Франк Тилье - Страх
Она снова представляла себе лицо Марии Лопес, безумие, обитавшее в ней, губы, бормотавшие: «El diablo… El diablo…» Она отреагировала таким образом, увидев на снимке себя беременную и коснувшись собственного живота. Но кто был этот дьявол? Неужели ребенок?
Валенсия гармонично объединяла в себе кварталы старого города и самую современную архитектуру. Футуристические сооружения, дизайнерские здания, огромные стадионы. Некоторые стройки были еще не окончены, но уже казались заброшенными, похожими на невероятные наросты из стали и бетона. Следы ущерба, причиненного кризисом: больше ни у кого не было денег, чтобы финансировать эти циклопические работы. Камиль даже слышала разговоры об аэропорте, который так и не увидел приземляющиеся самолеты и был сегодня забыт или использовался как гоночная трасса для картинга.
На дорожном указателе было написано: «Calle de la Casa Misericordia».
Они приехали.
Такси остановилось перед высокой суровой стеной из красного кирпича, увенчанной решеткой с остриями и камерой. Камиль рассчиталась с таксистом и направилась к двери, которая выглядела бронированной. Бордовая вывеска на стене гласила: «Casa cuna Santa Isabel».
Было почти семь часов вечера. Камиль вытерла лоб платком и стала ждать в тени. Невыносимая жара все еще не спала, поэтому она обливалась потом. При заказе гостиницы она просила номер с хорошим кондиционером, рискуя подхватить простуду.
К ней направлялся мужчина с фиолетовой папкой под мышкой. Это был невысокий малый неприветливого вида, с пронзительным взглядом, одетый в кремовую рубашку и тонкие брюки того же цвета. Перебежав улицу, он уверенным шагом подошел к Камиль и протянул ей руку. Его рубашку на уровне подмышек украшали большие пятна пота.
– Хуан Льорес, у нас с вами назначена встреча, – сказал он на довольно приличном французском.
Молодая женщина вежливо улыбнулась:
– Камиль Тибо. Служу в криминальном отделе жандармерии.
– Я в курсе, Мариса мне вкратце объяснила. Эта жара в конце концов нас всех доконает. А как во Франции?
– То же самое. Пе́кло.
Льорес нажал кнопку интерфона. Камера была направлена в их сторону. Через несколько секунд дверь открылась.
– Тут настоящая крепость, но с тех пор, как я стал мелькать в массмедиа, они уже не осмеливаются отказывать мне во входе, – сообщил он.
Они прошли через сад с пышной зеленью и достигли большого здания, построенного полукругом и похожего на учебное заведение, трехэтажное, с серо-оранжевыми стенами. На крыльце появилась пожилая монахиня сурового вида в черном облачении.
– Мать настоятельница, – шепнул Хуан Льорес, – все такая же милашка. Только взгляните на нее: словно ворон на электрическом проводе… Подождите немножко.
Он подошел к ней, и они о чем-то поговорили минуту, после чего он вернулся к Камиль. Они уселись на скамье между двух пальм. Прямо напротив них в обсаженном деревьями пространстве возвышался металлический Иоанн Креститель.
– Нам в этих стенах совсем не рады, но это не важно. Здесь лучшее место, чтобы поговорить на эту тему. Мариса мне сказала, что вы разыскиваете похищенного ребенка?
Камиль показала ему фото Марии Лопес:
– Скажем так: дело, над которым я работаю во Франции, довольно запутанное. Но мы думаем, что на часть вопросов, которые оно поставило, ответы могут обнаружиться здесь, в Испании. Если судить по фотографии, Мария Лопес провела какое-то время в Casa cuna. А ее ребенок, вероятно, исчез, потому что официально у нее никогда не было ребенка.
– У нее был ребенок, но его похитили, – отрезал Льорес категорично. – Что вам известно о похищенных при Франко детях?
– Совершенно ничего.
Хуан Льорес посмотрел на оконные шторы, шевелившиеся слева от них, потом повернулся к Камиль.
– Они ненавидят журналистов и вообще всех посторонних. Мать Маргарита и остальные монахини, которые работают на нее годами, будут отрицать очевидное до конца своих дней. Это холодные и бездушные глыбы мрамора.
Он открыл папку и протянул Камиль увеличенное фото, на котором была запечатлена какая-то безымянная могила.
– Это снято на маленьком кладбище городка Сан-Роке в Андалусии два года назад. Корень скандала, «нулевой пациент», как сказали бы в вирусологии. В то время некий отец захотел провести работы в семейном склепе. Поэтому он запросил и получил разрешение вынуть оттуда кости своего ребенка, умершего в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году. Но, открыв маленький гробик, бедняга обнаружил там только зеленую тряпку да кучку хирургических бинтов. Никаких костей. Могила была пуста. А отец помнил: в день рождения ребенка врачи объявили его мертворожденным и показали ему тело. При выходе роженицы из роддома родителям выдали уже опечатанный гроб.
Его сотряс сильный приступ кашля. Его легкие свистели.
– Извините… Благодаря упорству бедному отцу удалось привлечь внимание прессы к своей зловещей истории. И тогда тысячи семей вдруг осознали, что находятся точно в таком же положении. Астурия, Канарские острова, Каталония, Андалусия… повсюду одно и то же. Заявления о пропаже детей все множились. Испания принялась копать, вскрывать пустые могилы в поисках правды: куда же подевались тела этих младенцев, объявленных мертворожденными?
Он достал тонкую сигару и предложил Камиль. Та отказалась.
– Не надо бы, конечно, курить здесь, – проворчал он, показав на силуэты двух беременных женщин, которые прогуливались вдалеке. – Но есть вещи и похуже, чем немного дыма, вы не находите?
Его голосовые связки были совершенно загублены табаком. Он чиркнул спичкой, затянулся и поудобнее устроился на скамье, закинув ногу на ногу. Распахнутая рубашка позволяла видеть волосатую грудь. Когда историк смотрел в сторону окон, в его глазах читался явный вызов. Похоже, он ненавидел монахинь.
– Итак, с одной стороны, ошарашенные семьи, вскрывающие пустые гробы. А с другой – люди лет тридцати-сорока, которые вдруг обнаруживают, что были усыновлены, или слышат это из уст своих родителей. Вы же знаете: тайны в конце концов всегда раскрываются, или приемный отец на смертном одре решает покаяться, или же языки сами по себе развязываются после долгих лет лжи.
Он сдвинул кулаки, стукнув ими один о другой.
– С одной стороны, ищущие родители, с другой – дети, узнавшие, что они приемные. И вот эта бушующая волна начинает гулять по стране. Вдруг все заговорили о тайных сетях усыновления-удочерения, о существовавшей не одно десятилетие подпольной торговле детьми в национальном масштабе.
Камиль вспомнила фотоальбом, найденный у Микаэля Флореса: его мать Элен точно была беременна и точно родила в парижской больнице, согласно различным свидетельствам. Она припомнила также приписку Ги Брока из досье: «Сестра Жан-Мишеля была в родильном отделении вместе с ним и своими глазами видела, как 8 октября 1970 года родился ребенок».
Стало быть, Микаэль не мог быть сыном Марии Лопес, даже если все вело к противоположному заключению. Камиль по-прежнему не удавалось понять.
Хуан продолжил свои объяснения.
– Какое у вас звание? – спросил он.
– Прапорщик.
– Не желаете ускоренный курс истории, прапорщик? Готовы погрузиться в один из самых темных периодов Испании?
Камиль согласилась:
– Я вас слушаю.
– Тысяча девятьсот тридцать девятый год. После трех лет гражданской войны генерал Франко и его армия подавили Республику и установили крайне правую диктатуру, которая основывалась на двух главных столпах: национализм и католицизм. По их собственным словам, раса должна была возродиться и очиститься от отбросов, которые отравляли ее многие годы. И это очищение происходило, помимо всего прочего, путем простого и откровенного похищения детей у противников режима.
Он опять закашлялся, потом затянулся своей сигарой.
– Аугусто Валеро, военный психиатр франкистского режима, начал научно оправдывать похищение детей. В своей работе, озаглавленной «Psiquismo del fanatismo marxista» («Психизм марксистского фанатизма»), он заявил, что красные – душевнобольные, и поэтому их потомство должно быть изъято, дабы перевоспитать его в духе истинно франкистских ценностей. Такими словами, как «евгеника», «сегрегация», пестрят его сочинения. Отныне из республиканских семей систематически похищают детей, и совсем маленьких, и постарше. В тюрьмах у едва успевших родить республиканок изымают новорожденных. Затем этих детей отдают в «хорошие» семьи или в сиротские приюты, которые содержат монахи, где пичкают их фашистскими песнями и воспитывают в строгости с помощью священников и иезуитов. Учат их отрекаться от идей своих «ублюдков-родителей». Очень эффективная промывка мозгов, если понимаете, что я хочу сказать.
– Да, понимаю.
– Но это еще далеко не все, отнюдь нет. Декрет от четвертого декабря тысяча девятьсот сорок первого года позволяет изменять фамилию похищенным детям. Сами догадайтесь о продолжении…
