Дин Кунц - Апокалипсис Томаса

Внезапно, словно в ответ на поток ругательств, обрушивающийся на меня, я обнаружил, что играю плохиша, прикидываюсь, будто раньше она видела только мою маску, такую же фальшивую, как ее нынешнее имя Виктория Морс.

— Ты, конечно, роскошная женщина, но при этом глупая сучка. Разумеется, мы хотим одного и того же. Все хотят одного и того же. Ты сама так сказала.

— Не трахай мне мозг.

— Придет день, когда ты будешь умолять меня трахнуть тебя, — заявил Плохой Томас. — В следующий раз, когда я свяжу тебя, сука, это будет в постели. А теперь вытряси глупость из своей миленькой головки и позволь мне подсыпать мудрости в твой пустой череп. Если мы не будем действовать сообща, никто из нас не выживет.

Подозрительность оставалась, но я видел, что Плохой Томас представляется ей более здравомыслящим, чем Томас, которого она знала прежде.

— Мне нужно кое-что знать, Вики, — продолжил я. — Как долго продлится полный прилив? Когда мы избавимся от уродов?

Она ответила после паузы:

— Минимум — через час, самое большее, через два или три.

— Как часто случается полный прилив?

— Мы не знаем. С разрывом в год, три, пять. Он начался с ночных завихрений пару дней тому назад. Озон. Этот крик.

— Гагары?

Она содрогнулась.

— Это не гагара.

— Эти уроды, поркеры… раньше никогда не проникали в дом?

— Нет. Они никогда не ходили с молотками и топорами. Только с дубинками. Они становятся умнее.

Вспышки мерцали, двигаясь в обе стороны. Содержимое желудка поднималось к горлу.

Я шумно сглотнул, в надежде, что она не замечает моего состояния.

— Куда идет этот тоннель?

Вернувшись в прежнюю роль, она заявила, что не будет моим блинским гидом. Левой рукой обхватила шею Тимоти, а пистолет приставила к правому виску мальчика.

Плохой Томас не отреагировал на эту выходку. Я шагнул к ней, так что мою «беретту» и ее лицо разделяли теперь два фута.

— Слушай сюда, глупая шлюха, а не то я вышибу тебе мозги. Если ты думаешь, что меня тревожит судьба мальчика, тогда ты просто не врубаешься в ситуацию. Если я о ком и тревожусь, так лишь о себе. Если живым отсюда выйду только я, меня это вполне устроит. Но доводить до этого совсем не обязательно. Куда идет этот тоннель? — повторил я.

Она несколько мгновений всматривалась в мое лицо, потом смягчилась.

— Сначала на восток, потом разделяется на два, один уходит на северо-восток. Второй — на юг.

— Куда идет северо-восточный?

— В машинный зал под конюшнями.

— А южный?

— В гостевую башню.

— Это я и хотел услышать. Те два охранника, которые, по твоим словам, в отпуске. Их не существует, так?

— Может, и существуют.

— Да. Может, и Санта-Клаус существует. Вот как теперь будет, Вики. Аннамария и я остаемся в Роузленде. Мне нравится здешний стиль жизни. К богатству привыкнуть легко. И мне хочется вечно оставаться молодым. Я убил Семпитерно. Теперь займу его должность. Оборону мы укрепим. Подготовимся к следующему пришествию уродов, хоть через год, хоть через десять лет.

— Этому не бывать.

— Как бы не так. Если сейчас нас только трое, к следующему полному приливу нам понадобятся новые люди.

Мой желудок начал лениво бултыхаться, но я пристально всматривался в лицо Виктории, пытаясь не обращать на него внимания.

— Константин не позволит тебе остаться.

— Ты забываешь, что Константин пригласил нас. А кроме того, у нас есть для него подарок, который он действительно хочет получить.

— Какой подарок?

— Ребенок Аннамарии.

Скрытый смысл моих слов не вызвал у нее никаких эмоций. Ее глаза оставались пустыми, как глаза какой-нибудь куклы, оживающей в фильме и проявляющий острый интерес к кулинарии.

— Это не к Константину. Такое больше по части Паули.

Мое настроение еще больше ухудшилось, и я задался вопросом, какие еще сюрпризы, помимо тех, которые мне предстояло увидеть в машинном зале под конюшнями, могли ждать меня в Роузленде. Но выискивать их я не собирался.

— Помни, Паули мертв, — указал я. — Что же касается Константина… вкусы меняются, становятся более утонченными. Если это не твое, мы сможем придумать какую-нибудь новую игру. По-моему, с тобой можно отлично повеселиться, если ты распустишь волосы.

— Ты же сказал, что в ужасе от меня, что презираешь меня и я тебе противна.

— Нет. Я сказал, возможно. Но разве ты не видишь? Разве ты не согласна, что наибольший кайф можно получить, отдавая себя тому, что презираешь, от чего в ужасе, что тебе противно? Полное раскрепощение — вот что это такое.

Плохой Томас начал меня пугать.

Язычок Виктории облизал губы.

— Пребывание здесь, свобода от давления времени как-то на тебя действуют.

— Как?

— Горячат кровь, но не как при болезни, а от радости освобождения, мы называем это избавительной лихорадкой.

— И от чего вы избавляетесь?

— От всего, что раньше считалось недостижимым, чего ты не мог себе позволить. Здесь каждое желание можно выполнить с легкостью необыкновенной. И каждое желание ведет к еще более восхитительному желанию, не вписывающемуся ни в какие рамки. Возможности, открытые перед нами, бесконечны.

Вместе мы нашли путь к перекрестку себялюбия и ненависти к самому себе, столь модному в современном безумии. Она предположила, что сам факт узнавания этого места разумом и сердцем — свидетельство того, что я очарован им так же, как и она, что я готов жить, работая на смерть.

Иногда нежелание идти на риск чревато неудачей. Я рискнул, сунув «беретту» в кобуру.

Она прижимала Тимоти к себе, одной рукой обхватив шею мальчика, другой вдавливая дуло пистолета в висок.

В ее глазах я увидел страх и облегчение, и последнее опечалило меня.

Виктория освободила мальчика, опустила пистолет, направив ствол в пол.

— Когда я плюнула тебе в рот, — она одарила меня эльфийской улыбкой, — тебе, должно быть, понравился вкус моей слюны.

Я выхватил пистолет из кобуры и дважды выстрелил ей в грудь, прежде чем она успела поднять правую руку.

Глава 48

Если не считать ран и крови, лежащая на полу тоннеля Виктория сохранила очарование эльфа, показывая тем самым, что ее душа никак не соответствовала красоте материальной оболочки.

— Не смотри, — посоветовал я Тимоти.

— Я видел и похуже.

— Все равно, не смотри, — настаивал я. — Пройди чуть дальше. Я тебя догоню через минуту.

Тошнота ушла. Ее вызывали отнюдь не пульсирующие вспышки в стенах. Причиной служило осознание того, что мне предстояло с ней сделать, если бы обманом я сумел завоевать ее доверие.

Я лишь вернул ей должок, и, пусть выглядела она такой юной, я не мог сказать, что умерла она преждевременно. Однако смерть всегда первая и единственная, даже если она может быть чем-то еще, скажем, восстановлением справедливости.

Несмотря на то, кем она стала и что сделала, когда-то давно Виктория была совсем другой, грешившей, конечно, но помнившей о возможном наказании. Из уважения к хорошей девушке, какой она тогда была, мне хотелось прикрыть ее одеялом, чтобы не оставлять в непристойности смерти.

Мой пиджак укрыл бы ей только голову и торс, а это могло восприниматься как насмешка.

Ее пистолет калибра 9 мм лежал на полу. Поскольку запас патронов все уменьшался, я поднял его. Вытащил обойму… и обнаружил, что она пуста. Не было патрона и в стволе.

Израсходовав все патроны до встречи с нами, она не представляла непосредственной угрозы ни для меня, ни для Тимоти.

Я вернул обойму на место и положил пистолет рядом с ней.

Что-либо изменить не представлялось возможным. Случившееся — единственное, что могло случиться. Тем не менее этот момент очень уж далеко отстоял от лучшего в моей жизни.

Я повернулся к ней спиной и добавил недостающие патроны в магазин «беретты».

Когда присоединился к Тимоти, спросил:

— Все хорошо?

— Нет. Последний раз мне было хорошо до того, как меня застрелили.

Я положил руку ему на плечо.

— Ты говорил, что никто не может попасть из настоящего в прошлое и повлиять на случившееся там, чтобы сделать настоящее, каким оно есть.

— Они уверяли меня, что так говорил Тесла, и вроде бы это правда.

— Твой отец перенес тебя из 1925 года, забрав за несколько минут до того, как случайно тебя застрелил, но твое мертвое тело по-прежнему лежало на лужайке, рядом с телом твоей матери и лошадью.

— Да. Моя жизнь закончилась, когда он меня застрелил.

— Но ты здесь, и это парадокс. Живой… но не меняющийся.

— Потому что у меня нет жизни… нет судьбы… не существует человека, в которого я могу вырасти.

Я опустился на колено, чтобы сравняться с ним в росте.

— Если бы мы перенесли твою мать из прошлого, до того, как он бы ее застрелил, она стала бы такой же, как ты?