Он не мог… То есть это был только кошмар. — Она затрясла головой. — Тогда бы я знала. Майлин никогда ни на что не намекала… Она рассказывает мне все… рассказывала…

Дженнифер почувствовала себя беспомощной и пожалела, что зашла так далеко.

— Хотите чего-нибудь? Кофе?

— Может, стакан воды.

Взяв в руки стакан с водой, Рагнхильд Бьерке сказала:

— Я понимаю, почему Лисс пришла сюда. С вами приятно говорить.

И снова Дженнифер покраснела:

— Она не верит полиции.

— Никогда не верила. С тех пор как ее постоянно арестовывали во время невинных демонстраций. И я не знаю, по-моему, очень непросто сидеть на таких допросах. Когда спрашивают о каждой мелочи. Будто бы подозревают тебя. Можете себе представить, каково это — чувствовать, что тебя подозревают в убийстве собственной дочери?

Дженнифер заметила, что в голосе женщины что-то изменилось, ждала, что он оборвется, но когда Рагнхильд Бьерке продолжила говорить, голос был все таким же бесцветным:

— А Таге? Он — сама обходительность. Он пришел к нам и стал отцом, которого так не хватало девочкам. Никогда его за это не поблагодарили. Даже я не очень-то настаивала на благодарности. А тут все эти вопросы: где он был, когда Майлин пропала, и когда он вернулся домой? И вот я уже задумываюсь. Я звонила ему несколько раз в университет в тот вечер. Он должен был забрать Вильяма, и я хотела напомнить ему, что надо кое-что купить к ужину. Его всегда можно застать по телефону, когда он работает допоздна, но как раз в тот вечер…

— Вы его не застали.

— Потом он сказал, что-то было не в порядке с линией на кафедре. Но когда тебе задают все эти вопросы, и ты вдруг начинаешь сомневаться, оно словно въедается в тебя, и тебе уже из этого выбраться.

— А вы говорили полиции о телефоне?

Посетительница не ответила. И снова Дженнифер подумала, что надо бы спросить разрешения передать все, что она рассказала, но тут она встретилась взглядом с матерью Майлин и отказалась от этой мысли. «Некоторые камни не стоит переворачивать, — решила она. — Позже — может быть, если в этом появится необходимость, но сейчас женщину надо оставить в покое».

Приятно, конечно, лишний раз позвонить Викену и ткнуть его в то, что следователи опять прохлопали ценные сведения, но после разговора с несчастной матерью собственное злорадство показалось ей недостойным и мелочным.

23

Среда, 7 января, ночь

Йонни Харрис бежал через город. Никаких машин, вся дорога была в его распоряжении. Несколько лет назад он бегал быстрее, но уже приближался к прежней форме. Он решился. В него больше никто не верил, никто ничего не ждал. Он мог ударить снизу. Он бегом найдет выход. Выплатить долг и вернуться в институт, получить расписание тренировок. Конечно, не собственного тренера пока что, ни один приличный тренер не хотел с ним связываться. Пока что. Но все поменяется. Сначала заплатить тридцать тысяч. Карам уже его искал. Повторил, что сделает из него калеку. Единственно, чего боялся Йонни. Оказаться в инвалидной коляске. Он отправил Караму сообщение. До конца недели он будет с тридцатью тысячами. Он свернул на Бугстадвайен. Асфальт там был более гладким, но он прибавил скорость на спуске. Он им всем покажет, всем, кто от него отвернулся. И тем, кто помог столкнуть его в дерьмо. Только Майлин Бьерке никогда не сдавалась. Но она так его злила. Была, вообще-то, очень беспощадна. Находила слабые места и хваталась за них. И все равно он отправился к ней в тот четверг. И впервые ее не было на месте. Она даже не сообщила никак. В окнах кабинета темно. Он пришел в ярость и стучал, и стучал в дверь внизу. Обошел пару раз вокруг квартала. Машина ее стояла, блин, на месте, «хендай» с вмятиной на переднем крыле. Несложно узнать. Но только когда он собирался свернуть за угол и обернулся, он увидел, что происходит… А теперь ее убили. Прочитал об этом в газете через несколько дней. И все равно снова отправился туда. Будто она еще сидела в своем кабинете и обещала сделать все, чтобы ему помочь. Дверь была открыта, и он заглянул. Выдвинул какие-то ящики. Старая привычка. У людей всегда могло что-нибудь остаться. Ежедневник лежал на столе, он открыл его на том числе, когда должен был к ней прийти. Там были его инициалы: «17.00 — Й. X.». Больше никого она принимать не собиралась. Ниже было написано: «Бергер — Канал-шесть, Нюдален, 20.00». И какая-то еще запись, он не понял. Что-то про куртку. Он вырвал эту страницу. Он часто думал, почему вдруг так поступал. Может быть, чтобы не ввязаться во что-нибудь.

Девушка, которая вдруг там оказалась, значит, была сестра. Догадаться довольно непросто. Очень непохожа на Майлин. Нервная, странная девушка. Будто вырезана из сказки. Он вспомнил про сказки братьев Гримм, книжка лежала у него все детство под кроватью. Эта сестра что-то от него хотела, постоянно появлялась рядом. Ясно, она его преследовала. Поэтому он остановил ее в парке. Там из ее слов он понял, что он видел на улице Вельхавена в тот четверг. В любом случае, он сообразил: у него есть шанс выставить мышеловку. Зарядить ее по полной. Потому что есть человек, который должен нервничать еще больше его.

Йонни решил попросить тысяч тридцать в первый раз. Потом продолжить, попросив еще пять или десять. И понемногу повышать. Будет неплохой дополнительный доход. Он больше не боялся Карама. Он бежал. Надо выбежать прочь из этого. По круговому движению за Национальным театром, по Мункедамсвайен. Там не скользко. Хорошее сцепление с асфальтом у кроссовок. Он был ими очень доволен. Прихватил их из одного магазина. Сработала сигнализация, но охранника, который мог бы его догнать, еще не родилось на этом свете. Кроссовки были такими же легкими, как лучшие от «Найк», только подошвы еще круче.

Он не сбавлял скорости, пока не достиг фьорда. Мог бежать всю ночь напролет. Приближался к своей форме 2003 года — лучшего сезона, когда он побил юниорские рекорды на четырехстах и восьмистах метрах. Восемьсот — круче всего. Остальные уже измотаны, когда он включает толчок, беспощадно, нечеловечно, безответно.

Все кафе и бары со стороны моря были уже давно закрыты. На набережной ни души. Надо, наверное, было договориться о встрече на Эгерторге — там всегда люди, даже посреди ночи. Но тот, второй, требовал, чтобы их вместе никто не видел. Йонни знал, что потом он сам будет диктовать условия, поэтому согласился.