Дин Кунц - Брат Томас
По каждому уже отслужили заупокойную мессу. А весной, хотя хоронить было нечего, на кладбище у леса собирались поставить два могильных камня. Чтобы имена братьев остались бы памятью для тех, кто их знал и любил.
Тело Джона Хайнмана, пусть по нему тоже отслужили мессу, положили в холодильник. С тем чтобы через год, когда его смерть уже не смогут связать со смертями Тимоти и Максуэлла, объявить, что он умер от обширного инфаркта.
Родственников у него не было, за исключением сына, которого он так и не признал. Несмотря на ужас и горе, принесенные Хайнманом аббатству Святого Варфоломея, братья и сестры решили похоронить его на своем кладбище, пусть и в стороне от остальных.
Суперкомпьтерами Хайнмана тут же занялось АНБ, с тем чтобы после изучения на месте увезти их из аббатства. Та же судьба ждала и остальное оборудование, особенно из круглой комнаты, служившей машиной творения.
У братьев и сестер (и у вашего покорного слуги) взяли подписку о неразглашении, и нам всем дали понять, какое суровое наказание ждет тех, кто нарушит данное им слово. Я не думаю, что агенты тревожились из-за братьев и сестер, для которых один лишний обет не имел никакого значения, но вот со мной они провели много времени, красочно объясняя все нюансы процесса, который скрывался за словами «гнить в тюрьме».
Я все равно написал эту рукопись, потому что рукописи — моя психотерапия и форма покаяния. Все равно опубликована она будет после того, как я уйду то ли к вечной благодати, то ли к проклятию, а там меня не достать даже АНБ.
Хотя аббат Бернар не нес никакой ответственности за исследования Джона Хайнмана, между Рождеством и Новым годом он настоял на уходе в отставку.
Он называл подземное убежище Джона Хайнмана aditum — «самая священная часть места поклонения Богу, закрытая для простых верующих, святая святых». Он согласился с ложной идеей, будто к Богу можно прийти через науку, и его это мучило, но угрызения совести вызвало прежде всего другое: он не распознал, что побудительным мотивом Джона Хайнмана была не гордость за гениальность, дарованную Богом, а тщеславие и скрываемая ото всех злость, которые перечеркивали все его достижения.
Грусть окутала аббатство и школу Святого Варфоломея, и я сомневался, что она рассеется даже через год. Поскольку костяные чудовища, прорывавшие оборону второго этажа школы, рассыпались на кубики в момент смерти Джона Хайнмана, как и фигура Смерти, в бою погиб только брат Максуэлл. Но скорбь по Максуэллу, Тимоти и Константину оставалась в каждом из дней монастырской жизни, который проходил без них.
В субботу вечером, через три дня после кризиса, Родион Романович пришел в мои апартаменты в гостевом крыле с двумя бутылками хорошего красного вина, свежим хлебом, сыром, ветчиной и различными деликатесами, в которые он не подсыпал яду.
Бу большую часть этого вечера лежал на моих ногах, словно боялся, что они замерзнут.
На какое-то время заглянул Элвис. Я думал, что он уже ушел в следующий мир, как, похоже, сделал Константин, но Король остался. Тревожился обо мне. Но, подозреваю, для своего ухода он выбирал наиболее драматический момент. А умением выбирать такие моменты он славился и при жизни.
Около полуночи, когда мы сидели за маленьким столиком у окна (у этого самого окна несколькими днями раньше я дожидался первого снега), Родион сказал:
— В понедельник ты можешь уйти, если захочешь. Или останешься?
— Я, возможно, еще вернусь сюда, но сейчас это место не для меня.
— Я уверен, что все братья и сестры, без единого исключения, уверены, что это место всегда будет тебе родным домом. Ты спас их всех, сынок.
— Нет, сэр. Не всех.
— Всех детей. И Тимоти убили через час после того, как ты увидел первого бодэча. Для него ты ничего не смог бы сделать. А вина за смерть Максуэлла лежит скорее на мне, чем на тебе. Если бы я разобрался в ситуации и застрелил Хайнмана раньше, Максуэлл мог остаться в живых.
— Сэр, вы удивительно добры для человека, который готовит людей к смерти.
— В некоторых случаях, знаешь ли, смерть — это добро, проявленное не только к человеку, которого отправляют в мир иной, но и по отношению к людям, которых он мог уничтожить. Когда ты уедешь?
— На следующей неделе.
— И куда?
— Домой в Пико-Мундо. А вы? В любимый Индианаполис?
— Вынужден с грустью отметить, что в мое отсутствие Библиотека штата Индиана, расположенная в доме сто сорок по Северной Сенатской авеню, пришла в запустение. Но поеду я в высокогорную пустыню в штате Калифорния, чтобы встретить миссис Романович по ее возвращении из космоса.
Мы выработали определенный ритм нашего разговора, так что я отпил глоток вина и насладился им, прежде чем спросить:
— Из космоса… вы хотите сказать, с Луны, сэр?
— Нет, на этот раз она не летала так далеко. Целый месяц очаровательная миссис Романович работала на благо этой замечательной страны на борту некой орбитальной платформы, о которой я больше не могу сказать ни слова.
— Ее усилиями Америка навечно обретет безопасность, сэр?
— Ничто не вечно, сынок. Но если бы я вверил судьбу нации одной паре рук, думаю, никакие другие, кроме ее, не пользовались бы моим абсолютным доверием.
— Хотелось бы мне с ней встретиться, сэр.
— Может, еще и встретишься.
Элвис отозвал Бу, чтобы почесать ему живот.
— Меня тревожит информация, хранящаяся в компьютерах доктора Хайнмана. Если она попадет не в те руки…
Он наклонился ко мне, перешел на шепот:
— Не волнуйся, мой мальчик. Информация в компьютерах — яблочный сок. Я позаботился об этом перед тем, как позвонить в мою контору.
Я поднял стакан и произнес тост:
— За сыновей наемных убийц и мужей героинь космоса!
— И за твою ушедшую девушку, — он чокнулся со мной, — которая в своем новом мире хранит тебя в сердце, как ты хранишь ее в этом.
Глава 55
Чистое утреннее небо смотрело на укутанный белым снегом луг. Я попрощался со всеми вечером и решил уйти, когда братья были на мессе. А сестры будили детей.
Дороги очистили от снега, асфальт подсох, так что «Кадиллак», показавшийся вдали, обходился без цепей на колесах. Он подкатил к лестнице, ведущей к двери гостевого крыла.
Я сбежал по ступенькам, предлагая ему не выходить из салона, но он не пожелал оставаться за рулем.
Мой друг и наставник Оззи Бун, знаменитый автор детективов, о котором я так много написал в первых двух рукописях, — толстяк, весящий добрых четыреста фунтов. Он утверждает, что находится в лучшей форме, чем большинство борцов сумо, и, вероятно, так оно и есть, но я тревожусь всякий раз, когда он поднимается со стула, боюсь, его сердце не выдержит такой нагрузки.
— Дорогой Одд, — он заключил меня в медвежьи объятья у распахнутой водительской дверцы. — По-моему, ты похудел. Тебя может унести ветром.
— Нет, сэр. Я вешу столько же, что и в тот день, когда вы привезли меня сюда. Возможно, вам кажется, что я стал меньше, потому что вы сами стали крупнее.
— У меня с собой большущий пакет с шоколадными конфетами. Если ты отдашь ему должное, то сможешь поправиться на пять фунтов, пока мы будем ехать в Пико-Мундо. Позволь мне положить твои вещи в багажник.
— Нет, нет, сэр, я сам.
— Дорогой Одд, ты столько лет дрожал, предчувствуя мою мгновенную смерть, и еще будешь дрожать много лет. Я доставлю слишком много неудобств тем, кто будет нести мое тело, и Бог, в своем милосердии к могильщикам, дарует мне вечную жизнь.
— Сэр, давайте не говорить о смерти. Грядет Рождество. Это время веселья.
— Конечно же, давай поговорим обо всем, что связано с Рождеством.
Пока он наблюдал, несомненно высматривая возможность подхватить один из моих чемоданов и самолично положить его в багажник, я справился с этим делом сам. Захлопнул крышку, оглянулся и увидел, что братья, которым полагалось быть на мессе, собрались на лестнице у двери в гостевое крыло.
Не только братья, но и сестра Анжела и еще дюжина монахинь.
— Одди, могу я тебе кое-что показать? — спросила сестра Анжела.
Я подошел к ней, и она развернула рулон бумаги, который держала в руках. Джейкоб, как всегда превосходно, нарисовал мой портрет.
— Как здорово. Я ему очень благодарен.
— Это не тебе. Я повешу его в своем кабинете.
— Меня будет смущать такая компания, мэм.
— Молодой человек, не тебе решать, на кого я хочу смотреть каждый день. И знаешь, почему там висят все эти портреты?
Я уже пролетел с ответом «мужество», подсказанным Родионом Романовичем и показавшимся мне убедительным.
— Мэм, с головой у меня не очень.
— Ты знаешь, что после окончания войны за освобождение отцы-основатели нашего государства предложили Джорджу Вашингтону стать королем и он отказался?
