Стивен Кинг - Возрождение
Привет, Джейми! Пожалуйста, приезжай на вечеринку, ладно? Никакие оправдания не принимаются, потому что у тебя есть два месяца, чтобы уточнить свой график. Раз Конни прилетает с Гавайских островов, то ты точно можешь выбраться из Колорадо! Мы соскучились по тебе, маленький братишка!
Я бросил приглашение в плетеную корзинку за кухонной дверью. Я называл ее корзинкой «На потом», потому что там скапливались письма, на которые я планировал ответить когда-нибудь… то есть никогда, как вы наверняка догадываетесь. Я сказал себе, что возвращаться в Харлоу у меня нет никакого желания, и это, наверное, было правдой, но родственные узы тоже никуда не делись. Прав был Брюс Спрингстин: нигде не чувствуешь себя так хорошо, как в кругу родных.
Раз в неделю ко мне приходила убираться женщина по имени Дарлин (мне до сих пор стыдно, что я не делаю этого сам, как меня приучали с детства). Она была мрачной пожилой теткой, и я старался с ней не пересекаться. Но однажды я пришел домой после ее уборки и нашел на кухонном столе открытое приглашение, которое она выудила из корзины. Она никогда не делала ничего подобного прежде, и я воспринял это как знак. Тем же вечером я сел за компьютер и, вздохнув, отправил Терри электронное письмо из двух слов: «Я приеду».
Уикенд на День труда удался на славу. Я отлично провел время и не мог поверить, что едва не отказался… или, того хуже, вообще не ответил, что наверняка окончательно разорвало бы наши и без того ослабевшие семейные связи.
В Новой Англии было жарко, и посадка в аэропорту Портленда в пятницу днем сопровождалась непривычной болтанкой из-за переменчивого воздуха. Путь на север округа Касл занял много времени, но вовсе не потому, что на дороге было полно машин. Я разглядывал старые приметные места – фермы, каменные утесы, магазин «Брауни», теперь закрытый и темный, – и удивлялся. Как будто смотрел на свое детство, едва различимое сквозь исцарапанный, пыльный, помутневший от времени кусок оргстекла.
В седьмом часу я добрался до нашего дома. Как оказалось, к нему добавилась пристройка, увеличившая его почти в два раза. На подъездной дорожке возле дома стояла красная «мазда» (явно взятая напрокат в аэропорту, как и мой «мицубиси-эклипс»), а на газоне рядом – грузовик «Мортон фьюэл». Грузовик был украшен гирляндами из гофрированной бумаги и цветами, словно для парада. Прислоненный к передним колесам большой транспарант гласил: «СЧЕТ: ТЕРРИ И АННАБЕЛЬ – 35, КАРА ЛИНН – 1! ПОБЕДИЛА ДРУЖБА!!! ВЫ ПРИШЛИ НА ПРАЗДНИК! ЗАХОДИТЕ!» Я припарковался, поднялся по ступенькам, занес руку, чтобы постучать, подумал: какого черта, я здесь вырос, – и просто вошел.
На мгновение мне показалось, будто я перенесся во времени в те годы, когда мой возраст выражался одной цифрой. Вся семья собралась вокруг обеденного стола, совсем как в шестидесятых, все говорили одновременно, смеялись и шутливо переругивались, передавая свиные отбивные, картофельное пюре и блюдо под влажным кухонным полотенцем: кукуруза в початках, накрытая, чтобы не остыла, как всегда делала мама.
Сначала я не узнал представительного седовласого мужчину в конце стола, равно как и не понял, что это за темноволосый красавец рядом с ним. Когда этот импозантный человек заметил меня и встал, его лицо озарилось улыбкой, и я понял, что это мой брат Кон.
– Джейми! – закричал он и бросился мне навстречу, едва не опрокинув со стула Аннабель. Он заключил меня в медвежьи объятия и осыпал поцелуями. Я засмеялся и хлопнул его по спине. Затем подскочил Терри, обнял нас обоих, и мы неуклюже заскакали по полу, будто танцуя мицву. Я видел, что Кон плачет, и чувствовал, как у меня самого к глазам подступили слезы.
– Хватит, парни! – сказал Терри, продолжавший подпрыгивать от радости. – Мы же все провалимся в подвал!
Но мы остановились не сразу. Мне казалось, что так нужно. И это было правильно. Это было хорошо.
Кон представил парня, который был лет на двадцать моложе его, как своего «хорошего друга с кафедры ботаники Гавайского университета». Я пожал ему руку, невольно подумав о том, потрудились ли они снять в «Касл-Рок инн» два отдельных номера. Вряд ли, в наше-то время и в нашем возрасте. Я не помню, когда впервые осознал, что Кон гей. Наверное, когда он учился в аспирантуре, а я еще играл «Land of 1000 Dances с Cumberlands» в Университете штата Мэн. Не сомневаюсь, что родители узнали об этом гораздо раньше. Они не придавали этому большого значения, и мы, соответственно, тоже. Дети больше учатся на примерах, нежели на словах, во всяком случае, так мне кажется.
Я услышал от отца намек на сексуальную ориентацию его второго сына только один раз. В конце восьмидесятых. Должно быть, это произвело на меня большое впечатление, ведь я мало что помню о том периоде, поскольку постоянно был под кайфом и звонил домой крайне редко. Я просто хотел, чтобы отец знал, что я еще жив, но боялся, что он может услышать в моем голосе приближающийся конец, с неизбежностью которого я сам уже практически смирился.
– Я молюсь за Конни каждый вечер, – сказал он тогда. – Этот чертов СПИД. Как будто они специально дают ему распространяться.
Кон этого избежал и сейчас выглядел на редкость хорошо, но сомнений насчет его ориентации не оставалось никаких, особенно в присутствии друга с кафедры ботаники. У меня перед глазами промелькнула картинка: Кон и Ронни Пэкетт сидят плечом к плечу на диване в гостиной и пытаются спеть в унисон «The House of the Rising Sun»… Попытка, заведомо обреченная на провал.
Кое-что из этого, должно быть, отразилось на моем лице, потому что Кон ухмыльнулся, вытирая глаза, и сказал:
– Много воды утекло с тех пор, как мы спорили, чья очередь снимать белье и нести маме, верно?
– Много, – согласился я и снова подумал о лягушке, у которой не хватает ума заметить, что вода в ее кастрюле-пруде становится все теплее.
Дон – дочь Терри и Аннабель – подошла к нам с Карой Линн на руках. Глаза у малышки были того цвета, который мама называла «мортоновским голубым».
– Привет, дядя Джейми. Вот твоя внучатая племянница. Ей завтра исполнится год, и в честь этого события у нее режется новый зубик.
– Она просто прелесть. А можно подержать?
Дон застенчиво улыбнулась незнакомцу, которого в последний раз видела, когда была совсем крошкой.
– Попробуй, правда, она обычно поднимает дикий крик, если не знает человека.
Я взял девочку, готовый при первом же вопле сразу вернуть ее обратно. Но она не заплакала. Кара Линн посмотрела на меня, протянула ручку и ущипнула за нос. А потом засмеялась. Все родственники одобрительно ахнули и зааплодировали. Малышка изумленно огляделась, потом снова посмотрела на меня – я готов был поклясться, что глаза у нее мамины.
И снова засмеялась.
В самом торжестве на следующий день участвовал тот же состав, но прибавились второстепенные персонажи. Одних я узнал сразу, другие казались смутно знакомыми, и я сообразил, что это дети тех, кто когда-то работал на моего отца. Теперь они трудились в компании Терри, чья империя выросла. Помимо нефтяного бизнеса он владел сетью мини-маркетов «Мортон фаст-шопс» по всей Новой Англии. Плохой почерк не помешал ему преуспеть.
Персонал службы питания из Касл-Рока хлопотал у четырех грилей, раздавая гамбургеры и хот-доги с умопомрачительным набором салатов и десертов. Пиво лилось рекой из стальных бочонков, а вино – из деревянных. Пока я на заднем дворе перекусывал калорийной бомбой, заряженной беконом, один из подвыпивших продавцов Терри – веселый и разговорчивый – поведал мне, что Терри также владеет аквапарком во Фрайбурге и гоночным треком в Литлтоне, штат Нью-Гэмпшир.
– Этот трек не приносит ни цента дохода, – сообщил продавец, – но вы же знаете Терри – он всегда любил гонки и машины.
Я вспомнил, как они с отцом трудились в гараже над перевоплощениями «Дорожной ракеты», оба в заляпанных маслом футболках и обвисших сзади комбинезонах, и вдруг осознал, что мой брат-тихоня вовсе не беден. Возможно, даже богат.
Каждый раз, когда Дон с Карой Линн оказывались рядом, малышка тянулась ко мне. Кончилось тем, что она не слезала с моих рук большую часть дня, пока наконец не заснула у меня на плече. Увидев это, ее отец освободил меня от бремени.
– Я потрясен, – сказал он, укладывая малютку на одеяло в тени большого дерева на заднем дворе. – Ей никто никогда так не нравился.
– Я польщен, – признался я и поцеловал раскрасневшуюся детскую щечку.
Было много воспоминаний о старых добрых временах – потрясающе интересных для очевидцев и невероятно скучных для всех остальных. Я не пил ни пива, ни вина, поэтому, когда настало время перебраться в «Юрика-грэйндж» – в четырех милях от дома, – меня назначили одним из водителей. Коробка передач в огромном пикапе, принадлежавшем нефтяной компании, была механической, а последние лет тридцать я ездил только с автоматической. Я не сразу разобрался в переключении скоростей, и мои подвыпившие пассажиры, а их было больше десятка, включая семерых в кузове, заходились от смеха всякий раз, когда я дергал за рычаг, и машина дергалась в ответ. Чудо, что при этом никто не вывалился.
