Измайлов Андрей - Время ненавидеть
Да, не договорили! Не с Париным – с мельником не договорили. Вот и пиши теперь… Особенно в свете стукнувшей по темечку информации. Не договорили. Ага!
– Кот! Слушай, Кот!.. Да из дома звоню, из дома! Откуда я еще могу звонить!
– Слушай, Гребнев! Ка-ак я тебе завидую! Месяц отдыха!
– Ничего, Кот! Вот снимут гипс, я что-нибудь придумаю и для тебя. Чтобы не завидовал! – (Хорошие мы, все-таки, ребята! Ведь с полуслова!) – Но это потом, когда мне гипс снимут. А пока знаешь что?..
– … Ну, ты и любитель! Любитель и есть! Ты что, серьезно?! Да сегодня в полвосьмого англичане французов раскатывать будут! И ФРГ-Алжир ночью! А ты… Кстати, ты позавчера наших смотрел с Бразилией?! Судья – сволочь!.. Что ты орешь-то на меня! Вот елки!.. Ты трезво хоть поразмысли!
«Трезво поразмысли» – так сказал ему Кот. Так сказал ему Костя Пестунов. И был по-своему прав.
Гребневу не хотелось трезво поразмыслить. Гребневу захотелось не ждать, когда снимут гипс, а «что- нибудь придумать» для Пестунова сейчас, в данный момент, пока тот еще на проводе. Хорошие мы все- таки ребята, да! Но за тридевять земель Пестунов, конечно, не поедет. С мельником Пестунов, конечно же, не собирается встречаться. И душевно беседовать тоже не собирается. Много чести какому-то мельнику – два корреспондента друг за дружкой. Один уже «приехал», а теперь еще и Пестунову ехать? И жертвовать Англией-Францией?! Чемпионатом мира?! Было бы ради чего! Да ну, Гребнев, не ерунди! Вот, может, помощь Гребневу нужна? Тут Пестунов – пожалуйста. В булочную заскочить, в «мясо-молоко» после работы. Посидеть, потрендеть, «маразмарием» развлечь:
– Во! Смотри, чего поймал. Из истории болезни. «Больной выписан по причине отказа от вскрытия». Я отпал! А медсестра обиделась. И нечего, говорит, заливаться! У больного абсцесс был на деликатном месте, он застеснялся и ни в какую! А вы заливаетесь!.. А? Как тебе?! Слышишь, нет?! Каково?! Да ты слышишь меня или нет?!.. А почему не реагируешь?!
Может, он и прав по-своему, Кот. Может, трезвый мыслитель Костя Пестунов и прав. Действительно! Тащиться черт знает куда, добивать чужой материал – раскочегаривать старичка, торопливо записывать, если старичок еще бойкий, или клещами каждое слово вытягивать, если старичок угрюм. А тут из Испании – матчи, матчи!..
Да и потом! Что в самом деле потом? То ли пересказывать все Гребневу, то ли самому садиться – не за очерк на целую полосу, естественно, а за разве что зарисовку на сто пятьдесят строк. По глубокому убеждению Кости Пестунова, из мельника больше не выжмешь. Объем должен соответствовать значимости. Так стоит ли ради полутораста строк эк куда? А на Гребнева он спину гнуть – с удовольствием, но только но линии булочной и «мяса-молока». А по линии творческой – просто никак невозможно. Тем более что творческие линии у них разные и не пересекаются. Это ж надо целый вечер на мельнице уже ухлопать ушами – да так, чтобы потом на зарисовку не наскрести. Л-любитель и есть!
– Ладно, слушай! Пока я тут с тобой треплюсь, у нас тут планерка начинается! – благовидно завершил Кот. – Я к тебе сразу после нее заскочу. Так надо тебе что-нибудь?
– Не надо. Заскакивай. Заскакивай. Если застанешь.
– Шуткуешь все?
– Нет. Мне на УВЧ надо. Там, по слухам, дикие очереди.
… Просто не хотелось Гребневу видеть Пестунова. Прав Пестунов, но видеть его не хотелось. Состояние обиженности на весь мир возникло у Гребнева. Обиженность на Парина, который из колеи выбил. На мельника, который черт знает что… так не бывает, ан… На Валентину, бросившую его болезного, будто не он сам ее сегодня утречком удалил. На Пестунова, который отказывается помочь, хотя при трезвом размышлении правильно делает, что отказывается. Нормальная обиженность на весь мир, который ходит на двух ногах без костылей, а ты… как трехногий табурет – столь же изысканный и столь же устойчивый. И на УВЧ действительно надо. И очереди действительно дикие.
По слухам. И даже никакой книги с собой не прихватить. Куда ее, в зубы, что ли?!. Большая и глубокая обида!
Потому, когда телефон снова зазвонил, а в трубке на гребневское «Да-а?» кто-то притаился, Гребнев в ответ на мнимое ошибочное соединение прямо так и залепил:
– Уважаемая товарищ Артюх Валентина Александровна! У вас неправильно набран номер! Справки по телефону… Ах, да! По какому же телефону справки- то?! Но не по этому. Гарантирую… Повторяю! Уважаемая Артюх Валентина Александровна! У вас неправильно набран номер. Неправильно набран номер. Неправильно набран номер… – и так до тех пор, пока трубка не отозвалась отбойными гудками.
Вот так! А пусть знает! И запомнит!
***Слухи, как с ними нечасто, но бывает, подтвердились. Очередь на УВЧ была-а… А-а-а! Вот такая очередь. Страсть сколько желающих и с чем только ни. Руки-ноги, зубы, ухо-горло-нос. Очередь делилась болячками, ощущениями, историями болезней. О чем еще говорить в очереди на УВЧ? Гребнев об этом говорить не хотел.
– Мне еще три сверлить и четыре удалять, – делилась «крайняя», за которой занял Гребнев. – Но самое жуткое: это все, что у меня есть. Как вы думаете, УВЧ поможет хоть что-нибудь сохранить? Мне говорили, УВЧ восстанавливает…
Не-ет, в подобных откровениях Гребневу нужды не было! Изобразил крайнюю усталость, прикрыв глаза и откинув голову. Особо изображать и не надо – пока снова канаву у поликлиники обскакал, пока по лестнице прошкандыбал, запарился. Пот накипел, спадал тяжелыми каплями с носа, щекотно полз за ушами, пробирался по всему телу. Еще саднило подмышки. Гребнев представил, что с ним станется, к примеру, через неделю, когда замурованная гипсом по бедро нога начнет зудеть. И ему совсем муторно стало. От разговоров увлекательных вокруг, от перспективы зудежа, от неизвестной пока процедуры УВЧ.
«Да что вы! Не больно, а наоборот!». Мало ли что скажут, а неизвестное пугает… Он повертел в уме и так и сяк: УВЧ – увэчэ – увечье. Глупости! Но чем же заняться, когда впереди очередь, а глаза уткнуть некуда? Прогуляться, что ли? Во-во! Ему сейчас как раз прогуляться!.. Но не сидеть же, не слушать про то, у кого что болит!
Заелозил гипсом по полу, выбрался из кресла, утвердился на подпорках. Побрел. Как и всякий коридор в поликлинике – длинный, узкий, увешанный плакатами Минздрава… тяга к чтению у человека всепобеждающа. Когда бы при трезвом уме и добром здравии Гребнев сосредоточил внимание на подобной печатной продукции? Да никогда! А тут – читал. Что: он рот рукой не прикрывал и грипп знакомым передал. Что: терапевт О. Н. Белинова. 10.00-18.15. Что: сегодня царапина – завтра столбняк, если к травме отнестись кое-как. Что: отоларинголог. С. Ю. Карасис. 10.30 – 18.45. Что: такая-то болезнь не позор, а несчастье… не стыдитесь поделиться своей бедой (эх, Пестунова здесь нет!). Что: стоматолог. Н. Я. Звягин. 9.30 – 17.45. Что: регулярное проветривание помеще… Стоп!
Гребнев, суетясь костылями, повернул назад.
Если бы не посыл мысленный, усугубленный «крайней» в очереди («три сверлить, четыре удалять»), он бы и проковылял мимо. Вполне могло так статься. Но…
Ну, дверь! Стоматолог. Н. Я. Звягин. 9.30-17.45. Ну, закрыта дверь. И правильно. Коридорные часы прыгнули стрелкой – ровно шесть часов.
Звя-гин! Н. Я.
«Я, Звягин Николай Яковлевич, 1912 года рождения, получил 18 декабря 1981 года от Крайнова Евгения Дмитриевича…».
Расписка!
Тут маленький заскок получился в голове у Гребнева. Смотрел на дверь, и мельтешило: «Почему Звягин? А где Крайнов?! Ведь Крайнов же должен быть! От Звягина же расписка! Значит, здесь должен быть Крайнов! А здесь – Звягин!».
Потом мысли осели, упорядочились. Звягин – стоматолог. Гребнев набрел на его фамилию. Пусть будет доволен, что набрел. Он надеялся наткнуться на фамилию Крайнов? Нет, он вообще ни на что не надеялся, так получилось. И будь доволен! Звягин – стоматолог? Почему Крайнов должен быть тоже стоматологом? Потому что Гребнев ожидал встретить здесь, в городе, скорее фамилию того, чья расписка, нежели того, от кого расписка? Ясно, бред. Первая сигнальная система… Получил Звягина? Будь доволен. Да и до Звягина ему нет никакого дела!
Вот придет завтра Сэм, притащит своих афористов, и… Да и потом – вдруг совпадение? Мало ли Звягиных… Нет же, какое может быть совпадение! Он! Двух Н. Я. Звягиных слишком много на один город, даже на район. Опять же понятно, почему Гребнев не сталкивался с этой фамилией. Во-первых, врачами и прочими трехполосными темами ведает Бадигина. Во-вторых, при всей нужности, необходимости, неотложности стоматолога в повседневной жизни – кто и когда читал про него?! И кто когда писал! Про стоматолога-то! Уровень изустной популярности разве что с гинекологом может сравниться. Но чтобы печатно – ни-ни! Инстинкт самосохранения срабатывает: забыть и не помнить, как только из кресла выполз. И в-третьих наконец – с чем с чем, а с зубами у Гребнева пока все нормально. Тьфу-тьфу. Вот и получается, что не сталкивался он с фамилией Звягина. И вот столкнулся. В самый раз…
