Дин Кунц - Полночь
Мало того, Томми уже казалось, что говорит с ним вовсе не индеец, а сама змея. Он неотрывно глядел на нее и почти не замечал присутствия Бегущего Оленя, так как слова змеи завораживали и манили, переполняли его чувства и захватывали всю его душу, несмотря на то, что он даже не мог полностью понять их смысл. «Это знак судьбы, – шептала ему змея, – знак власти и судьбы, ты будешь обладать огромной властью, куда большей, чем твой отец, ты будешь человеком, которому будут подчиняться, которому будут поклоняться. Ты будешь смело смотреть в будущее, так как сможешь творить его собственными руками. Ты будешь иметь все, мир будет принадлежать тебе. Но до той поры, когда ты подрастешь, этот знак судьбы должен стать нашей тайной. Никто не должен знать о нем, о том, что я принесла его тебе. Если люди узнают о твоем высоком предназначении, они наверняка убьют тебя, перережут тебе глотку, вырвут тебе сердце, закопают тебя глубоко в землю. Наследник высокого престола, земной Бог должен до поры до времени оставаться в тени. У тебя нет другого выхода, если ты хочешь достичь вершины власти. Тайна. Пусть это будет нашей тайной. Я – змея, пожирающая сама себя, я исчезну в самой себе, и никто не узнает о послании, которое я принесла тебе. Доверяй только этому индейцу, больше никому».
Никому. Никогда.
Томми упал в обморок на краю бассейна и пролежал в постели два дня. Врач не мог понять, что случилось с ребенком. Ни высокой температуры, ни воспаленных гланд, ни тошноты, ни ломоты в суставах, вообще не было никакой боли, никаких жалоб. Ребенка охватил какой-то странный недуг, ослабивший его до такой степени, что он не мог удержать в руках даже книгу, не мог смотреть телевизор. У мальчика пропал аппетит. Он спал по четырнадцать часов в сутки, а когда не спал, был в полузабытьи. «Возможно, небольшой солнечный удар, – сказал доктор, – если он не оправится за два дня, мы заберем его в больницу для обследования».
В то время, когда отец находился в суде или встречался с адвокатами, а мать Тома была в клубе или на одном из благотворительных обедов, индеец незаметно проскальзывал в дом и проводил у постели мальчика минут по десять-пятнадцать. Он что-то нашептывал Томми своим мягким, удивительно ритмичным голосом.
Мисс Карваль, прислуга и нянька Тома, конечно, знала, что ни миссис Шаддэк, ни судья не одобрили бы этих ежедневных свиданий индейца с мальчиком. Но у мисс Карваль было доброе сердце, и ей было не по нраву холодное отношение четы Шаддэков к собственному сыну. Кроме того, ей нравился Бегущий Олень. Она закрывала глаза на его визиты к мальчику, так как не видела в них ничего дурного. Она только попросила, чтобы Томми не проболтался родителям о том, что он проводит время с индейцем.
Как раз тогда, когда ребенка уже собирались класть в больницу, он выздоровел, и солнечный удар был оставлен в качестве диагноза. С тех пор Томми не расставался с индейцем ни на минуту все то время, пока родителей не было дома. Когда мальчик начал ходить в школу, он прибегал домой сразу же после уроков; от приглашений своих товарищей прийти к ним в гости и поиграть он отказывался: ему было гораздо интереснее провести пару часов с индейцем до того времени, когда родители возвратятся домой.
Неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом индеец приручал Томми, учил его разбираться в приметах, которые на разные лады предсказывали мальчику великое будущее. Цветы клевера с розеткой из четырех листьев под окном спальни Томми. Дохлая крыса, плавающая в бассейне. Хор пиликающих сверчков из-под письменного стола Томми, когда он однажды вернулся из школы. Несколько раз в его вещах неожиданно появлялись монеты: он то находил по одному пенни в каждом из своих башмаков, то в карманах брюк оказывались десятицентовики, а однажды в яблоке, которое Бегущий Олень очистил для него, оказался целый серебряный доллар. Индеец рассматривал монеты с благоговейным трепетом, считая их появление одной из самых важных примет.
– Об этом – молчок, – заговорщически прошептал индеец, когда в ночь перед девятой годовщиной Томми услышал у себя под окном тихий звон колокольчиков и сказал наутро об этом индейцу.
На рассвете того же дня он увидел, как на поляне перед его окном горит свеча, но когда он тихо, чтобы не разбудить родителей, выбрался из дома, то свечи уже не было на прежнем месте.
– Всегда храни молчание об этих приметах, иначе люди догадаются, что Провидение благоволит к тебе, поймут, что ты будешь властвовать над ними, и убьют тебя, пока ты еще ребенок, пока ты еще слаб и беззащитен.
– Кто эти люди?
– Люди, все, кто живет вокруг тебя, – загадочно пояснял Бегущий Олень.
– Кто, например?
– К примеру, твой отец.
– Не может быть.
– Да-да, именно он, – шептал индеец, – он же обладает властью. Ему нравится властвовать над другими, нравится, что его все боятся, что ему все покоряются. Ты же видишь, как люди кланяются ему, пресмыкаются перед ним.
Томми действительно отмечал про себя подобострастие, с которым люди всегда обращались к его отцу. Особенно этим отличались друзья отца по местному политическому клубу. Пару раз Томми видел, какими выразительными и, наверное, более искренними взглядами обменивались эти люди за спиной отца. Они восхищались, даже преклонялись перед отцом, но за глаза боялись его и презирали.
– Твоему отцу нужна вся власть без остатка, он не поделится ею ни с кем, даже со своим собственным сыном. Если он узнает, что тебе уготована огромная власть, большая, чем досталась ему… никто не сможет тебя спасти. Даже я не смогу.
Будь семейная жизнь Шаддэков хоть чуть-чуть душевнее, теплее, может быть, Томми стал бы возражать индейцу, стал бы защищать своего отца. Но отец говорил с сыном всегда свысока, он никогда не был ласков с ним, поэтому Томми было просто неведомо, что такое отцовская нежность.
Время от времени индеец приносил для мальчика сладкие гостинцы. Он называл их «леденцами из сока кактуса». В бумажке всегда было два кусочка; каждый из них брал по одному, и они наслаждались угощением, сидя во внутреннем дворике во время обеденного перерыва у индейца или прогуливаясь по усадьбе вокруг дома. Вскоре после того, как леденец растворялся во рту, мальчиком овладевало странное ощущение. Он чувствовал необычайную радость. Он не шел. Он летел. Цвета вокруг становились гораздо ярче, приятнее. Индеец тоже преображался на глазах. Его волосы становились угольно-черными, кожа приобретала бронзовый блеск, зубы начинали сверкать белизной, в глазах появлялась беспросветная темнота. Всякий звук – стрекот кузнечиков, шум самолетов, заходящих на посадку в аэропорт Феникса, жужжание насоса возле бассейна – все превращалось в музыку; мир переполнялся звуками, но все мелодии лишь вторили голосу Бегущего Оленя. Все запахи становились резче: цветы, скошенная трава, машинное масло начинали благоухать. Даже запах пота от тела индейца казался приятным. Тело Бегущего Оленя пахло свежеиспеченным хлебом, сеном.
Томми мало что запоминал из речей, произнесенных индейцем в эти моменты, но отдельные места из монологов Бегущего Оленя врезались в память, словно индеец вколачивал их в детское сознание. Речь шла большей частью о примете, связанной с появлением силуэта ястреба на фоне лунного диска. «Если великие боги пошлют тебе знак лунного ястреба, знай, что тебя ждет огромная власть, ты будешь выше всех людей на свете. Ты будешь непобедим. Непобедим! Но помни, тот, кто увидит этот знак на небе, должен доказать, что он достоин великой участи, великие духи будут ждать от тебя доказательств». Эти слова отпечатались в мозгу Томми навсегда. Обычно спустя примерно час после этих бесед Томми приходил в себя и шел в свою комнату отдохнуть. В такие дни его сны были необычайно красочны, наполнены плещущей через край жизнью, и в них всегда присутствовал Бегущий Олень. Сны и пугали и успокаивали одновременно.
Однажды в дождливый субботний день ноября, в тот год, когда Томми исполнилось десять лет, он сидел за верстаком, стоявшим в углу их большого гаража на четыре машины. Он наблюдал, как индеец чинит электрический нож, которым судья пользовался раз в год, чтобы разделать индейку для рождественского ужина. В воздухе была приятная прохлада и сырость, очень необычная для тех широт, где расположен Феникс. Индеец и Томми поговорили о дожде, о приближающихся праздниках, о школьных делах Томми. Приметы и их роль в человеческой судьбе, конечно же, не были единственной темой их разговоров, и за это Томми любил индейца. Бегущий Олень был, кроме всего прочего, очень благодарным слушателем.
Индеец закончил ремонт электрического ножа и включил его в сеть. Нажал на выключатель. Лезвие задвигалось взад-вперед с такой скоростью, что край его стал неразличим для глаз.
Томми зааплодировал.
– Видишь? – спросил индеец, подняв нож повыше. Он повернул его лезвием к свету, лившемуся от ламп под потолком.
