Дин Кунц - Странный Томас
— Именно так. Выскочившая из руки вилка поцарапала мне лоб.
Он решил более не иметь со мной дела. Отдал мне сдачу, сложил покупки в пакет и вернулся к спортивному вкладышу.
В мужском туалете автозаправки я смыл кровь с лица, промыл рану, обработал ее «Бактином», приложил компресс из бумажных полотенец. Ранки и царапины были неглубокими, так что кровотечение быстро прекратилось.
Не в первый раз, да и не в последний, я пожалел о том, что мой сверхъестественный дар не способствовал заживлению ран.
Наклеив на лоб пластину пластыря, я вернулся к «шеви». Сидя за рулем, включив двигатель и кондиционер, пил холодную «пепси».
Плохие новости приносили только часы: до одиннадцати оставалось двенадцать минут.
Болели мышцы. В глаза словно насыпали песка. Навалилась усталость, слабость. Может, голова еще и не перестала работать, но, судя по всему, к этому шло, и мне не нравились мои шансы при встрече один на один с сообщником Робертсона, который скорее всего в эту ночь прекрасно выспался и набрался сил.
Я принял две кофеиновые таблетки лишь час тому назад, так что принимать еще две мне не хотелось. Кроме того, в моем желудке уже накопилось достаточно кислоты, чтобы начала коррозировать сталь. Я чувствовал себя и совершенно разбитым и очень нервным, не самое благоприятное состояние для поединка не на жизнь, а на смерть.
И хотя у меня не было ни имени, ни лица, на котором я мог бы сосредоточиться, я все равно кружил по улицам Пико Мундо в надежде попасть в нужное мне место.
Яркое солнце Мохаве заливало город ослепительно-жаркой белизной. Воздух пылал, словно Солнце, которое, развив скорость света, могло добраться до Земли менее чем за восемь с половиной минут, восемь минут тому назад превратилось в сверхновую, и это слепящее сияние — предупреждение о накатывающей на нас смертоносной световой волне.
Каждый блик света, отражающийся от ветрового стекла, жег глаза. Я не захватил с собой черные очки. И этот блеск вскоре вызвал головную боль, заставившую забыть о царапинах на голове, нанесенных вилкой.
Бесцельно поворачивая с улицы на улицу, определив интуицию на роль гида, я оказался в Тенистом Ранчо, одном из достаточно новых жилых районов Пико Мундо, расположенных на холмах, где десятью годами раньше самой страшной живностью считались гремучие змеи. Теперь здесь жили люди, и среди них, возможно, тот самый социопат, который планировал массовое убийство в комфорте населенного средним классом пригорода.
Тенистое Ранчо никогда не было ранчо, если, конечно, не считать посевами выросшие за последние годы дома. Что же касается тени, то ее здесь было куда меньше, чем в центральных районах, потому что деревья еще не успели вырасти.
Я припарковался на подъездной дорожке дома отца, но не сразу выключил двигатель. Мне требовалось время, чтобы собраться с духом и подготовиться к встрече с родителем.
Как и обитатели этого построенного в средиземноморском стиле дома, он сам ничем не запоминался. Под крышей из красной черепицы, бежевые оштукатуренные стены и стеклянные панели встречались под не вызывающими изумления углами. Чувствовалось, что гении архитектуры к этому дому руку не прикладывали.
Наклонившись к вентиляционному отверстию на приборном щитке, я закрыл глаза, наслаждаясь потоком охлажденного воздуха. Под веками гуляли какие-то блики, воспоминания сетчатки о ярком солнце пустыни, и они, как это ни странно, успокаивали, пока из глубин памяти не всплыло другое воспоминание: рана в груди Робертсона.
Я заглушил двигатель, вылез из кабины, направился к дому отца и позвонил в дверь.
В том, что он в этот утренний час дома, я практически не сомневался. За свою жизнь он не проработал и дня и никогда не вставал раньше девяти, а то и десяти часов.
Мое появление отца удивило.
— Одд, ты не позвонил, не предупредил, что приедешь.
— Да, — согласился я, — не позвонил.
Моему отцу сорок пять лет. Он — симпатичный мужчина, и в волосах черноты еще больше, чем седины. Фигура у него атлетическая, и он ею страшно гордится.
Дверь он открыл босиком, лишь в шортах цвета хаки, с поясом на бедрах. Цвету и ровности загара поспособствовали смягчающие кожу масла, тонирующие кремы, лосьоны.
— А чего ты приехал? — спросил он.
— Не знаю.
— Ты неважно выглядишь.
Отец отступил на шаг. Болезней он боится.
— Я не болен, — заверил я его. — Просто чертовски устал. Не спал ночью. Могу я войти?
— У нас особых дел нет, заканчиваем завтрак, собираемся немного позагорать.
Было это приглашение или нет, я расценил его слова таковым и переступил порог, закрыв за собой дверь.
— Бритни на кухне, — сообщил он мне и повел в глубь дома.
С закрытыми жалюзи в комнатах царил восхитительно прохладный сумрак.
Видел я эти комнаты и при свете. Прекрасно обставленные. У моего отца отменный вкус, и он любит уют.
Он унаследовал существенный доверительный фонд. И ежемесячный чек обеспечивает уровень жизни, которому завидуют многие.
Хотя денег у него много, он хочет иметь их больше. Мечтает о том, чтобы жить гораздо лучше, чем теперь, и недоволен тем, что устав фонда позволяет ему жить только на прибыль и запрещает залезать в основной капитал.
Его родители поступили мудро, доверив ему свое состояние на таких условиях. Если бы он смог запустить руки в основной капитал, то давно остался бы и без дома, и без средств к существованию.
Он постоянно выдумывает какие-то планы быстрого обогащения, последний — продажа поверхности Луны. Если б ему доверили управление собственным состоянием, он бы не удовлетворился получением десяти или даже пятнадцати процентов прибыли, которые дают нормальные инвестиции, и начал бы вкладывать большие суммы в авантюрные проекты в надежде в максимально сжатые сроки удвоить, а то и утроить свой капитал.
Кухня в доме большая, оборудованная как в ресторане, со всевозможными кулинарными устройствами и приспособлениями, хотя он ест в ресторанах шесть, а то и семь раз в неделю. На полу кленовый паркет, буфеты, столы и полки тоже из клена, поверхность разделочных столиков — гранит, раковина хромированная. Все стильно, но домашнего уюта не чувствуется.
Бритни тоже стильная, но какая-то отталкивающая. Когда мы вошли, она стояла у окна, маленькими глотками пила утренний бокал шампанского и смотрела на залитый солнцем бассейн.
В бикини, достаточно миниатюрном, чтобы возбудить издателей «Хастлера», но сидело оно на ней отлично. В таком виде она без труда могла попасть на обложку номера «Спорт иллюстретид», посвященного купальникам.
Ей восемнадцать, но выглядит она моложе. В женщинах это основной критерий моего отца. Они у него никогда не старше двадцати и обязательно выглядят моложе.
Несколько лет тому назад он попал в пренеприятную историю, связавшись с шестнадцатилетней. Заявил, что понятия не имел о ее настоящем возрасте. Дорогой адвокат и щедрые выплаты девушке и ее родителям спасли его от тюремной бледности и короткой стрижки.
Вместо того чтобы поздороваться, Бритни удостоила меня мрачным, пренебрежительным взглядом. И вновь отвернулась к бассейну.
Она терпеть меня не может: думает, что отец дает мне деньги, которые мог бы потратить на нее. Ее тревога лишена оснований. Он никогда не предложил бы мне и бакс, а я никогда бы его не взял.
Так что ей бы лучше волноваться, сопоставив два факта: первый — она прожила с отцом уже пять месяцев, второй — сожительниц он обычно меняет в промежутке от шести до девяти месяцев. То есть в девятнадцать лет она станет для него старовата.
Кофе только что сварили. Я попросил чашку, налил себе кофе, сел на стул.
В моей компании отец всегда испытывает беспокойство. Вот и теперь он начал кружить по кухне, вымыл бокал Бритни после того, как девица допила шампанское, вытер стол, который и так сверкал чистотой, поправил стоящие у стола стулья.
— В субботу я женюсь, — поделился я радостной новостью.
Его это удивило. Он прожил с матерью очень короткое время, а о том, что женился, начал сожалеть через несколько часов после свадебной церемонии. Женитьба — это не для него.
— На этой Ллевеллин? — спросил он.
— Да.
— Это хорошая идея?
— Лучшая из всех возможных.
Бритни повернулась ко мне, окинула расчетливым взглядом. Для нее свадьба означала подарок плюс чек на кругленькую сумму, и она готовилась защищать свои интересы.
Злости она у меня не вызывала. Только грусть. Для того чтобы увидеть ее глубоко несчастное будущее, шестого чувства не требовалось.
Признаюсь, где-то она меня и путала, потому что вспыхивала, как порох. А кроме того, ее отличало крайне высокое мнение о себе, то есть она никогда не сомневалась в правильности своих решений, а потому и представить себе не могла, что некоторые из ее поступков могли привести к неприятным для нее последствиям.
